Виктория Токарева - Рассказы и повести (сборник) Страница 4

Волосы у нее на этот раз были желтые, рассыпанные по плечам. Если бы рядом с ней поставить Бриджит Бардо, было бы совершенно невозможно отличить: которая из них Бриджит, а которая Ляля.

День стоял весенний, и половина мостовой была сухая, яркая, а другая половина находилась в тени, асфальт там был влажный и темный.

Дима стоял на солнечной стороне. Привалившись к водосточной трубе, слушал лицом теплое солнце и чувствовал такую усталость, будто он пронес по городу тяжелые чемоданы.

— Я понимаю тебя, — печально проговорила Ляля и провела ладошкой по худой Диминой щеке. Она понимала его и жалела. Это была настоящая женщина. — Заведи себе другую мечту.

— Но это предательство! — воскликнул Дима и сложил три пальца вместе, будто собирался молиться.

— Почему предательство? — удивилась Ляля. — Осуществленная мечта уже не мечта.

— Если я не сохраню тигра, я не знаю, как это объяснить, но от меня уйдет лучшая часть меня.

— А если ты его сохранишь, он вырастет и сожрет тебя. И от тебя вообще ничего не останется.

Лялина ладонь показалась Диме холодной и жесткой. Он снял ее со щеки, потом приподнял плечо и ветер щеку о плечо.

Ветлечебница ничем не отличалась от человеческой поликлиники, и Дима почувствовал себя в привычной обстановке.

Он снял в гардеробе пальто, потом подошел к окошечку, над которым было написано «Справочное».

— Вы первый раз? — спросили в справочном.

— Первый, — сказал Дима. — И последний.

— Это нас не интересует, — строго заметили в справочном. — Обратитесь в регистратуру, на вас заведут карточку.

Дима сделал два шага вправо и сунул голову в окошечко рядом.

— Кличка… — спросила регистраторша. Здесь говорили конспективно и коротко. Только о главном.

— Чья? — не понял Дима.

— Как вы думаете, чья? Не ваша, конечно…

Дима смутился.

— Тигр, — сказал он.

— Кот?

— Тигр, — повторил Дима.

— Я спрашиваю: кот или кошка?

— Из семейства кошачьих, — неопределенно ответил Дима. Регистраторша подняла на него глаза. Дима молчал, она пожала плечами и что-то пометила в карточке.

— Фамилия?

— Чья?

— Ну не кошки, конечно. Ваша.

— Коростышевский.

— Тигр Коростышевский, — продиктовала себе регистраторша и протянула Диме талон.

В коридоре было несколько кабинетов. На скамеечках сидели люди и ждали.

Дима тоже сел на скамеечку, покрытую бежевой масляной краской, и стал дожидаться своей очереди. Перед ним сидела толстая женщина с хозяйственной сумкой на коленях. Из сумки выглядывала собачья морда — белая и лохматая, похожая на хризантему.

— Вы хотите ее усыпить? — осторожно спросил Дима.

— Бог с вами! — испугалась женщина и отодвинулась от Димы. — У нас нервное переутомление, мы ходим на уколы Б-прим.

Очередь двигалась медленно, и Дима был рад, что она двигалась так медленно. Он смотрел на концы своих ботинок и мысленно мечтал, чтобы сегодняшний день скорее прошел и наступило завтра. Чтобы можно было скорее забыть о сегодняшнем дне.

Ветеринарный врач внимательно выслушал Димину историю, и, когда слушал, то почему-то не смотрел на Диму, а рисовал на рецепте восьмерки.

— Мы не можем взять на себя такую ответственность, — сказал врач. Это же не кошка, а тигр. Огромные деньги.

— Возьмите даром, — взмолился Дима. — Я даром отдам.

— Не надо нам даром, — врач перестал рисовать восьмерки и поднял на Диму глаза: — Нам и даром не надо…

И вернулся Дима домой, а тигра нет.

— Не знаем, — сказали родители.

— Не знаем, — сказали соседи.

Дима обошел все полезную площадь квартиры и места общего пользования, но тигра не было нигде.

— Наверное, убежал, — сказали соседи, — в уссурийскую тайгу.

— Хищники, они неблагодарные, — сказали родители.

Дима долго не ложился спать, а когда, наконец, лег, то никак не мог заснуть. Он все время ждал, что в дверь позвонят и, когда он ее приоткроет, просунут в щель тигренка.

Дима лежал и прислушивался, глядя над собой, и в голове у него крутилась фраза из какой-то песни. Он никак не мог освободиться от этой фразы и от напряжения. Но никто к нему не пришел и тигренка не просунул. Может быть, он действительно сбежал в уссурийскую тайгу.

Прошла неделя.

Дима по-прежнему работал в неотложной помощи и уже видел в своей работе большой смысл.

И любовь по имени Ляля выходила к нему и разговаривала, потому что Дима был хоть и со странностями, но с серьезными намерениями.

И родители согласились, что лучше быть таким тюфяком, как Дима, чем таким ловким, как Замский.

И соседи стали приветливее. Люди вообще не любят, когда кто-то живет иначе, чем они.

Все шло хорошо — гораздо лучше, чем прежде. Дима поправился, и посвежел, и стал забывать о том времени, когда рядом с ним в комнате жил тигр. Но однажды, придя с ночной смены, он лег спать, и тигренок приснился ему во сне — большеголовый, с зелеными глазами, зрачки вертикальной черточкой. Вокруг черного кожаного носа расходились черные круги, а уши торчали на голове, как два равнобедренных треугольника.

Дима проснулся. Голова гудела, и было такое чувство, будто он наелся ваты. Стояли сумерки, и он никак не мог понять — утро сейчас или вечер. Потом, догадавшись по некоторым приметам, что вечер, оделся и вышел на улицу.

Дима зашел в пельменную и неожиданно для самого себя напился.

Если ему было хорошо, то от выпитого становилось еще лучше. А если плохо, то еще хуже. Сейчас ему стало хуже, и он понял, что, значит, до этого ему было плохо.

Дима хмуро глядел в мраморный столик и слушал своих старых знакомых Охрименку и другого, в плоской кепочке. И у Димы было впечатление, что с того раза, как он их здесь встретил два месяца назад, эти люди отсюда не выходили.

— Ну что, прислал тебе Филиппов письмо? — спросил Дима у Охрименки.

— Нет, еще не прислал. А ты достал себе тигра? — спросил Охрименкоу Димы.

Дима поглядел на него и вдруг задумался: если он сознается сейчас в том, что мечта сбежала сама, ему, кроме как на себя, не на кого будет пожаловаться. И вообще он окажется неинтересным человеком, безо всякой мечты.

— Я не вовремя родился, — сказал Дима и сложил пальцы так, будто собирался молиться. — Лишний человек. Трагическая личность. Вот Энгельс сказал: «Что такое трагедия? — Столкновение желания с невозможностью осуществления».

Безызвестному Охрименке стало жалко Диму, но он ничего не сказал. Он сам находился в таком же положении.

УЖ КАК ПАЛ ТУМАН…

Челку поправь! — приказала Ирка.

— Как? — виновато поинтересовалась Наташа.

— Как, как, господи! — расстроилась Ирка, вытерла руки о фартучек и задвигалась вокруг Наташи. Двигалась она легко, прикосновения у нее были легкие, и пахло от нее французскими духами.

Ирка обладала тем типом внешности, о котором говорят: «Ничего особенного, но что-то есть». У Ирки было все: она работала в Москонцерте, в нее были влюблены все чтецы и певцы, ездила за границу — то за одну, то за другую. Собиралась замуж — у нее было наготове три или четыре жениха.

Наташа обладала тем типом внешности, о котором говорят: «Вроде все хорошо, но чего-то не хватает». То, что все хорошо, — считала Наташина мама и еще несколько доброжелательных людей, остальная часть человечества придерживалась мнения, что чего-то не хватает. Со временем доброжелательные люди примкнули к остальной части человечества, верной осталась только мама. Она говорила: «У тебя, Наташа, замечательные волосы, к тебе просто надо привыкнуть».

— Сиди прямо! — приказала Ирка.

Она вышла из кухни, потом вернулась с французскими духами. Ирка не жалела для Наташи ни духов, ни одного из своих женихов, но это никогда ничем не кончалось. Певцы пели песни советских композиторов, чтецы читали: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?..» Фокусники показывали фокусы со спичками.

Не веря больше в эстрадный жанр, Ирка раздобыла где-то настоящего мужчину, который плавал в Бабельмандебском проливе и ходил с ружьем на медведя.

— Щас я тебя пофурыкаю, — предупредила Ирка.

— Не надо…

— Понимала бы, — Ирка заскакала вокруг Наташи, опрыскивая ее из пульверизатора.

— Не надо, — Наташе жаль было духов, которые назывались «Chat noir», что в переводе означает: «Черная кошка». — Все равно ничего не получится.

— Неизвестно, — возразила Ирка. — Он строил ГЭС, не помню какую, в труднейших условиях. Строитель лучшей жизни. Про таких Пахмутова песни пишет, а он к нам живой придет.

— Может, не придет? — с надеждой спросила Наташа.

В это время позвонили в дверь.

Наташа вздрогнула и посмотрела на Ирку, Ирка — на Наташу, выражение лиц у обеих на мгновение стало бессмысленным. Потом Ирка метнулась в прихожую, и оттуда послышались голоса.