Джим Шепард - Рассказы Страница 4

Шагать пришлось больше по обочине. Сама тропа превратилась в поток жидкого клея — настоящий ручей нам по колено. То и дело можно было увидеть, как несколько солдат общими усилиями пытаются что-нибудь выволочь из грязи на середине тропы. Вылитые мухи на липучке.

Не прошло и часу, как в глазах у всех потемнело — ковыляли с одной только мыслью: ну еще шажок, еще шажок. Другие роты от нечего делать выходили из своих лагерей посмотреть на наш черепаший поход. Через два часа нам — арьергарду колонны — стали попадаться те, кто шли впереди, а потом упали от усталости. Треть наших вообще отстала. На ужин раздали консервы — неразогретое рагу — и черствые галеты. Зачерпываешь ложку рагу, и впадина в банке заполняется дождем. Все заснули прямо там, где присели. Ротный посчитал нас по головам, прикинул: сорок пять процентов годных к марш-броскам перешли в разряд негодных. На следующее утро майор, выслушав его рапорт, сказал, что у нас лучший результат по батальону.

Вокруг расположилось много других частей: все теснились на маленьком пятачке. Я увидел знакомое лицо — а-а, рядовой, который раздавал почту. Мы ждали, отставшие подтягивались маленькими группами. Тропа взбегала на холм и пропадала из виду. Порой из-за холма, даже сквозь шум дождя, доносились отголоски стрельбы. Все, как могли, чистили свое оружие, набирали боеприпасы про запас. Несколько ребят из нашей роты блевали стоя, рвоту смывало, едва она касалась земли. Я подставил под дождь каску. Пока она наполнялась, бросил в воду пару таблеток халазона — так, больше для спокойствия.

— Как по-твоему, есть в этом дожде микробы? — спросил я у Лео.

— Девять миллионов гребаных микробов, — откликнулся он. И сделал особый такой жест — помахал руками под дождем, точно хотел их обсушить. Жидкая грязь въелась во все бороздки на коже: прекрасно виден узор, хоть отпечатки пальцев снимай. Лео сложил ладони лодочкой, ополоснул лицо. От умывания ему, похоже, полегчало.

Двадцатиминутная готовность, объявил ротный. Идем в атаку первыми. Мы не знали, куда идти, когда перевалим через холм. Но взводные, вероятно, знали.

Все сидели по-турецки, держа на коленях винтовки. Повар разносил сухпайки — выбирай сам, что хочешь. Я взял банку консервированных бобов. Сидел, жевал бобы, работал челюстями. Лео сосал палец. Нам были видно, как «семерки» — минометная рота нашего батальона — пытаются отыскать на склоне, в зыбкой грязи, подходящие позиции для своих минометов. Все, к чему мы притрагивались — ложки, пачки патронов, любой облепленный грязью предмет, — становилось только грязнее, потому что наши руки были заляпаны оружейным маслом.

Мы — солдаты Национальной гвардии штата Висконсин. Форма обтрепана, в ботинках хлюпает вода, винтовки проржавели от сырости. Мы устали, как никогда в жизни. Всех тошнит. Никто ни с кем не разговаривает. Все мы горбимся в обнимку с винтовками. Я вспомнил, как впервые увидел этот остров, как поразился собственной мысли, что некоторые из нас так и останутся на нем, мертвые.

— Вот вернемся в тыл, закатим попойку, какая вам и не снилась. Я угощаю! — объявил ротный. Они с лейтенантом держали в руках маленькую непромокаемую карту, поглядывали то на нее, то на вершину холма.

— Ротный вам выпивку поставит, — подтвердил лейтенант. Наши старшие сержанты подходили к каждой кучке солдат — проверяли винтовки и дружески хлопали по спинам.

Когда я был маленький, отец все время уезжал работать по линии ГКОПР[6]. Большей частью строил линии электропередачи на юге Висконсина. И изгороди ставил. И деревья сажал. На этих работах он был чуть ли не самый старый. Трудился сорок часов в неделю, получал тридцать долларов в месяц, из них двадцать пять отсылал семье. Ему полагалось носить особую форму и жить в трудовом лагере. Домой отпускали только на выходные. Поднимали их на рассвете, по звуку горна. Папа рассказывал, что над воротами лагеря было написано «Согнем Депрессию в бараний рог!» Однажды к нам пришли гости и мама рассказала про этот транспарант, а папа буркнул: «Еще вопрос, кто кого согнет и нагнет — мы Депрессию или она нас?» Мама на него шикнула. Потом папа нашел работу на строительстве дорог. Домой наведывался не чаще, чем раньше. А однажды, незадолго до Рождества, вернулся поздно ночью, с обмороженными ногами. Обморожение было легкое, но он все равно бесился. Мне было семь лет, брату — девять. Папа сидел, опустив ноги в таз с водой, а мы сидели рядом и таращили на него глаза. Мамы в комнате не было — она старалась не попадаться папе под руку. По радио передавали рождественские гимны. Папа мерил нас взглядом — с макушки до пят и с пят до макушки. Казалось, пытается высмотреть хоть что-то стоящее, но никак не находит.

Наконец мой брат спросил у него: «Что не в порядке?» Я подивился — надо же, какой смелый.

Папа молчал. Мы все вслушивались в звуки с кухни: мама размораживала холодильник.

— Что не в порядке? — снова спросил брат.

— Что не в порядке? — повторил папа, в точности скопировав его тон. На этом мой брат сломался. Закончился один рождественский гимн, зазвучал следующий. Мы больше не могли выдерживать отцовский взгляд. Брат первым выскочил за дверь, я немножко помешкал — хотел проверить: папа ненавидит нас обоих или только брата.

Когда оставалось пять минут, нам сказали, что атака откладывается. Требуется артподготовка — надо расшатать оборону противника. Но ни одного залпа мы так и не услышали. Только шум дождя да «ке-ке-ке-кек» — голоса гекконов. Прошел слух, что боеприпасы для минометов застряли где-то на тропе, а куда девалась наша артиллерия, вообще никому неизвестно. Торчать здесь было неохота, но идти в атаку — тем более.

— Ну и что ты думаешь предпринять? Насчет Линды и твоего брата? — спросил Лео. — В смысле, если жив останешься.

У меня дико крутило в животе. Я пытался глубоко дышать — авось отпустит.

— Слушай, я только одного не понимаю, — сказал я ему, поразмыслив. — Откуда она столько знает про это самое? Где нахваталась?

— А-а, — откликнулся Лео и поднял руку, как школьник. — Кажется, догадываюсь.

Пока мы сидели и ждали, ротный рассказал нам, что пойдем пешком через Прогал — по ущелью, рассекающему горный хребет Оуэн-Стэнли. Склоны почти отвесные — одни из самых крутых в мире. Хребет разделяет остров надвое. Нам велели бросить все, кроме предметов первой необходимости: вещи придется волочь на собственном горбу до конца пути. Дубек опростал свой мешок. Оказалось, он скопил двадцать восемь банок консервированных персиков. Теперь он прикинул, что шесть сможет взять в поход. Остальные тут же попытался сожрать, не сходя с места. Глядя на него, Лео сказал:

— Есть все-таки у американской армии один неиссякаемый запас. Фруктовые консервы.

Наконец, нам приказали выступать, хотя дождь продолжался, а артиллерия так и не появилась.

— А что там с расшатыванием обороны, сэр? — спросил Лео у ротного, когда тот проходил мимо.

— Теперь новая идея: мы захватываем их врасплох, — откликнулся ротный. Он велел всем встать, и мы, оскальзываясь в грязи, начали штурмовать первый холм — это было только предгорье. Приходилось все время смотреть под ноги: поднимешь голову — оступишься.

На гребень холма все взобрались измочаленные и увидели: впереди неглубокая низина, а за ней наша тропа карабкается вверх, до самых облаков. Разведчики, высланные вперед, вернулись — съехали навстречу нам со склона. Что дальше? Не видно за завесой туч — тех самых, которые поливали нас дождем.

К восхождению мы готовились примерно час. С нами шли трое носильщиков — к линии огня нужно доставить как можно больше боеприпасов. Ротный дал нам полчасика отдохнуть и снова поднял. Почва под ногами все время оползала. Носильщики подсмеивались — дескать, мы даже ходить правильно не умеем. На участках, где глину покрывал слой листьев, солдат поставит ногу и тут же поскальзывается, и заодно сшибает с ног еще троих. Окрик «Поберегись!» означал «Лови всех, кто едет на тебя с горки!» Когда надоедало так передвигаться, мы становились на четвереньки и лезли дальше — руки по запястья в воде.

У меня началась рвота. Я ничего не мог поделать — разве что старался блевать не себе под ноги, а на обочину. Нам попадались орудийные окопы, так хорошо замаскированные, что несколько ребят в них свалились. Потом мы увидели впереди узкое крутобокое ущелье и то ли занавес, то ли стену — так выглядела опушка джунглей. На земле тут валялись шприцы и пустые упаковки сульфидина. И один-единственный ботинок.

Лео дернул меня сзади за штаны. Шепнул: «Обожди».

Я отошел на обочину, попробовал отдышаться. Пропустил мимо себя пару ребят. Лео тоже остановился.

— Это сколько ж еще топать? Охренеть, — пробурчал, пыхтя, Дубек, когда поравнялся с нами. Он вытянул шею, чтобы оглядеться… и тут джунгли над нами, на склоне, словно бы забились в припадке. Стена листьев затряслась, расплылась в глазах, все винтовки грянули разом — ад кромешный!