Валентина Мухина-Петринская - Позывные Зурбагана Страница 39

И вдруг, все перекрывая, всплыло впервые то, что я не помнил до этого совсем, — как я, маленький, стою в кроватке и протягиваю руки к отцу — родному отцу, Евгению Николаевичу, а он берет меня на руки и крепко прижимает к себе. Мама что-то делает у стола, спиной к нам, вот она вышла.

— Сыночек! — шепчет Никольский. — Мой сыночек! Больше я не видел воды, льда над головой, это все исчезло, осталось лишь лицо Никольского — не таким, каким я видел его в больнице — умирающим, но молодым и прекрасным.

Он ждал меня. Это было последнее, что я видел. Все померкло, исчезло, сначала пространство, затем время. Я уже умирал. Или уже умер?

Кому — память,Кому — слава,Кому — темная вода!

Мне досталась темная ледяная вода, и даже не на войне.

Но не в ледяных водах Байкала мне суждено было умереть (признаться, мне вообще не верится, что я когда-нибудь умру). Жизнь дала о себе знать болью, тошнотой, ознобом — суровое пробуждение.

Я лежал животом на чьем-то колене, голова и ноги на льду, кто-то решительно хлопал меня по спине. Ветер нес тысячи острых иголок.

— Хватит, — послышался чей-то знакомый голос, — вода уже вся вышла. Ребята, он дышит! Не надо никакого искусственного дыхания.

— Он пришел в себя. Андрюша!!!

— Мы его простудим.

— Одевай его скорее.

— В машину сначала.

Вокруг меня столпились шоферы — испуганные, сочувственные, суровые, обветренные, но какие ласковые, добрые лица.

— Где Виталий? — спросил я, и меня вырвало остатками воды.

— Нахлебался парень! — вздохнул кто-то.

Меня перенесли в кабину вездехода — я порывался идти сам, — мельком я видел бледное с закушенной губой лицо Тани Авессаломовой, она… она снимала мое спасение. С меня стащили все мокрое, набросили сухое и укутали в тулуп. В кабине я увидел заплаканную маму и Виталия в одеяле.

— Ты разве тоже тонул? — спросил я.

— Он нырял, чтоб найти тебя, — сказал шофер Евдокимов, заворачивая вездеход назад в Зурбаган. Это был головной тягач, проводники вместе с оператором Таней сели в грузовик. Машины уходили в обход разводья. Кто-то, кажется, шел впереди, осматривая лед. Я это видел боковым зрением — смотрел на Виталия.

— Ты нырял, чтоб спасти меня… в Байкал?! — несказанно изумился я.

— На длинной веревке, петлю надели под мышки, — неловко усмехнулся Виталий. — Хорошо, что веревка такая, подходящая, нашлась.

— Ни за что без веревки не выезжаем, — сказал Евдокимов и подергал себя за рыжий ус. — Байкал, он коварный, мало ли что случится. Вы согрелись, ребята?

Я все никак не мог избавиться от удивления, очень поразил меня Виталий. Поняв мое удивление, он коротко объяснил:

— От своей машины уже бежал Алеша. Чего доброго, бросился бы в разводину, с температурой-то. Ну, я и заторопился.

— Он там самый молодой оказался, — пояснил Евдокимов. — У кого радикулит, у кого ревматизм или почки больные. Ну, они ему петлю под мышки затянули, договорились, что в случае немоготы два раза дернуть веревку. Он и прыгнул в Байкал. Молодец парень! Э нами старый ненец был, он коренной байкалец, родился тут, из рыбаков. Так он указал, куда течение тебя понесет… Кабы не он, не Кузьмич значит, тыкался бы Виталий, как щенок, в разные стороны, а так он быстро, однако, тебя нашел. Все же после второго ныряния.

— Страшно было? — тихо спросил я.

Виталий улыбнулся. Какой же ясной была эта улыбка, без примеси каких-либо смутных чувств.

— Некогда было бояться, Андрей. Если я чего и боялся, так чтоб ты не потонул и чтоб Алеша в воду не полез тебя искать… тогда хана ему была бы — грипп ведь.

Хорошо все, что хорошо кончается.

— Ты герой, Виталий! — сказала мама. — Наш оператор сняла тебя для документальной ленты, о твоей храбрости узнает весь Союз.

Виталий тихонько толкнул меня локтем. Он был смущен.

— Ничего, — шепнул я ему, — пускай Света с полковником посмотрят.

Однако это был еще не конец. К вечеру мы оба лежали в больнице с температурой под сорок: крупозное воспаление легких на почве переохлаждения.

У обоих кашель, потрясающий озноб, боль в боку и прочие «прелести».

У обоих начались осложнения, но Виталий заболел гораздо серьезнее, хотя и находился в воде меньше. Поражение сердечно-сосудистой системы, застой крови… вплоть до отека легких. Врачи испугались за его жизнь. Еле отходили беднягу.

Мое осложнение (на центральную нервную систему) не так бросалось в глаза: резкие головные боли, возбужденное состояние и кошмары — мучительные кошмары, едва я забудусь сном.

Я не знал еще тогда, что это надолго, быть может, навсегда. До сих пор мне снится, как я бьюсь снизу о толстый непробиваемый лед в синеватой воде, борясь с подводным течением, которое тащит меня все дальше и дальше в глубину… Все толще лед, все темнее вода, и бьются в мозгу привязавшиеся слова Твардовского:

Кому — память,Кому — слава,Кому — темная вода.

И мама, дежурившая ночью, осторожно будит меня… не спрашивает: и так знает, что мне снится что-то очень страшное. Она и за Виталием ходила, как мать, я даже не ожидал от нее.

Наконец мы стали выздоравливать, медленнее, чем можно было ожидать от двух здоровых парней.

Теперь ночью никто не дежурил возле нас (в тяжелые дни они сменяли друг друга: мама, отец, Алеша, Женя), зато днем кто только не навещал нас. Все шли с передачами и новостями.

Приходили водители с автобазы, рассказывали, что о нас написали в стенной и районной газете, как о героях. (Ведь я пытался спасти машину, когда, высадив Виталия, перескочил через полуметровую трещину. Я не мог знать, что Байкал вдруг разверзнется и машина уйдет на дно.)

Зашел отец, расцеловал нас обоих. Похвастался тем, что ему удалось заполучить в НИИ «Проблемы Севера» молодого доктора наук из Москвы и что он добился для него однокомнатной секции во вновь отстроенном доме. Он предлагал Алеше место лаборанта, но Алеша отказался наотрез оставить свою пекарню.

— Когда окончу институт, — сказал он.

Пожалуй, я должен был начать с новостей мамы. Она зарегистрировала свой брак с Андреем Николаевичем, не ожидая моего выздоровления.

Они зарегистрировались и поспешили ко мне в больницу.

Через неделю мама пришла сияющая и сообщила, что они поменяли свою однокомнатную квартиру в центре Зурбагана на трехкомнатную, тоже в центре, и уже перебрались. Меня ждала отдельная комната. А Алеша?

— Какой же дурак сменял три на одну? — вяло поинтересовался я.

Мама усмехнулась.

— Совсем не дурак, а очень умная женщина, которая тебе весьма нравится. Я даже побаиваюсь, что ты в нее влюбишься.

— Таисия Константиновна? Но как же это согласился Чугунов?

Оказывается, Чугунова забрали работать в Москву в трест. Квартира у него в Москве была. Четырехкомнатная. Там воспитывались двое его детишек от первой жены, под присмотром Тасиных родителей.

Таисия Константиновна подала на развод, а пока поменяла три комнаты на одну.

Это неудивительно, я сразу понял, что больше с Чугуновым она жить не будет. Меня удивляло, что мама устраивается так… основательно.

Впрочем, она всегда устраивалась как следует, даже если в гостинице, даже если на несколько дней. Я вспомнил, как, едва войдя в номер гостиницы или в Доме творчества, мама начинала с перестановки мебели, иногда — к великому возмущению уборщицы и администратора.

Отец приносит свои новости. Он остался директором НИИ и, по моим наблюдениям, стал как-то более уверен в себе, более настойчив и тверд.

На алюминиевом заводе открыли новый цех, где будут делать… дирижабль. Ледовую дорогу через Байкал собираются постепенно закрыть: хватит ежегодных жертв (меня спасли каким-то чудом). С Байкалом шутки плохи.

Вот именно. Когда я вспоминаю, как ветер нес лодку «Ча-ча-ча», словно воздушный корабль, и как он оставил от нее мокрое пятно на скале… Да…

Я спросил у отца, а дирижабль не может отнести и стукнуть о гранитный утес?

— А метеорология на что? — возразил отец.

Началась постройка Дворца спорта, секция фигурного катания будет функционировать круглый год. Таково желание родителей. Отец уверен, что руководство секцией я возьму на себя. Я охотно согласился.

Пришел Женя. Он собирался ехать в Тынду на конкурс исполнителей песен и гитаристов. Пока мы болели, конкурс прошел в Зурбаганском районе. Женя занял первое место.

Мы с Виталием его от души поздравили.

— Как дочка, привыкает? — спросил я. Красивое лицо его омрачилось.

— На все кричит: мое! На игрушки, на сласти, на одежду — на все буквально. Приучили! Такая собственница растет, ужас!

— Подожди, сколько этой «собственнице» лет?

— Два года на днях будет.

— Отучится. Лучше скажи, как к ней относится твоя жена?