Владимир Кунин - Ночь с ангелом Страница 4

Слышал я уже это все! Сотни раз слышал. От ленинградских и московских приятелей. От самого себя, любимого. От нью-йоркских, лос-анджелесских и мюнхенских эмигрантов, наконец… Как точненько выразился мой друг писатель Жора Вайнер, «в эмиграции, сразу же после пересечения границы, там, за бугром, все мгновенно становятся диссидентами и друзьями Высоцкого».

И хотя моего странного соседа по купе Ангела, так называемого «Хранителя», ну никак нельзя было причислить ни к одной из этих категорий, я все равно ужасно разозлился: молодой, здоровенный парняга несет мою несчастную страну по пням и кочкам, да еще и на меня поглядывает своими голубыми глазками этак укоризненно. Дескать, перед вашими очами, уважаемый Владимир Владимирович, все это происходит, а вы в это время сидите в чистеньком, ухоженном Мюнхене, в ус себе не дуете и сочиняете сказочки про говорящих котов!…

В его пространном монологе я неожиданно узрел вызов, обращенный непосредственно и персонально ко мне. И я так себя взвинтил (а это было, прямо скажем, нетрудно – джина в бутылке оставалось всего сантиметра полтора, от силы – два. Если считать снизу от донышка), что не выдержал своего полупьяного стариковского напряга и достаточно резко сказал этому Ангелу в модных очечках:

– Только не вздумайте вешать мне лапшу на уши и утверждать, что все это вы осознали и ощутили на себе в щенячье-ангельском возрасте божьего пятиклассника сорока пяти килограммов веса. А то, помню, когда-то в Мюнхене на радио «Свобода» я встречал одну бывшую мосфильмовскую поблядушку глубоко забальзаковских лет, которая на полном серьезе утверждала, что ненависть к советской власти и вообще ко всему русскому она почувствовала еще в детском саду, сидя на горшке…

Вот когда Ангел напрочь утратил свою интеллигентную сдержанность и мягкость. От моей последней фразы глаза его округлились, он сдернул очки с носа и захохотал, как самый обычный человек, услышавший веселую глупость. Он даже закашлялся от смеха. Ему пришлось приподняться и сесть напротив меня.

– Нет, правда?! – в восторге переспросил Ангел.

– Правда, правда, – проворчал я, выливая остатки «Бифитера» в свой стакан.

Запить джин было нечем. Чай кончился. Я посмотрел на часы – половина второго. Проводник наверняка уже дрых без задних ног. Наплевать, мало ли я в жизни обходился без закуси? Я приподнял стакан…

– Яблочко. – Ангел глазами показал на разделявший нас столик.

Там лежало большое прекрасное яблоко!

Я и сейчас мог бы поклясться всем на свете, что Ангел не произвел ни одного движения. Если не считать того, что его большое, могучее тело в легкомысленной пижамке продолжало раскачиваться от смеха. В портфель, стоявший под купейным столиком, он не лазал, яблоко это ниоткуда не доставал, а то, предыдущее, я слопал еще до часу ночи. Вон и огрызок от него в пепельнице…

Это второе яблоко, хотите – верьте, хотите – нет, просто ПОЯВИЛОСЬ!

– Будьте здоровы. – Я опрокинул остатки джина в свою сильно пожилую проспиртованную глотку и закусил «ангельским» яблоком. – Вам бы в цирке работать…

– Для цирка эти трюки мелковаты, – возразил Ангел.

– А джинчику вы не могли бы мне грамм сто спроворить? «Бифитер» не обязательно. Можно «Гордон», можно и подешевле… – осторожно попросил я. – А то у меня тут еще пол-яблочка без дела завалялось.

– Нет, – мягко улыбнулся мне Ангел, и я снова подивился какому-то странному чарующему тембру его голоса. – Алкоголь у нас обычно идет по… несколько иной линии. Я бы сказал – по противоположной.

– Жаль, жаль.

Я отставил в сторону пустой стакан, напрасно приготовленный для свершения небольшого, с моей точки зрения, рядового чуда.

– Очень жаль, – настырно повторил я, все еще лелея надежду на «ангельскую» доброту моего соседа по купе.

Но Ангел даже ухом не повел. Только глянул на меня внимательно и сочувственно.

И вдруг я понял, что совсем не хочу больше пить!… Если бы даже Ангел смилостивился и своей чудодейственной силой сообразил бы мне какую-нибудь поддачу – вряд ли я смог бы сделать глоток. Чайку бы крепенького, горячего, да в фаянсовой кружечке, да еще с лимончиком… А джин там, или виски, или коньячок – ну его к лешему!… Себе дороже. Вот так надерешься на ночь, задрыхнешь, а сердчишко во сне возьмет да и остановится. А у меня еще дел невпроворот. И себя, родимого, жалко до слез…

За черным ночным окном сквозь темное отражение нашего купе проносились назад редкие желтые трепещущие светлячки станционных фонарей. Под полом глухо погромыхивали рельсовые стыки.

– Ну, вот и ладушки, – тепло улыбнулся мне Ангел. – Пейте, пейте чай, Владим Владимыч. Только осторожней – не обожгитесь. Горячий…

Когда передо мной возникла большая, толстого белого фаянса кружка на белом блюдце – ума не приложу! Из кружки тянуло моим любимым «Эрл Греем», на блюдце лежали несколько кусочков сахара, чайная ложка и кружочек лимона.

По старой, еще армейской, привычке я, будто с мороза, положил ладони на горячие кружечные бока и негромко спросил Ангела:

– Это тоже из разряда «мелких трюков»?

– Что, Владим Владимыч? – невинно переспросил Ангел.

– Что, что… Вот это все! Выпить вдруг расхотелось, чай, лимон, кружка фаянсовая?…

Ангел подумал и через паузу тихо ответил:

– Да нет, пожалуй… Я бы квалифицировал это не как «исполнение трюка», а как нечто инстинктивно-профессионально-охранительное.

Я осторожно опустил лимон в чай, так же почему-то осторожно положил туда сахар и, помешивая ложечкой, промурлыкал:

И тогда с потухшей елкиТихо спрыгнул ангел желтый…И сказал: маэстро бедный,Вы устали, вы больны…

Ангел усмехнулся:

– Простим старика Вертинского. Стишата, прямо скажем, не фонтан. И категорически не про вас. Надеюсь, вы не так уж бедны, а вашему здоровью, я смотрю, может позавидовать любой ваш ровесник, которому за семьдесят.

Ангел показал на пустую бутылку от бывшего «Бифитера».

– Теперь об усталости. Что есть, то – есть. Нельзя так судорожно цепляться за свое уходящее мужчинство. Это же действительно безумно тяжело – ощущать постоянный раздрай между сохранившимся комплексом всех желаний зрелого мужика и естественно затухающими биологическими возможностями пожилого человека. Пример: зачем вам нужно было выхлестывать всю бутылку джина?…

– Хотелось! – туповато ответил я. – Сами же видите – не магазинный пузырь в ноль семьдесят пять, а небольшая пластмассовая бутылочка всего на поллитра. Их обычно продают в воздухе наши стюардессы дешевле, чем она стоит даже в «Дьюти фри».

– Да знаю я, что продают в самолетах, – махнул рукой Ангел.

Крепкий, душистый «Эрл Грей» с лимоном привел меня в состояние тихое и благостное. Я вспомнил, что завтра утром на Московском вокзале меня будет встречать внучка Катя – умненькое, хитренькое, стройненькое и горячо любимое мною почти взросленькое существо. Тут же всплыло воспоминание, которое почему-то возникает у меня каждый раз, когда я начинаю о ней думать: Катька четырех лет от роду, завернутая в махровую простыню, влажная, пахнущая чистеньким детским тельцем, перекинутая через мое еще нестарое плечо, весело визжит у меня за спиной. Я несу ее из ванны в свой кабинет, и перед моим носом смешно болтаются ее маленькие распаренные розовые пятки…

В кабинете для Катьки уже все приготовлено. И постель, и клюквенное питье, и, что самое главное для нечастых Катькиных посещений нашего дома с ночевкой, два аттракциона, исполняемые обычно Катькиной бабушкой, моей женой Ирой. Аттракцион номер один – сушка волос в колпаке, наполненном горячим воздухом от электрического фена, и самый главный аттракцион – чтение бабушкой Ирой книжки Заходера или еще какой-нибудь другой, пока у Катьки не начнут слипаться глаза…

Тогда Катька еще не знала, что Ира ей не родная бабушка.

– А сколько лет вашей внучке, Владимир Владимирович? – услышал я голос Ангела.

Я поднял глаза от толстой фаянсовой кружки и нехотя вернулся в мир ночных вагонных звуков и замкнутого пространства двухместного купе. Ненавижу общежития!

– Восемнадцать, – настороженно ответил я.

Благостности – как не бывало. Будто этим невинным вопросом Ангел попытался посягнуть на честь нашей Катьки. И хотя я прекрасно знал, что Катюшка уже давно и совершенно самостоятельно распоряжается этой своей «честью» и, наверное, в сравнении с ее сегодняшними хахалями лучшего парня, чем вот такой Ангел, ей и желать не следовало бы, я все равно чего-то вдруг занервничал. Захотелось немедленно переменить тему. Сделал я это не очень ловко. Спросил с плохо скрытым раздражением:

– А чего это вы поездами ездите, самолетами летаете? Куда же девался старый, добрый «ангельский» способ передвижения? Так сказать, «по небу полуночи ангел летел…», а? И кстати, где ваши крылья, Ангел?

Ангел вскинул на меня свои девичьи голубые глаза и мягко улыбнулся: