Олег Рой - След ангела Страница 4

И еще, и еще, и еще… Санек слушал отца с огромным вниманием и тут же рвался применять полученные знания на деле. В школе он дрался чуть ли не каждый день, выбирая противников и выше ростом, и заведомо сильнее. И что же? Те действительно часто пасовали перед его самозабвенными наскоками. Хотя иногда и украшали синяками. Но Сашка приносил их домой с гордостью.

За Сазоновым закрепилась слава отпетого драчуна, мать стали вызывать в школу, грозить отчислением, та плакала, ругала отца за то, чему тот учит Сашку. Но Николай Александрович только отмахивался:

— Да ладно, делов-то! Растут мальчишки, кулаки чешутся. Со всеми так было… Увидишь — это пройдет.

И оказался прав. Классу к восьмому Сане уже надоело задирать всех и каждого, появились другие интересы. Только отец этого не увидел — к тому времени он с ними уже не жил.

Странные отношения были у них с отцом всю пока еще не слишком долгую Санькину жизнь — их, точно на качелях, вечно кидало из стороны в сторону. От младенческого обожания к неприязни и почти ненависти к вечно пьяному родителю, от жгучей обиды после развода до попытки наладить контакт. Не вполне удачной, впрочем, попытки.

На тот момент Сашка учился в восьмом классе и, как и все сверстники, был страстным болельщиком. Однажды в субботу, в конце октября, он отправился из дому ни свет ни заря, чтобы купить билеты на сенсационный матч между «Спартаком» и «Динамо». Это был один из первых дней, когда в Москве выпал снег. Многие деревья не успели еще сбросить листья, а тополя вообще даже еще не пожелтели — снег таял на их мутно-зеленой клеклой листве. Как всегда при сломе погоды, дул пронизывающий ветер, холод пробирал до костей.

Пока Санька доехал, пока отстоял очередь, пока вернулся — было, наверное, уже около часу. Подходя к дому, он увидел отца, разговаривавшего с соседом снизу. Тот вышел из дома прифранченный, по-зимнему уже тепло одетый в новенький пуховик. И, казалось, не знал, как ему отделаться от приятеля, который топтался рядом в кургузой курточке, старых джинсах, да к тому же еще и небритый, щеки и подбородок отца покрывала густая рыжая щетина. Вскоре из подъезда вышли жена и дочь соседа, он торопливо погрузил семейство в машину и укатил. Оставшись в одиночестве, Николай Александрович огляделся по сторонам — и тут увидел подходившего сына. Кинулся ему навстречу, обнял за плечи и неожиданно сказал:

— Пойдем пивка попьем!

Такое предложение от отца Санька услышал первый раз в жизни. Раньше на семейных праздниках ему иногда наливали рюмку домашней наливки, но после развода родителей спиртное из дома Сазоновых вообще исчезло, мать на него даже смотреть не могла. Конечно, к тринадцати годам Санек уже пробовал разный алкоголь, в том числе и водку, которая ему страшно не понравилась. Но одно дело выдуть бутылку пива или банку коктейля с друзьями — и совсем другое «пойти выпить» вместе с отцом, наравне с ним, точно двое взрослых мужчин. От растерянности он даже ответить не смог, только закивал.

Отец рванул широкими шагами, увлекая сына за собой. Тот быстро догадался, куда они идут: в пивной зал, который назвали «Аврора», потому что из его окон были видны три трубы ближней теплоцентрали — ни дать ни взять, как у легендарного крейсера. Пивнушка была из дешевых, здесь в основном собирались районные ханыги, народ поприличнее обходил бар стороной. Но отца это не смущало. Он взял по большой кружке себе и сыну, пристроился с ним за столом у окна (пить и закусывать в «Авроре» можно было только стоя) и начал с ним «мужской» разговор по душам.

Вспомнить потом, о чем именно они тогда беседовали, дословно или близко к тексту, Санька, как ему ни хотелось, не мог — алкоголь сделал свое дело, здорово замутил и разум и память. Осталось только смутное ощущение, какие-то обрывочные воспоминания… Но ясно было одно — после этого разговора его отношение к отцу резко переменилось. Откровения Николая Александровича, который внезапно распахнул перед сыном душу, заставили Санька на многое взглянуть совершенно иначе, по-новому. Парень с удивлением узнал, что семья распалась не из-за того, что отец «плохой» и «бросил их с матерью», а оттого, что тот окончательно понял — жизнь с ним под одной крышей жене и сыну только в тягость. Он спивается — и не может не пить, потому что считает спиртное единственным светлым моментом в своей неудавшейся жизни. Жизни, которая на старте была полна надежд и благородных стремлений, утонувших в грязи серой жестокой реальности. Идя работать в милицию наивным лопоухим пацаном, он мечтал, что будет бороться с преступниками и помогать хорошим людям, а оказалось… Оказалось такое, о чем и говорить-то не хочется. Так он и загубил свою жизнь, менять что-то теперь уже поздно. Пусть сын смотрит на него и делает выводы. В частности, о том, что остался в семье за мужчину, чтобы берег мать, был ей опорой. Она славная женщина и заслуживает куда лучшей участи, чем та, что выпала на ее долю.

Санька помнил: после этой исповеди ему не то чтобы стало жалко отца, жалость это все-таки какое-то не очень хорошее, унизительное чувство. Тут скорее было сопереживание. Он до глубины души проникся отцовскими словами и даже стал просить, чтобы тот вернулся домой — ведь он, Санька, все понял, значит, поймет и мать… Но отец домой не пошел.

А Саня, хотя и выпил всего две кружки, дошел до квартиры на слабых ногах и, скинув куртку, сразу отправился на кухню раскладывать диван.

— Выпил? — угрюмо глянув на него, угадала мать.

— Угу.

— С отцом?

Откуда она знает? Соседи, что ли, донесли? Впрочем, коли так, отпираться бесполезно.

— С ним.

— Обедать будешь?

Но вместо обеда он сразу заснул.

А когда проснулся, было уже темно, часов девять. Саня застал мать за перетаскиванием вещей: она переезжала из единственной их комнаты на кухню, освобождая площадь для него.

— Умойся холодной водой, — скомандовала мама.

Он плескал в лицо холодную воду, пока не заныло в носу и не заболели зубы.

Мать уселась на стуле на кухне, указав ему на бывшее отцовское место.

Санька сел и, по обыкновению, уставился на свои руки. Так он сиживал не раз, когда родители песочили его за двойки или замечания в дневнике.

Мать сразу узнала эту позу.

— На меня смотри, — хмуро сказала она. — Хватит свои пальцы корявые разглядывать!

Саня поднял на нее глаза. Удивился, как же он не замечал, насколько она в последнее время похудела и осунулась. Особенно болезненной, беспомощной казалась ее тонкая шея — как у курочки, пальцами обхватишь.

Мать заранее подготовила свою речь.

— Ты знаешь, что нас теперь двое. На отца надежды нет. Становись в доме хозяином. Я перебираюсь на твое место, на кухню на диванчик, а тебе остается вся комната. И запомни: ты для меня теперь — взрослый человек. Воспитывать тебя я больше не буду: какой есть, такой, значит, уж уродился. Делать можешь все, что захочешь. Школу бросишь — ну что же, бросай: не всем же учеными быть. Дома не заночуешь — никаких вопросов… — Тут она сделала паузу, и, сменив тон, поправилась: — Только не забудь позвонить, сказать, чтоб не ждала, чтоб дверь на ночь запирала. С кем ты дружишь, кого в гости зовешь — все это твое дело. И взрослую жизнь свою сам решай как наладить. Ты уже большой, и я тебе не советчица. Все равно не послушаешь. Деньги буду давать тебе, сколько смогу, — на твои личные расходы, чтобы по приятелям десятки не стрелял. Работа у меня есть, а закроется магазин — пойду лестницы мыть, но ты у меня будешь всегда и сыт и одет.

Она сделала паузу. На этом список жертв, которые она могла принести сыну, заканчивался. В горле ее раздался какой-то странный звук, вроде всхлипа. И тогда она сказала:

— Только одно мне пообещай. Или нет, не обещай, а исполни. Одно-единственное. Не пей.

Она поставила локти на стол, сомкнула кисти рук. Зрачки ее расширились, голос задрожал.

— Помни, пить тебе нельзя ни капли. Такая у тебя наследственность. У меня дед из-за пьянки сел, а отец своего не дожил. И брат мается, и семья его мается. И твой отец ему под стать… Сопьется и помрет под забором. Сколько вокруг таких? Чуть ли не в каждой семье это горе. И потому у меня к тебе одна-единственная материнская просьба: не пей! Не пей, пока я жива. Дай себе зарок, а уж как меня не станет — тогда поступай как знаешь.

— Ну ма, ну что ты… — басовито промычал в ответ Саня. И замолчал. Да и что тут скажешь? Время слов закончилось, настала взрослая пора — время дел. С тех пор, когда его друзья собирались выпить, Санька мрачнел, каменел лицом, и на все предложения присоединиться к ним твердо отказывался. За это его в компании даже стали звать «мусульманом» или «мусульманином» — им вроде бы по Корану спиртное запрещено, хотя Ренат Айдаров всегда умел найти в этом запрете лазейку, заявляя что-то вроде: «Это виноградное вино нельзя, а про пиво никто ничего не говорил», или: «Сейчас темно, значит, Аллах не видит».