Геннадий Марченко - Музыкант-3 (СИ) Страница 4

— Когда теперь покажут меня любимого? — спросил я на прощание у Шнейдерова.

— В это воскресенье и покажем, чего тянуть-то. Как раз накануне вашего музыкального фестиваля.

— У меня еще к вам один вопрос, Владимир Адольфович…

— Слушаю внимательно, юноша.

— Как мне найти Элеонору Беляеву или кого-то из ее непосредственного руководства?

— Элечку? Так вам повезло, она сейчас в соседней студии как раз должна записывать программу. Лизочка, не сочтите за труд, проводите, пожалуйста, молодого человека к Элеоноре Валериановне.

Правда, сразу торкнуться к телеведущей не удалось. Освободилась она минут через двадцать. Выйдя в коридор и увидев меня, улыбнулась:

— А я вас узнала, вы Егор Мальцев!

— И я вас узнал, вы — Элеонора Беляева.

Оба рассмеялись, затем я открыл портфель и извлек из него бобину с той самой пленкой с записью нашего выступления на BBC. Протянул Беляевой.

— Что это?

— Это, Элеонора Валериановна, копия студийного выступления моей группы в студии телеканала BBC. Скажу честно, копию мне сделали тайком от местного телевизионного руководства. Я подумал, что что-то из этого можно позаимствовать для вашей программы, сделать, может быть, какие-то нарезки. У вас же ведь в финале программы идет ролик с популярной музыкой? Ну вот, может быть, и наше творчество вас заинтересует.

— Спасибо, Егор, ваше творчество меня давно интересует, особенно в составе трио 'НасТроение'. Но и англоязычные песни довольно симпатичны, я с удовольствием сама смотрела ваше выступление на фестивале в Лондоне… Знаете что, давайте я у вас заберу эту запись, и покажу ее главному редактору музыкальных программ Центрального телевидения. Если он одобрит — сюжет или несколько сюжетов пройдут в эфире. Плохо, конечно, что это не лицензионная запись, но… — тут она вздохнула, — как говорится, не в первый и не в последний раз.

Приехал домой голодным как волк, но не успел сбросить ботинки, как Ленка огорошила:

— Егор, тебе звонили из приемной товарища Суслова. Просили завтра по возможности приехать на прием к 11 часам, с паспортом. Адрес я тут записала на листочке…

Мда, приплыли! Что ж это от меня понадобилось главному идеологу СССР? Вот и думай, то ли по головке погладят, то ли ремнем по жопе… Хочется верить, что все же первое.

Глава 2

Дом? 4 на Старой площади впустил меня в свое чрево, словно кит из библейской мифологии, поглотивший Иону. Правда, Иона молился в чреве кита трое суток, прежде чем морское млекопитающее извергло его из себя, я же надеялся, что выберусь из этого дома в более сжатые сроки.

— Кабинет? 2, пятый этаж, лифт налево, — козырнул майор, возвращая мне паспорт.

Полы в здании были устланы красными ковровыми дорожками, по которым изредка перемещались чиновники в строгих деловых костюмах. По одной из таких дорожек я и добрел до кабинета? 2, вернее, до приемной этого самого кабинета, в которой меня встретила немолодая женщина, строго глянувшая в мою сторону поверх очков.

— Товарищ Мальцев? Все верно, вам назначено на 11 часов. Время без пяти минут, присядьте пока, Михаил Андреевич любит точность.

— Точность — вежливость королей, — решил я блеснуть эрудицией, но секретарша мое остроумие проигнорировала, вернувшись к своим документам.

Ровно через пять минут она прервала работу и нажала кнопку селектора:

— Михаил Андреевич, к вам товарищ Мальцев.

— Пусть заходит, — прошуршало в динамике, и секретарша, снова глянув на меня поверх очков, кивнула в сторону двери.

Будучи атеистом, я все же мысленно перекрестился, прежде чем переступить порог кабинета. Ух ты, какой здесь сухой и жаркий воздух, почти пустыня. Хотя, учитывая мифическую боязнь Сусловым сырости, немудрено, что ему здесь создали такой микроклимат при помощи вполне неслышно работающих обогревателей и вентиляции. Небось, и знаменитые калоши где-нибудь в шкафу стоят, дожидаются осенней слякоти.

Убранство кабинета выглядело, можно сказать, спартанским. Куда до тех шика и блеска, которые довелось видеть Алексею Лозовому в кабинетах намного более мелких начальников в постперестроечные времена. Так что Суслов по сравнению с чинушами и тем более бизнесменами конца XX — начала XXI века выглядел настоящим аскетом.

Напротив входа — стол, за которым на скромном кресле, больше похожим на стул с мягкой обивкой, выпрямив спину, сидел хозяин кабинета. Взгляд поверх очков точно такой же, как у его секретарши, они тут по одному архетипу, что ли, подобраны? Костюмчик на Суслове явно не из бутика, заметны даже легкие потертости на локтях, но в целом все чистенько и отутюжено.

На столе — позавчерашний номер 'Комсомолки' с моим интервью, причем (вероятно, сделано это было преднамеренно) газета оказалась раскрыта как раз на том самом развороте, и я увидел фото со своей счастливой физиономией.

Сзади Михаила Андреевича на стене — портрет Ленина. Чуть левее — Шелепина. На правой стене рядышком друг с другом висели два 'неразлучника' — Маркс и Энгельс. Книжный шкаф забит собраниями сочинений 'кого надо'. Ни цветов тебе, ни картин, ни мягких диванов… Разве что выполненный из яшмы красивый письменный набор с чернильницей, с золоченной надписью: 'Товарищу Суслову М. А. от мастеров Колывани'. Таким и черепушку разбить можно при желании. Надеюсь, моя голова сегодня не пострадает, хотя кто знает, что на уме у этих 'небожителей'.

— Здравствуйте, товарищ Мальцев, — приподнялся Суслов, протягивая мне свою сухопарую ладонь. — Присаживайтесь. Чай, кофе? Сигарет не предлагаю, учитывая ваше спортивное настоящее. Я, признаться, и сам не курю, и наш ЦК пытаюсь отучить. Но, сами понимаете, многие из членов Центрального Комитета — фронтовики, а фронтовые привычки так просто не искоренить.

— Спасибо, можно зеленый чай с лимоном, если есть, конечно.

— Есть и зеленый, я сам его уважаю, причем из дружественного нам Китая. Говорят, полезен очень.

Хе, удивил! Надо было из Англии чайку-то привезти, сам бы его угостил.

Дав указания секретарше, Михаил Андреевич кивнул на разворот 'Комсомолки'.

— Читал, довольно интересное интервью. Мне вот как-то не довелось лично пообщаться с английской королевой, как она вам показалась?

— Как женщина или как королева? — на всякий случай уточнил я с самым серьезным выражением на лице.

— А вы шутник, Егор Дмитриевич, — хмыкнул Суслов и снова посерзъенел. — Солдатов мне рассказывал, что на приеме в Букингемском дворце вы держались достойно.

— Так ведь старался не уронить честь советского спорта, Михаил Андреевич.

— Я в курсе, что вам это удается, вы же теперь ведущий игрок команды, выигравшей… э-э-э…

— Кубок европейских чемпионов, — подсказал я.

— Ну да, точно. Я-то футболом никогда особенно не интересовался, но благодаря вашим успехам стал почитывать спортивную периодику… А, вот и наш чай. Спасибо, Вера Алексеевна, можете быть свободны.

На столе после ухода секретарши остались две наполненные дымящимся, пахучим напитком чашки на блюдцах, вазочка с сахаром, розетка с вишневым вареньем и небольшая тарелочка с печеньями и конфетами.

— Угощайтесь, — благосклонно разрешил Суслов и сам же положил в свою чашку две ложечки варенья. Я, недолго думая, последовал его примеру.

Только я втянулся в это приятное занятие, как главный идеолог страны, непотопляемый ни при Сталине, на при Хрущеве, ни при Шелепине, вдруг заявил:

— Я ознакомился с вашей необычной биографией, товарищ Мальцев.

Он посмотрел на меня, видимо, ожидая какой-то реакции, но я с невозмутимым видом продолжал пить чай. Тогда Суслов продолжил:

— Весьма неожиданный взлет. Обычная дворовая шпана, и вдруг за какие-то год-два — всесоюзно известный персонаж. Такие таланты и в музыке, и в спорте… А что, вас действительно ударило током?

— Было такое, — нехотя сознался я, думая, кто из друзей прежнего Мальцева проболтался.

— И после этого в вас и открылись эти самые таланты?

— Не знаю, может быть, совпало, а может и в самом деле удар током послужил катализатором пробуждения моих способностей.

— Катализатором, — медленно повторил Суслов, будто бы катая слово во рту, и неожиданно спросил. — Товарищ Мальцев, что у вас было с дочерью Фурцевой? Только не врите.

Опаньки, вот это поворот! Это он что же, пригласил меня поговорить насчет моей личной жизни? Понятно, что я замешкался, а промедление могло вызвать у него подозрение в моей искренности, поэтому я решил с ответом не тянуть.

— Ничего не было, Михаил Андреевич, — сказал я, испытывая непреодолимое желание добавить: 'Мамой клянусь!'

— А из-за кого она вены себе резала? Об этом сейчас вся Москва говорит, и вы наверняка слышали.