Уильям Янг - Перекрестки Страница 4

Третьей в списке стояла мать Тереза, за ней шли Махатма Ганди и Мартин Лютер Кинг. Это были великие люди, которым другие поклонялись, необыкновенно человечные, тонко чувствующие, удивительные и — ныне покойные. Вытащив маленький блокнотик, Тони записал в нем эти имена, а затем вырвал листок и стал задумчиво вертеть его в руках. Что заставило его включить этих людей в список? Он сделал это почти машинально. Возможно, здесь нашло выражение некое чувство, запрятанное глубоко в душе Тони, искреннее и настоящее, — возможно даже, какая-то сладкая тоска. Он терпеть не мог это слово и вместе с тем чувствовал его притягательность. На первый взгляд, оно выражало слабость, но в нем, несомненно, присутствовала идея постоянства и долговечности. Эта троица идеальных персонажей, как и последний в списке, олицетворяла нечто более значительное, чем сам Тони, намек на какую-то неспетую, но еще звучащую в душе песню, на иного человека, которым он мог бы стать. Это было как приглашение, протянутая рука, нежный призыв.

Имя, стоявшее в списке последним, вызывало больше всего вопросов и вместе с тем было самым очевидным: Иисус Христос. Иисус, вифлеемский дар миру, плотник, который вроде бы был богом, сошедшим на землю, и, как уверяют церковники, До сих пор не умершим. Тони сознавал, почему он включил в список Иисуса. Это имя переплеталось в его сознании с воспоминаниями о матери. Она горячо любила этого плотника и все, что было связано с ним. Отец, конечно, тоже любил Иисуса, но иначе. Последний подарок, полученный Тони от матери, хранился в сейфе, в его тайном убежище. Для него это была самая большая ценность.

Всего за два дня до того, как судьба одним махом вырвала родителей из его жизни, мать неожиданно пришла к нему в комнату. Воспоминание об этом навсегда отпечаталось в душе Тони. Ему было одиннадцать лет, он учил уроки, и вдруг она появилась и замерла, прислонившись к двери, — худенькая женщина в фартуке с цветочками, одна щека высвечена белым: она испачкала ее мукой, когда поправляла прядь волос, выбившуюся из-под ленты, которая стягивала ее локоны. Именно поэтому мальчик понял, что мама плакала: слезы проделали в слое муки извилистую дорожку.

— Мама, что с тобой? Что случилось? — воскликнул он, вскочив со стула.

— Ничего-ничего, — ответила она, утирая слезы тыльной стороной руки, — все в порядке. Ты же знаешь, я иногда задумаюсь о чем-нибудь хорошем, о том, за что я благодарна судьбе… о тебе и твоем брате, например… и плачу от радости. — Она помолчала. — Не знаю даже почему, дорогой, но я все думала, какой ты уже большой: через пару лет будешь подростком, поступишь в колледж, женишься… — Она опять сделала паузу. — И знаешь, что я почувствовала? Радость. Сердце у меня готово было выпрыгнуть из груди. Я благодарю Бога, Тони, за то, что ты у меня есть. И я решила приготовить тебе твой любимый ягодный пирог, и еще карамельные рулеты. А потом я посмотрела из окна на все, что даровал нам Господь, и в первую очередь на тебя и на Джейка, и вдруг мне захотелось подарить тебе что-нибудь, что-то такое, что мне особенно дорого.

Тут Тони заметил, что она сжимает что-то в кулаке. Кулачок этой миниатюрной женщины — мальчик к тому времени уже перерос мать — был совсем маленьким, но подарок в нем полностью умещался. Протянув руку, она медленно разжала кулак. На ладони лежала испачканная мукой тонкая золотая цепочка с крестиком, какие носят женщины.

— Вот. — Она протянула крестик Тони. — Я хочу, чтобы он был у тебя. Он достался мне от твоей бабушки, а ей — от ее матери. Раньше я мечтала, что однажды передам его дочери, но этому, похоже, не суждено случиться. Когда я думала о тебе сегодня и молилась за тебя, мне показалось, что, если я отдам его тебе, это будет правильно.

Тони оставалось только протянуть руку, и мать опустила ему на ладонь тонко свитую цепочку с маленьким золотым крестиком.

— Я хочу, чтобы когда-нибудь ты подарил его женщине, которую полюбишь, и рассказал ей, как он тебе достался. — Слезы опять потекли по ее щекам.

— Но, мама, ты ведь сама сможешь это сделать.

— Нет, Энтони. Я не могу объяснить почему, но я чувствую, я уверена, что подарить его должен ты, а не я. Ты не думай, сынок, я никуда не денусь, но, как дала мне этот крестик моя мать, так я даю его тебе, чтобы ты передал его дальше.

— Но как же я пойму…

— Ты поймешь, — прервала его мать. — Поверь мне, поймешь! — Обхватив руками Тони, она крепко прижала его к груди, не думая о том, что может запачкать его мукой. Мальчика это тоже не беспокоило. Происходящее, на его взгляд, не имело особого смысла, но он чувствовал значительность момента.

— Следуй за Иисусом, Энтони, и тогда будешь идти правильным путем. И знай, — добавила она, откинув голову и глядя ему в глаза, — он никогда не покинет тебя.

Через два дня мамы не стало: она погибла по вине юного эгоиста, чуть старше Тони. А крестик на цепочке и поныне хранился в сейфе. Тони так и не подарил его никому. Может быть, мать предчувствовала свою гибель? Он часто гадал, не было ли это предвестием, неким предупреждением или знамением от Бога, пожелавшего, чтобы у сына осталось воспоминание о матери. Эта потеря разрушила Тони жизнь, течение которой с того момента направилось по пути, на котором он стал собой сегодняшним, то есть сильным, жестким, способным легко преодолевать испытания, с которыми другие едва справлялись. Но бывали моменты, мимолетные и неуловимые, когда нежная тоска просачивалась между камнями в его крепкой стене и заводила свою песнь — точнее, пыталась завести, ибо он быстро выключал эту музыку.

Действительно ли Иисус еще не покинул его? Тони не был в этом уверен, но вполне допускал. Лишь немногое в нем осталось от матери, но все же именно благодаря ей он читал и Библию, и другие книги, которые она любила, пытаясь отыскать ее следы на страницах произведений Льюиса, Макдональда, Уильямса[7] и Толкина. В старших классах школы он даже вступил ненадолго в клуб «Янг лайф»,[8] стремясь побольше узнать об Иисусе, но служба опеки, в чьей власти оказались осиротевшие братья, перебрасывала их из дома в дом и из школы в школу, а когда «здравствуй» подразумевает скорое «прощай», участие в любом коллективном начинании приносит боль. Тони казалось, что Иисус сказал ему «прощай», как и все остальные.

И потому тот факт, что он включил Иисуса в список, немного удивил его самого. Уже много лет Тони не задумывался о Боге всерьез. В колледже у него опять проснулся было интерес к Иисусу, но одного года занятий и разговоров хватило, чтобы причислить его к прочим великим учителям, ныне покойным.

Тем не менее Тони понимал, что так воодушевляло его мать. И правда, что могло не понравиться в Иисусе? Настоящий мужчина, он тем не менее находил общий язык и с детьми; был снисходителен к тем, кого не признавали ни религия, ни культура, полон сочувствия к людям; он бросил вызов установленному порядку и вместе с тем любил своих оппонентов. Он был человеком, каким Тони иногда очень хотел быть, хотя и понимал, что до Иисуса ему далеко. Возможно, Иисус своей жизнью показал, как перерасти самого себя, но Тони поздно было меняться. С возрастом любые изменения казались все менее достижимыми.

А еще он никак не мог разобраться, каков смысл самого понятия «Бог», особенно в отношении Иисуса. Тони давно уже пришел к заключению, что если Бог и существует, то он (или она, или оно) должен быть кем-то или чем-то страшным и злобным, своенравным и вероломным — в лучшем случае холодной темной субстанцией, безличной и безучастной, а в худшем — чудовищем, пожирающим детские сердца.

— Просто все принимают желаемое за действительное, — пробормотал он сердито, смяв листок бумаги и швырнув его в мусорную корзину, которая стояла на другом конце комнаты. Живым людям нельзя доверять. Достав непочатую бутылку шотландского виски «Балвени Портвуд», Тони налил себе тройную порцию и снова включил компьютер.

Он открыл файл со своим завещанием и провел целый час, переделывая его и вычеркивая имена в соответствии со своими антипатиями и подозрениями, и в конце концов распечатал новый документ, подписал его, поставил дату и сунул в сейф вместе с целой пачкой старых редакций. Сейф он запер, включил сигнализацию и выключил свет. Сидя в темноте, размышляя о своей жизни и гадая, кому понадобилось преследовать его, Тони не подозревал, что допивает свой последний стакан виски.

2

Прах к праху

Его неведомы пути,

Чудес его не счесть:

Бог может по морю пойти

И гром от нас отвесть.

Утро яростно ворвалось в незашторенные окна. Яркий солнечный свет, объединившись с похмельным синдромом, вызвал в голове резкие спазмы. Если мигрень началась с утра — испорчен весь день. На этот раз все было даже хуже, чем обычно. Тони не мог вспомнить, как попал из убежища в свою большую квартиру, а главное, он страдал от боли, какой прежде никогда не испытывал. Шея и плечи затекли: это можно было объяснить тем, что он отключился, распластавшись в неудобной позе на кушетке, но Тони не помнил, чтобы когда-либо прежде в его голове раздавались такие оглушительные громовые раскаты. С ним происходило что-то очень нехорошее.