Инесса Ципоркина - Мир без лица. Книга 2 Страница 39

Визг стихает. Хель… садится. Недооценили мы силу божества. Тонкая корка потеков лавы ей не помеха. Сейчас нас будут убивать…

— О-о-ох, какое блаженство! — раздается голос в вышине. — О-о-ох-х… Ка-ак хорошо-о-о…

Лицо размером с фасад небоскреба маячит в вышине. Морк прыгает на нас с Фрилс, хватает обеих под мышки и утаскивает в воду. Где-то там, с другой стороны Хель, в черной глубине оказываются Мулиартех, Марк, Гвиллион. Если плыть как можно быстрее, нас будет трудно выловить в этой мутной, непроглядной водяной толще, мы должны лететь сквозь воду, как молнии, фоморам это нетрудно, но Марк и Фрилс погибнут, погибнут непременно. Люди захлебнутся или будут пойманы, точно резиновые утята, бултыхающиеся на поверхности. Что делать? Бросить их, спасаться самим? Как же нам жить после этого? И как нам выжить, если мы этого не сделаем?

— Водичка… водичка-а-а… — бормочет счастливый голос над нашими головами. — Погрей, погрей водичку, ты, огненный, погрей. А ты, длинный, потри мне спину. Возьми камушек, камушком потри. Между лопаток, правее, правее, о-о-о-ох-х-х…

Стоп. Она что нас, за мочалки принимает? Как-то это… унизительно.

Нет ничего глупее отряда воинов, превращенного в отряд банщиков. Гвиллион покорно открывает все новые огненные жерла у края долины, сооружая для Хель нечто вроде джакузи, Фрилс сидит на колене богини и рассказывает о том, как пользоваться скрабом. А мы с Морком и Мулиартех тупо скребем камнями по ее бокам и груди, которые божество смерти без всякой стеснительности подставляет нам то так, то эдак. И только Марк ничего не делает. Сидит у богини на груди, оседлав каменный сосок, и кивает в такт трескотне Фрилс.

— Как же она чешется, эта правая сторона, — вздыхает Хель. — То вроде ничего, то чешется ужасно. А в горячей воде — хорошо-о-о-о… Вы маги?

— Нет! Косметологи! — рявкает Мулиартех.

— Ну, спасибо вам, великие косметологи, — улыбается Хель. — Спасли меня от кары.

— От какой кары? — осторожно спрашиваю я.

— Да! — Хель машет рукой. Мы бросаемся врассыпную, богиня испуганно замирает. Медленно-медленно опускает руку и продолжает: — Мы много тысячелетий назад с верхними богами поссорились. Завели дурацкий разговор, что важнее — жизнь или смерть. Ни до чего не договорились, но разругались вдрызг. Высшие боги наложили на нас кару, как они это любят. Эрешкигаль с тех пор ни на что глянуть не может, все у нее под взглядом на куски рассыпается. Тласолтеотль стала пожирательницей дерьма. А я лежи неподвижно и не почешись, хотя… — и она с тоской озирает свою кошмарную половину, покрытую пятнами гниения.

— Так вам троим это занятие не нравится? — изумляюсь я.

— Да как подобное может нравиться? — пожимает плечами Хель. — Все мы были совершенно здоровыми женщинами! Сливаясь воедино или поодиночке мы выходили ночами в верхние миры, со своей свитой, с музыкантами, со сворой адских псов, гуляли где хотели и вообще прекрасно проводили время. И обязанности свои в нижних мирах исполняли без всякого… самопожертвования. А сейчас! — и она опять осторожно машет рукой, стараясь никого не задеть.

— Как же ты раньше поступала с умершими, когда они приходили в твое царство? — интересуется Марк.

— Они приплывали по подземной реке, — охотно излагает Хель. — В черных обгорелых ладьях, хрупкие и легкие. Я забирала то, что им больше не понадобится, чтобы души стали еще легче, развеивала ладьи пеплом, пепел пускала по воде — и все! И не надо было их давить, а потом чувствовать, как они гниют подо мной, пачкая мне задницу всякой дрянью. А после кары и река пересохла, и души стали приходить другим путем — какие-то мясные, плотные души, с которыми и не знаешь, как быть…

— А хочешь, я тебе помогу? — интересуется Гвиллион, огненным сгустком возникая из темноты. — Устрою тебе вулкан прямо на краю долины. Сжигай эти души, а что останется, отправляй своим путем.

— Сделай это, огненный дух! — умоляюще складывает руки Хель. — И я приму твою душу по высшему разряду, когда умрешь!

Гвиллион взрывается фонтаном искр — огненным смехом — и улетает к началу нашего пути. Сила открытого пламени питает его, Гвиллион наслаждается своим легким, подвижным телом. Не нужно больше ползать по дну ущелья неповоротливым истуканом, можно летать и зажигать, как на дискотеке.

— И вам спасибо, водяные созданья, — спохватывается Хель. — Еще лет сто в вашей ванне — и я верну себе здоровую, белую кожу, которой завидовали даже верхние богини!

— Белую? — поражаюсь я, разглядывая угольно-черное тело богини смерти.

— А ты поваляйся в горелых и гнилых останках несколько тысячелетий, почернеешь не хуже меня! — сварливо отзывается Хель.

— Тебе надо набрать пемзы на склонах вулкана, — заводит свою шарманку Фрилс. — И вот так вот потереть себя со всех сторон, хорошенько потереть…

Богиня покорно скребет себя ноздреватым камнем и завороженно кивает.

— Через сто лет будешь красавицей, — подает голос Марк. — Даже лучше, чем сейчас.

Пусть меня превратят в каракатицу, если на щеках Хель не проступает девичий румянец. Она, потупившись, осторожно пересаживает Марка, а потом и нас с Морком на каменную бровку у стены, стыдливо уходит под воду до самого подбородка и томно прикрывает глаза.

— Эй, не засыпай! Куда нам теперь? — орет Мулиартех прямо в ухо Хель, выныривая из черных вод.

— А туда-а-а, — зевает Хель, протягивая руку в сторону водопада, хлещущего (по нашей милости!) на противоположном конце долины. — Там земли Эрешкигаль. Если вы ей глаза вылечите, она не будет вас суди-и-и-ить… — Последнее слово богиня смерти произносит уже во сне.

Милашка. Первая из трех милашек, созданных, чтобы уничтожать все живое. Остается спасти еще двух таких же от кары высших богов — и мы победили. Вот только что нам даст эта победа?

Не люблю любить. Не люблю состояния парения и одурения, от которого расхаживаешь, ступая на мысок и веревочкой, точно модель по подиуму. Действительность превращается в зрительный зал, ты несешь себя по возвышению, ты возвышена над всеми, ты одета в любовь, как в дизайнерские сны, тысячи глаз созерцают тебя, а ты идешь — мысок-пятка, мысок-пятка, левая-правая, левая-правая… И в любой момент можешь вляпаться в предательство. Или в отчуждение. Или в увольнение. Или в сессию. Или в ремонт.

Потому что жизнь не ходит следом и не сидит в зале, как тебе кажется, а стоит поперек твоего подиума с легчайшей улыбкой на губах: «Рано или поздно ты поймешь, что возвращаешься ко мне, к жизни. Что любовь — это махонький привал на долгом пути, и по этому пути не пройдешься подиумной веревочкой…»

Когда-то, на грани детства и юности я шептала: уйди, я знаю, уйди. Я не хочу возвращаться. Я мечтаю уйти в любовь насовсем, без остатка. А потом узнала, что для всей меня в любви не хватит места. Мое «Я» не помещается в любовь. Ему нужно больше, чем просто любить. Ему нужна свобода.

А значит, рано или поздно острое легкое лезвие, в азарте чуть дрожа, вырежет из-под сердца обещанный фунт мяса. И там образуется холодная ноющая пустота, и пройдет много дней, а может, даже лет, прежде чем она затянется, эта дыра на месте бывшей любви.

Назовите меня трусихой, но я не хочу отдавать свои дни и годы штопанью душевных ран. И не думайте, что те, кто первым принял решение о разрыве, выходят из горнила расставания без единой царапинки.

Зато сейчас моя душенька спокойна. Как бы ни сложились обстоятельства, на усталость друг от друга, на мучительное расставание и на переживания по поводу несложившихся отношений у нас с Нуддом попросту нет времени. Мы умрем раньше, чем придет желание расстаться. Хорошо знать, что смерть твоя близка!

— Подходящий настрой! — одобрительно замечает Видар. У него-то у самого счастье берсерка по всей роже разлито.

Я молчу. Что тут скажешь? Последний день жизни надо прожить как последний, без нытья. Слишком много глаз на меня смотрит. Ведь я плыву во главе войска, на спине у самой Мамы.

За нами, взбивая пену двумя сотнями могучих ног, плывут наездницы, сосредоточенные и спокойные, точно отряд самураев. Прозрачная, не замутненная ни единой частицей ила вода Мертвого озера не скрывает дна, расцвеченного солнечными пятнами. Такое красивое — и совершенно безжизненное… Не зря под ним расположен вход в мир мертвых.

Все-таки придется кое о чем расспросить Видара. Напоследок.

— Помнишь, когда-то, в Красивой Руине, ты мне говорил, что тебя послали очень страшные существа? — оборачиваюсь я к нему.

— Помню! — кивает Бог Мщения, он же Бог Разочарования. Забавное сочетание. И как я раньше не заметила? То ли разочарование ведет к мщению, то ли наоборот…

— Ты тогда привел нас к норнам, которые были ничуть не страшными и к тому же повиновались тебе, как низшие божества. Я подумала, ты солгал. Но Фригг сказала, боги не лгут. Значит, ты имел в виду кого-то другого?