Банана Ёсимото - Цугуми Страница 4

При ясной погоде был отчётливо виден противоположный берег залива, и казалось, что если не Давать волю своим чувствам, то море тебя обязательно чему-нибудь научит.

Именно поэтому до сих пор я практически не задумывалась о важности его существования и часто не обращала внимания на постоянный шум набегающих волн. Но теперь я стала задаваться вопросом: к чему же обращаются живущие в городе люди, чтобы сохранить своё душевное равновесие? Вероятно, к луне. Но она по сравнению с морем такая маленькая и находится так далеко.

– Цугуми, мне как-то не верится, что я смогу жить там, где нет моря, – невольно сказала я. Выразив словами внутренние мысли, я почувствовала ещё большее беспокойство. Утреннее солнце светило ярче и сильнее, вдали просыпался город, и оттуда было слышно всё больше разнообразных звуков.

– Ты дурочка, – неожиданно сказала Цугуми сердито, продолжая смотреть в сторону моря. – Когда что-то приобретаешь, то, несомненно, что-то и теряешь. Ты, наконец, сможешь счастливо жить с родителями: не так ли? Прежнюю жену прогнали. По сравнению с этим, какое значение имеет море? Ты ещё просто ребёнок.

– Видимо, так и есть, – ответила я.

В душе я даже удивилась, что Цугуми столь серьёзно среагировала на моё замечание, и от этого моё беспокойство почти мгновенно улетучилось. Возможно, это означало, что сама Цугуми что-то приобретала и что-то теряла, но она все свои чувства крепко держала при себе, и понять, что происходит в её сердце, было очень трудно. И тут я неожиданно осознала, что Цугуми, видимо, живёт, скрывая от нас всё, что происходит у неё в душе.

Вот так я и жила, готовясь к расставанию с родными местами. Встречалась со своими друзьями из средней школы, которых давно не видела, и с мальчиком из старших классов высшей школы, с которым одно время дружила, и рассказывала всем о своём предстоящем отъезде. Думаю, что я брала в этом пример с моей мамы, которая, возможно из-за своего длительного положения в качестве возлюбленной отца, внимательность проявляла к отношениям с другими людьми. Что касается меня, то я бы хотела красиво уехать, никому не объявляя об этом. Однако мама обошла всех живших поблизости соседей, стремясь показать, как ей грустно расставаться с ними, и весть о нашем отъезде быстро распространилась по всему маленькому городу. Поэтому и мне пришлось изменить свои первоначальные планы и повстречаться со всеми, с кем я близко общалась в этом городе.

Понемногу мы стали собирать домашние вещи. Это было радостное и в то же время бередящее душу занятие, которое вело к неизбежному, но отнюдь не печальному, а естественному расставанию с прошлым. И если я вдруг отвлекалась от этого занятия, то мною овладевала не горькая мысль о предстоящем отъезде, а волнующее чувство неизбежной перемены, которую нельзя остановить, подобно набегающим на берег волнам.

Сестра Цугуми Ёко и я подрабатывали в кондитерской, которая была известна тем, что только здесь изготавливали европейские пирожные. (Не слишком ли они гордились этим?)

В этот вечер я пошла за своей последней зарплатой и специально приурочила это к окончанию вечерней смены, в которую работала Ёко. Как и надеялась, мы получили оставшиеся непроданными пирожные, разделили их поровну и вместе возвращались домой. Ёко положила оба свертка с пирожными в велосипедную корзиночку и вела его, придерживая рукой, а я шла рядом. Дорога в гостиницу, покрытая мелкой галькой, тянулась вдоль реки и поворачивала в сторону моря. Вскоре перед нами вырос большой мост. Луна и уличные фонари ярко освещали берег реки и поручни моста.

– Посмотри, сколько там цветов! – неожиданно закричала Ёко, показывая на колонию белых цветков, распустившихся под мостом, на участках берега, не залитых бетоном.

Чётко выделяясь в окружающей темноте, цветы медленно покачивались от лёгких дуновений ночного ветра, и казалось, что всё это происходит не наяву, а в каком-то полусне. Рядом спокойно и величаво текла река, а далеко впереди дышало море, на поверхности которого мерцала узкая дорожка лунного света, окружённая тёмной массой воды.

«Такую величественную картину уже скоро я не смогу увидеть», – подумалось мне, но я не стала выражать эти мысли вслух, чтобы ещё больше не усиливать грустное до слёз настроение Ёко. На какое-то время мы даже остановились.

– Как красиво, – вымолвила я, на что Ёко только слегка улыбнулась.

Длинные волосы ниспадали ей на плечи, и, хотя по сравнению с Цугуми она не выглядела броско, черты её лица были более благородными. Несмотря на то что обе сестры выросли около моря, их кожа была почему-то белой, а в ярком свете луны лицо Ёко казалось даже бледным.

Вскоре мы вновь двинулись в сторону дома. Я представила себе, как пирожные, находящиеся в велосипедной корзине, будут дружно съедены четырьмя женщинами. Я и Ёко войдём в ярко освещённую комнату, пахнущую татами, где моя мама и тётя Масако будут смотреть телевизор. Цугуми начнёт опять ругаться: «Мне уже надоело есть бесплатные пирожные, которые вы приносите» – и, взяв три любимых ею, выйдет, Цугуми всегда вела себя так, ибо, как она выражалась, «до тошноты не любила уютную семейную атмосферу».

Вскоре мы свернули на дорожку, откуда уже не было видно моря, но шум волн всё ещё доносился до нас, и свет луны продолжал освещать наш путь. Впереди виднелись только покосившиеся крыши домов.

Хотя мы знали, что дома нас ждёт радостный приём, но продолжали идти в каком-то подавленном настроении, которое, вероятно, было вызвано тем, что я в этот день ушла с работы. Грусть предстоящего расставания после стольких лет дружбы, казалось, звучала в нас еле слышной мелодией, и я вновь подумала о характере Ёко, мягкость которого была подобна лучам солнца, просвечивающим сквозь тонкие лепестки цветов.

Но со стороны всё выглядело совсем не так, ибо мы шли, весело болтая о разных глупостях. Мне очень хотелось, чтобы о том вечере остались только радостные воспоминания, но, когда позже я мысленно возвращалась к нему, в памяти всплывали только темнота ночи, столбы уличных фонарей и контейнеры с мусором. Видимо, это так и было.

– Мария, ты сказала, что придёшь как раз перед закрытием, и я всё гадала, отдаст ли нам хозяин оставшиеся пирожные. Я очень рада, что он так и сделал, – ликовала Ёко.

Да, это так. Иногда оставались пирожные, но он нам их не предлагал, а иногда всё распродавали. Так что в этот раз нам повезло, – сказала я.

– Доберемся до дома и все вместе съедим пирожные, – рассмеялась Ёко, повернув ко мне своё светящееся добротой лицо.

Я вспоминаю, что, как бы это ни выглядело бессердечно, я в отчаянии выпалила:

– Я очень, очень хочу, чтобы мне досталось яблочное пирожное, прежде чем их все заберёт Цугу-ми. Она ведь так любит яблочные.

– В одной из коробок лежат только яблочные пирожные, поэтому её можно и не показывать Цу-гуми, – вновь рассмеялась Ёко.

Ёко бьша настолько разумной, что спокойно могла воспринимать чужие капризы, подобно тому как песок вбирает в себя воду. Это качество было воспитано окружающей её обстановкой.

Среди моих школьных подруг было несколько, которые, подобно Ёко, выросли в семьях владельцев гостиниц. Все они были разными по характеру, но в них было что-то общее в отношениях с другими людьми, и это общее проявлялось приветливостью и вместе с тем сдержанностью. Видимо, накладывала отпечаток обстановка, в которой они росли, когда в их дом постоянно приезжали и уезжали разные люди, и они незаметно для самих себя научились не испытывать особых эмоций по отношению к чужим, тем, с которыми им рано или поздно предстояло расстаться.

Я не была «гостиничным» ребёнком, но выросла рядом и ощущала, что где-то во мне тоже есть такое чувство, которое помогало избежать горечи расставаний.

Однако, что касается расставаний, Ёко сильно отличалась от нас всех.

В детстве, когда горничные убирали комнаты, мы с Ёко бегали по всей гостинице, и часто с гостями, которые долго в ней проживали, устанавливались дружественные отношения. Нам даже доставляло удовольствие обмениваться приветствиями с теми, которых мы знали только в лицо. Среди проживающих встречались и неприятные люди, но больше было приветливых, которые создавали вокруг себя оживленную атмосферу и пользовались уважением среди поваров и служащих гостиницы, часто становясь предметом их обсуждения. Когда приходило время отъезда, они паковали свои вещи, садились в машину и уезжали, помахивая на прощанье рукой. И ставшие пустыми комнаты уже выглядели по-другому, хотя полуденное солнце продолжало так же ярко светить в их окна. Они, наверное, вновь приедут на следующий год, но следующий год казался таким далёким и абстрактным. На их место приезжали новые гости, всё повторялось.

С окончанием сезона и приходом осени число гостей резко сокращалось, и я заставляла себя быть бодрой и весёлой, чтобы преодолеть возникшее чувство одиночества. Однако Ёко всегда была в подавленном состоянии, и, когда она находила что-нибудь забытое ребёнком, с которым у неё сложились хорошие отношения, слёзы лились у неё из глаз. У большинства людей подобный настрой занимал небольшое место в их душе, и, я думаю, любой мог заставить себя сконцентрировать своё внимание на чём-то другом, а тот, кто действительно был настолько сентиментальным, что испытывал чувство одиночества, научился преодолевать его. Однако с Ёко всё было как раз наоборот. Она бережно сохраняла и лелеяла в себе такие чувства и, по-моему, не хотела с ними расставаться.