Альбер Коэн - Любовь властелина Страница 4

«Несколько месяцев спустя, во время пасхальных каникул, Варвара призналась мне, что больна туберкулезом и больше не может ходить в университет. Она скрывала это, чтобы меня не расстраивать и к тому же не усугублять наше и без того плачевное финансовое состояние поездками в горы на лечение. Я тут же отправилась к ее лечащему врачу — и узнала, что уже слишком поздно для лечения в санатории и жить ей осталось от силы год».

«Последний год ее жизни был нелегким для меня. Конечно, я отказалась от всех занятий и целиком посвятила себя Варваре. Я ухаживала за ней, готовила еду, мыла и стирала. Но иногда, по вечерам, мне так хотелось куда-нибудь сходить, меня приглашали университетские друзья, не девушки и юноши моего круга, а преимущественно иностранцы. Я иногда уходила — на ужин, на студенческий бал, в театр. Я знала, как тяжело она больна, и тем не менее не могла удержаться и убегала развлекаться. Варинька, дорогая, прости, я была такой молодой. Когда я возвращалась, мне было стыдно, тем более что она никогда ни в чем меня не упрекала. Правда, однажды, когда я в два часа ночи вернулась с бала и наговорила ей невесть чего в свое оправдание, она мне спокойно ответила: "Да, но я-то скоро умру". Я никогда не забуду этот устремленный на меня взгляд».

«На следующий день после смерти Варвары я вгляделась в ее руки. Даже не касаясь их, можно было ощутить, какие они холодные, тяжелые — как мраморные. Матово-белая тусклая кожа, распухшие пальцы… И я поняла, что все кончено, все-все кончено».

«Когда я вернулась с кладбища, мне стало страшно в маленькой квартирке, где она по ночам ожидала моего возвращения из театра или с бала. Я решила переехать в отель "Бельвю". Адриан Дэм, который получил назначение в Лигу Наций, жил в том же отеле. Родители его тогда еще не приехали. Однажды вечером я вдруг обнаружила, что у меня практически совсем нет денег. Не получится даже оплатить счет за неделю. Я была одна-одинешенька на свете, некому помочь. Дядюшка — в Центральной Африке, тетя — где-то в Шотландии. Да и если б я знала ее адрес, все равно бы не осмелилась написать. А люди моего круга — кузины, дальние родственники, знакомые — все перестали со мной общаться, когда я ушла из дома и стала жить "с русской революционеркой"».

«Точно не знаю, что произошло после того, как я выпила все эти порошки веронала. Я, наверное, открыла дверь из комнаты, и Адриан, возвращаясь домой, обнаружил меня лежащей в коридоре. Он поднял меня, отнес в мою комнату. Увидел пустые упаковки веронала. Позвал врача. Промывание желудка, какие-то уколы. Кажется, несколько дней я была при смерти».

«Выздоровление. Визиты Адриана. Я рассказывала ему про Варвару, про Элиану. Он утешал меня, читал мне вслух, приносил мне книги и пластинки. Единственный человек в мире, которому было до меня дело. Я жила в каком-то оцепенении. Яд отравил мой мозг. Он спросил как-то вечером, не хочу ли я стать его женой, и я согласилась. Мне так нужен был человек, который добр ко мне, заботится обо мне, любуется мной — ведь в тот момент я чувствовала себя совершенно деклассированной. И при этом нищей и не готовой к борьбе за существование, лишенной практических умений, неспособной даже работать секретаршей. Мы поженились до приезда его родителей. И он был терпелив, когда я сказала ему, что боюсь тех вещей, что происходят между мужчиной и женщиной».

«Вскоре после моей свадьбы смерть Тетьлери в Шотландии. Меня вызвал ее нотариус. По завещанию (хотя оно и было написано после скандала и ухода из дома) я получала все, кроме виллы в Шампель, которую она оставила дяде Агриппе. Приезд родителей Адриана. Моя истерия. Целыми неделями я не выходила из комнаты, лежала, читала. Адриан приносил мне еду в постель. Потом мне захотелось уехать из Женевы. Он попросил долгий отпуск без сохранения содержания. Наши поездки. Его доброжелательность. Мои капризы. Один раз я прогнала его просто потому, что он — не Варвара. Потом я его опять позвала. Он вернулся — такой нежный, такой добрый. И тогда я ему сказала, что была злой женщиной, но с этим покончено, и теперь я стану хорошей и он может снова выйти на работу. Мы вернулись в Женеву».

«По возвращении я пригласила в гости прежних подружек. Они все пришли со своими мужьями. Теперь все, от них ни слуху ни духу. Им достаточно было посмотреть на мамашу Дэм и ее крошку-мужа. Мои кузины, Армиоты и Саладины, конечно, приглашали меня, но одну, без мужа. Естественно, я не приходила».

«Надо обозначить в романе двух персонажей — папеньку Дэма, которого я очень люблю, и мамашу Дэм, ханжу и лицемерку с набожной гримасой на постной физиономии. Как-то раз эта скотина спросила меня, в каком состоянии моя душа, и сообщила, что она к моим услугам, если мне захочется с ней серьезно поговорить. На ее языке серьезный разговор означал разговор о религии. Однажды она осмелилась спросить меня, верю ли я в Бога. Я ответила ей, что не всегда. Тогда, чтобы обратить меня, она объяснила, что Наполеон верил в Бога, и, соответственно, я тоже должна верить. Это все с ее стороны попытки показать, кто в доме хозяин. Ненавижу ее. Она вовсе не христианка, наоборот. Коровища она и верблюдица. Вот дядя Агриппа, да, это настоящий христианин. Добрейший, просто святой. Настоящие протестанты — что может быть лучше! Да здравствует Женева! Тетьлери тоже была замечательная. Ее вера была несколько ветхозаветной, но благородной и искренней. А к тому же у этой Дэмихи такая жуткая речь. Вместо спать она говорит отдыхать. Вместо красивый — крясивый, вместо общество — опчество, вместо пожалуйста — пыжалста».

«В романе обязательно надо сказать о ее способности отпускать гнуснейшие замечания с улыбочкой, для начала покхекав, чтобы прочистить горло. Когда она кхекает, я уже знаю, что готовится какая — нибудь слащавая гадость. Например, вчера утром, спускаясь, я услышала омерзительное клацанье ее туфель по паркету. Она меня опередила! Уже поздно бежать! Она взяла меня за руку и сказала, что хочет поделиться со мной кое-чем интересненьким, привела меня в свою комнату, усадила. Кхеканье, потом чудовищная лучезарная улыбка Агнца Божьего, и она начинает: "Я должна рассказать вам такую прекрясную вещь, уверена, вам понравится. Представьте себе, только что, уходя на работу, Адриан уселся ко мне на колени, сжал меня в объятиях и произнес: дорогая мамочка, я люблю тебя больше всех на свете! Правда, дорогая, это так прекрясно?" Я посмотрела на нее и вышла. Если бы я сказала ей, что она мне отвратительна, знаю, какова была бы реакция. Она бы поднесла руку к сердцу жестом мученицы, брошенной на растерзание львам, и патетически изрекла бы, что прощает меня и будет за меня молиться. Везет же этой гадюке, она считает себя всегда готовой, как солдат, к Вечной Жизни. Можно сказать, порхает в преддверье Вечного Блаженства. Она утверждает даже, что с радостью встретит смерть (на ее жаргоне это называется "отправиться в последний путь")».

«Вот еще несколько заметок для будущего романа. Мамаша Дэм — в девичестве Антуанетта Лееберг, родилась в Бельгии, в городе Монс. После смерти отца — кажется, нотариуса — судьба отвернулась от нее. В сорок лет, наделенная минимумом прелестей и шарма, зато обилием костей и бородавок, она тем не менее выскочила замуж за славного, но безвольного Ипполита Дэма, малюсенького буржуа родом из кантона Во, бывшего счетовода в одном из женевских частных банков. Бельгийка по национальности, она стала гражданкой Швейцарии, выйдя замуж за усатенького и бородатенького Ипполита. Адриан был племянником Антуанетты. Ее сестра, мать Адриана, вышла замуж за бельгийского дантиста по имени Янсон. Родители Адриана умерли, когда он был совсем маленьким, и тетка отважно приняла на себя роль матери. От мадам Рампаль, у которой она была компаньонкой и которая большую часть времени проводила в Веве, ей досталась в наследство вилла в этом маленьком швейцарском городке. Она сделала из нее санаторий для выздоравливающих набожных вегетарианцев. После смерти матери, желая отойти и развеяться, туда попал Ипполит Дэм, 55-летний владелец небольшого уютного доходного дома в Женеве. Антуанетта не отходила от него ни на шаг, ухаживала за ним, когда он заболел. Выздоровев, он подарил ей цветы. Сорокалетняя девственница затрепетала и почти без чувств упала в объятия ошеломленного человечка, пролепетав, что она согласна, да, она чувствует, что такова воля Божья. Благодаря протекции некоего ван Оффеля, дальнего родственника Дэмов, занимающего какой-то важный пост в бельгийском Министерстве иностранных дел, Адриан, закончивший филологический факультет в Брюссельском университете, получил место в секретариате Лиги Наций. Я забыла сказать, что за несколько лет до этого чета Дэмов усыновила дорогого сиротку и он стал Адрианом Дэмом».

«Да, и еще: едва оказавшись в Женеве, мамаша Дэм почувствовала настоятельный духовный позыв вступить в так называемую Оксфордскую группу. С самого момента вступления в эту религиозную секту (которую она обожала, потому что там можно называть на "ты" и по имени самых высокопоставленных дам) она без устали получала "указания свыше", что на Оксфордском жаргоне означало изъявления Божьей Воли непосредственно из первых рук. Едва став членом группы, Дэмиха получила указание свыше пригласить на обед или на ужин своих именитых сообщниц (она предпочитала слово "ланч", казавшееся ей более изысканным, и произносила его "лянч"). Колоньи, где располагалась вилла Дэмов, считался приличным кварталом, и дамы получили указание свыше принять приглашение. Но, познакомившись с папочкой Дэмом, они немедленно получили указание свыше дальнейшие приглашения отклонять. Осталась только некоторая мадам Вентрадур, которая все же получила указание свыше принять два или три приглашения на чай. О папа, о тетушка Валери, о дядя Агриппа, мои благородные христиане, такие настоящие, такие искренние, такие чистые. Да уж, правда, нет ничего прекраснее истинных чистокровных женевских протестантов. Все, я устала. Завтра продолжу».