Геннадий Прашкевич - Записки промышленного шпиона Страница 4

Впрочем, я отдавал должное президенту. Он был у власти всего несколько дней, но, похоже, в него уже многие верили".

– Поведенческое общество? – я нахмурился. – Джек, такое уже встречалось в истории и, кажется, оставило довольно-таки непривлекательные следы.

– Слушай, Эл. Слушай.

"…Я приветствовал Маргет:

– Салют самоорганизующейся системе! Утро солнечное, хорошее. Я прошу тебя, будь осторожна. Я не хочу, чтобы «Газетт» была вечно права. Я не хочу, чтобы ты вывихнула свою красивую ногу.

Маргет поцеловала меня.

Быстро перелистала газету.

– До тебя просто еще не дошла очередь, Кей. Президент обязательно найдет для тебя работу.

Я пожал плечами.

Проводил ее на работу. И хотел остаться один.

Из тайничка, не известного даже Маргет, я извлек пузатую бутыль с обандо. Принял первую чашку, потом вторую и только после этого развернул «Газетт».

Как я и думал, одним из первых шло сообщение о том, что некто Эберт Хукер, находясь на рифе Морж, нарушил инструкцию по приему обандо и разбился, свалившись со скалы прямо в прибойные завихрения.

Я нашел еще семь имен, судьба которых могла повторить судьбу Эберта Хукера.

Особенно странной показалась мне возможная гибель некоего Альписаро Посседы, о котором я раньше никогда ничего не слышал. Судя по всему, этот человек был весьма динамичной самоорганизующейся системой: «в три часа дня в среду он должен был, отравившись обандо (обандо – это яд), нагишом выйти к башням Келлета и закричать, что ему не нравятся эти исторические строения. Они, видите ли, напоминают ему Бастилию, а ведь ее давным-давно снесли с лица земли. Произнеся эту краткую речь, Альписаро Посседа, разгневанный и обнаженный, побежит домой за мотыгой, чтобы снести с лица земли и башни Келлета. А падет он в борьбе с вызванными полицейскими патрулями».

"…Сообщение о близком и не очень приятном конце некоего Альписаро Посседы по-настоящему поразило меня. Я даже решил навестить этого человека, хотя никогда ничего о нем не слышал. Его адрес был указан в «Газетт». Я без труда отыскал каменный домик недалеко от башен Келлета. Это был удобный, хотя, наверное, и тесноватый домик. В саду, его окружавшем, зеленели фруктовые деревья. Сам Альписаро Посседа, энергичный, веселый малый, полный сил и здоровья, то и дело запускал пальцы в свою мощную рыжую бороду. Перед ним стояла ступа с уже размельченным кофе.

– Эти лентяи притащились с вами?

Я обернулся.

Патруль, я о нем забыл, удобно расположился в десяти шагах от домика на округлых каменных валунах, загромождающих обочину площади. Солдаты чистили оружие, офицер курил. Наверное, они не отказались бы от кофе, но они мне не нравились. Я так и сказал Альписаро Посседе: «они мне не нравятся». Он хмыкнул и заметил, что я ему тоже не нравлюсь. Но мне чашку кофе он сварил.

Это был живой, здоровый, полноценный человек. Мыслил он здраво и энергично. Я никак не мог поверить тому, что он способен бежать нагишом, собираясь мотыгой срывать с лица земли башни Келлета.

– Я не спрашиваю, кто вы, – заметил Альписаро Посседа, разливая по чашкам ароматный кофе. – Я, собственно, и не хочу знать, кто вы такой, но вот любопытно… – он поднял на меня умные темные глаза. – Любопытно, что в «Газетт» пишут о вашей судьбе?

– Ничего, – сказал я правдиво.

– Совсем ничего?

– Совсем.

– Значит, такие люди еще есть?

– Что значит – такие?

Он пожал мощными плечами. Его темные глаза были очень выразительны:

– Вас удивила сегодняшняя «Газетт»?

Я кивнул.

– И вы пришли посмотреть на сумасшедшего, который сам полезет под пули сумасшедших?

Я опять кивнул.

– Ну и как? Похож я на сумасшедшего?

– Не очень. Но я рад, что я вас увидел. Мне кажется, вы не поддадитесь искушению.

– Искушению? – он задумался. – Пожалуй, это точное слово. – И вдруг он взглянул на меня чуть ли не смущенно: – Послушайте… Раз уж вы пришли… Я там не все понял в этой заметке… Ну, башни Келлета, мотыга, полицейские, ладно… Но я не знаю, что такое Бастилия…

Я чуть не рассмеялся.

– Это тюрьма, – объяснил я. – Знаменитая тюрьма. О ней упоминалось в школьных учебниках еще при Ферше, но сейчас никаких упоминаний вы не найдете, учебники переписаны много раз. Тюрьму эту снесли французы во время своей самой знаменитой революции.

– Тюрьма… – разочарованно протянул Альписаро Посседа. – Всего-то… Хватит с меня и башен Келлета…

Я кивнул.

Визит меня не разочаровал. Уходя, я знал, что жители Альтамиры, к счастью, состоят не только из таких, как я".

"…Несколько дней я не видел очередного номера «Газетт», так как безвылазно сидел на старой мельнице Фернандо Кассаде. Все эти дни Маргет искала меня, а вечерами ходила смотреть на негаснущее окно президентского кабинета. Там собирались восторженные толпы, но, приходя домой, Маргет плакала – не находя в списках моей фамилии. На пятый день, совсем расстроенная, Маргет решила наконец разыскать меня. На узкой тропе, ведущей к мельнице, она сильно вывихнула ногу. Случайные прохожие привели ее домой, а в это время вернулся и я.

Кое-как успокоив и утешив ее, я взялся за «Газетт».

И сразу обнаружил значительные изменения.

Сперва я подумал о невнимательности корректоров, потом о спешке и необходимости собирать весьма объемную информацию в столь короткий срок. Впрочем, сама первая полоса, постоянно и обильно выдававшая портреты нового президента (примерно пять разновидностей), а также постоянно и обильно рассказывающая о вчерашней погоде, солнечных и лунных фазах, осталась прежней. Это, естественно, касалось прежде всего цифр. Им и полагается быть неизменными, но вот слова, те самые, которые читатель обычно отмечает автоматически, даже не прочитывая, не произнося их про себя, эти слова большей частью выглядели достаточно нелепо. Скажем, «время восхода» печаталось теперь и читалось и как «вьырхзспранди», и как «хрьдошлавцами», и даже как «пъзъролдржак». Собственно, слова эти действительно можно было и не читать, ведь время восхода все равно останется временем восхода.

– Хрьдо шлавцми… – произнес я вслух.

Маргет не нашла в этом ничего дурного.

– Ты все равно пропускаешь эти слова, значит, они необязательны. – Ее логика была проста. – А цифры есть цифры. Они остаются точными.

Похоже, новая жизнь вполне удовлетворяла Маргет. Ее слезы могли касаться вывихнутой ноги, моего пристрастия к обандо, но уж никак не новой жизни. Она считала, что впервые за много лет, а может быть, впервые за всю историю в Альтамире воцарились спокойствие и уверенность. Каждый (почему-то она забывала про меня) знает, чем будет занят его завтрашний день, и каждый уверен, что этот день не будет хуже вчерашнего. А если кому-то уготована судьба похуже, что ж… не злоупотребляй обандо… разве нас не предупреждают?

Я сам слышал, как кто-то на улице спросил: хохрз сшвыб? – и ему ответили: пять семнадцать.

Хохрз сшвыб… Я перестал чему-либо удивляться.

Лишь одно не могло меня не трогать. По страницам «Газетт» прошли все жители Альтамиры, не упоминалось ни разу только мое имя. Мне ничего не пророчили, ничего не обещали. Почему?

Правда, никто и не мешал мне жить так, как я живу.

Теперь я каждый день ходил на мельницу старого Фернандо Кассаде. Я не пытался больше уйти от патруля, ведь солдаты и офицер просто шли за мною, никогда и ни в чем не препятствуя. Наверное, в их постоянном присутствии был какой-то темный смысл, но (святая Мария!) я никак не мог его уловить. Однажды я даже сказал устроившемуся выше по ручью под тенью пальмы офицеру:

– Я прихожу сюда пить обандо.

– Нехорошее дело, – ответил тот убежденно.

– Наверное. Но я прихожу сюда пить обандо. Вы когда-нибудь пробовали обандо?

– Конечно, – сказал офицер.

– А сейчас вы пьете обандо?

– Нет. Нехорошее дело, – опять убежденно ответил он.

– Наверное, вас интересует спорт?

– Да. Это полезное дело.

– Это так, но ведь оно возбуждает, лишает покоя. Ведь всегда интересно знать, какая лошадь придет в гонке первой.

– Вы, наверное, не видели сегодняшней «Газетт», – с достоинством заметил офицер. – Сегодня первой придет «Гроза». Она принадлежит Хесусу Эли.

– Вот как? А какая лошадь будет второй?

Офицер перечислил всех лошадей по порядку достижения ими финиша. Я расстроился:

– А как же с прелестью неожиданного?

– О чем вы? Не понимаю.

– Вот и хорошо, – вовремя спохватился я. – А зачем вы за мной ходите? Ведь об этом ничего не говорится в «Газетт».

– Обандо, – поцокал языком офицер. – Есть нарушения. Это временные меры.

Тем не менее патруль ходил за мной повсюду. Я привык к нему, как постепенно начал привыкать в «вырхз спранди» и «хрьдо шлавцми», как постепенно привык к «Газетт» и к телевизору, на экране которого не было ничего, кроме пресловутого «Пожалуйста, соблюдайте спокойствие». Я научился соблюдать спокойствие и мог часами сидеть перед мелко подрагивающей картинкой. Я начал понимать, что свобода это вовсе не выбор. Свобода – это когда у тебя нет выбора.