Вацлав Михальский - Река времен. Ave Maria Страница 4

Марии кофе понравился.

– Очень вкусно, – похвалила она, закусив глоток ароматного кофе краешком лимонной дольки. – Кардинал Ришелье знал толк не только в интригах. И часто он бывал в Труа?

– Наверное, один раз, а может быть, два, – отвечала хозяйка. – Но ведь у нас помнят об этом уже больше трехсот лет [3]. – Да, мне кофе тоже нравится, – сказал Павел, – очень бодрит. – И еще у вас такие удивительные крыши, и такие оригинальные дома, и здание мэрии такое солидное. А молодые горничные, что прибирают в номере, мне показалось, близняшки?

– Близняшки, – расплылась в счастливой улыбке хозяйка. – Это мои дочери. Но я без мужа и держу их строго. – Она подняла крепко сжатый кулак. – Они у меня во всем помощницы.

– Прелестные девочки, – сказала Мария искренне. – А трудиться им надо смолоду – это вы молодец. Простите ради Бога, как ваше имя?

– Мари, – ответила хозяйка с достоинством.

– О-о, так мы с вами тезки! Очень приятно.

– Я тоже обрадовалась, когда узнала, как вас зовут. – По всему было видно, что хозяйка счастлива поговорить со знатными и богатыми гостями, но при этом она не теряла чувства собственного достоинства ни на йоту. – Хотите, мы вечером затопим камин? Яблоневыми сучьями и ветками. Хотите?

– Конечно, – согласилась Мария. – Я дома тоже люблю топить камин фруктовыми сучьями – это очень вкусно! Такой дымок! У нас с вами общие вкусы, Мари, – с улыбкой взглянула она на хозяйку.

Пожалуй, первый раз взглянула Мария на нее в упор и рассмотрела внимательно. Помимо замеченных ею сразу же трех розовых подбородков у хозяйки были яркие карие глаза, полные, красиво очерченные губы, небольшой нос правильной формы, выпуклый лоб мадонны, – в общем, очень женственное лицо и, наверняка, очаровательное в молодые годы, когда еще не было этих трех подбородков, не было и общей тучности в фигуре, сделавшейся с годами коренастой, крепко стоящей на земле.

– А девочки очень похожи на вас, такие же красивые, только совсем тростиночки, – сказала Мария.

– Да и я была в их годы худышка, – как должное принимая комплимент, сказала Мари. – Ничего, все нарастет, за этим дело не станет. Так растопить вечером камин?

– Разумеется, – подтвердила Мария. – Но тогда ужин велите подать в номер.

– Хорошо, мадам, я пришлю к вам хозяина ресторана, Эмиль примет заказ. Он остался очень доволен тем, что вы оценили его стряпню. Кстати, это мой младший брат.

– Спасибо за гостеприимство, мадам Мари, – сказал, поднимаясь, Павел. – Я выйду на улицу.

– Ладно. А мы еще поболтаем, пока девочки не прибрались, – откликнулась Мария.

– Мне так приятно с вами, – сказала хозяйка гостиницы, – как будто родню встретила. Вы графиня, а такая простая. У вас такой импозантный муж, наверное, и дети очень красивые.

– У меня нет детей.

– Да вы что?! Детей надо, вам еще не поздно. Вам ведь и сорока нет?

– Что-то в этом роде, – смешавшись, отвечала Мария.

– Ой, что я вам скажу, – переходя на шепот, склонилась к гостье хозяйка. – Даже не соображу, как начать… Короче… Нет, боюсь, вы неправильно поймете.

– Говорите, я пойму все правильно.

– Все дело в кровати, мадам Мари… Понимаете, вот вы завтра уедете, а у нас как раз время свадеб, и у меня запись. На полтора месяца все расписано. Мы осенью каждые сутки сдаем ваш номер под первую брачную ночь. У нас знаменитая кровать, не зря она такая огромная. А главное – счастливая! Столько деток родилось – и пересчитать нельзя.

– Так мы задерживаем свадьбы? Нам лучше съехать? – огорченно спросила Мария.

– Нет-нет, что вы, мадам графиня! Молодые подождут, живите, сколько хотите.

– По рукам! – засмеялась Мария.

– По рукам! – подтвердила Мари, и они звонко хлопнули ладонь о ладонь, как заговорщики.

– К вечеру разжигайте камин, а к вашему брату ресторатору мы сейчас пройдемся сами, закажем хороший ужин.

– Я обещаю со свечами, – сказала Мари вслед уходящей Марии.

Ужин при свечах удался на славу. Яблоневые сучья и ветки в огромном камине горели ровно и источали тонкий аромат древесного дыма. А за открытым настежь окном номера стоял еще живой яблоневый и абрикосовый сад, слегка подернутый синеватым туманом.

– А ты любишь хорошие стихи? – Встав с кресла у камина, Мария подошла к раскрытому окну.

– Возможно. Но вообще-то я по технике…

– О счастье мы всегда лишь вспоминаем,

А счастье всюду. Может быть, оно -

Вот этот сад осенний за сараем

И чистый воздух, льющийся в окно, -

продекламировала Мария.

– Красиво. Кто написал?

– Бунин. Он живет где-то на юге Франции.

– Много приличных людей уехало из России, – Павел вздохнул, – много. Хотя, когда у французов была их Великая революция, они ведь бежали спасаться к нам. И не просто спаслись, а послужили России верой и правдой. Взять хотя бы праправнука того же кардинала Ришелье. Этот Ришелье-младший и во взятии Измаила участвовал, и градоначальником Одессы был, ему даже там памятник есть от благодарных жителей. Он ведь и генерал-губернатором Новороссийского края был. А потом, после победы над Бонапартом, дважды возглавлял кабинет министров Франции. Так что толковый у кардинала был праправнук, и, говорят, при этом еще и бессребреник. Такие бывают на свете чудеса: при должностях, при монарших милостях, воруй, сколько унесешь, а он бессребреник. Бриллианты из русских орденов выковыривал и продавал, чтобы кормиться в отставке.

Они не стали рисковать и заказали у ресторатора то же самое вино, что пили вчера.

– За что пьем? – поднимая бокал, спросила Мария.

– Не зря говорят: «Слово – серебро, молчание – золото». Давай выпьем молча, каждый за свое, заветное.

Они звонко чокнулись, помолчали и осушили до дна бокалы.

Потом долго смотрели в тишине на пляшущие язычки пламени в камине.

За что поднял свой мысленный тост Павел, Мария не знала, а сама она выпила за надежду… за ту надежду, что поселила в ее душе хозяйка гостиницы. После разговора с ней Мария только об этом и думала. А вдруг? Всякие в жизни бывают чудеса, надо только набраться сил и поверить. Кажется, она уже поверила. И сейчас, когда Мария смотрела на огонь в камине, ей вспоминалось: ливийская пустыня; оазис Бер-Хашейм, в который они ездили с Улей к знахарке Хуа, ее золотые браслеты на щиколотках ног и на руках, выкрашенные хной ступни и ладони; крохотные чашечки бедуинского кофе на золоченом подносе, большие горячечно блестящие черные глаза знахарки. Вспомнились и слова заключения, которые вынесла Хуа после осмотра Марии и Ули: «Вас не от чего лечить. Вы здоровы, а чтобы родить, вам нужен здоровый мужчина». Конечно, вспомнился, не мог не вспомниться и тот (на волоске от гибели) эпизод с генералом Роммелем, который встретился ей в ливийской пустыне во главе тяжелых танков. Вспомнилось, как бывший при генерале полковник спросил:

– Господин генерал, разрешите расстрелять караван? Из крупнокалиберного пулемета – минутное дело. – Его добрые голубые глаза старого учителя вспыхнули на мгновение чистым светом, как у человека, способного быстро и хорошо сделать свою работу.

Роммель не разрешил.

– Красивая дикарка, – печально сказал Роммель, пристально взглянув на Марию. – Ладно. Пусть родят сыновей. – Роммель поднял руку в знак прощания, повернулся и пошел к танкетке.

– Слушай, дядя Паша, а давай поживем здесь подольше! – вдруг предложила Мария. – До Марселя тут ехать всего шесть часов.

– Я и сам думаю: как оставить такую кровать на произвол судьбы? – весело сказал Павел и, подойдя к Марии, обнял ее.

III

В Труа еще был поздний вечер. Мария и Павел сидели у вкусно пахнущего горящими фруктовыми ветками камина, медленно попивали терпкое красное вино, нехотя говорили о том, о сем, а больше молчали. Им и молчать вдвоем было очень хорошо.

А в Москве тем временем уже наступила ночь. Два часа разницы, да еще в конце октября, давали о себе знать в полной мере. В отделении, где лежал выздоравливающий Адам, давно все стихло, и свет в коридоре шел только от настольной лампы на посту дежурной медсестры. Все, кто мог спать, спали. Адам был из тех, кто не спал. Во-первых, его угнетал храп одного из соседей в дальнем углу палаты. Похрапывали все, но этот храпел временами так остервенело, как будто несся куда-то на мотоцикле без глушителя. Во-вторых, Адам только и думал теперь, что о своих женах. Обе они были ему желанны. И ту, и другую он любил и уважал. И той, и другой был обязан жизнью. И что ему теперь делать? Отказаться от одной ради другой? Но почему? Как ему разыскать Ксению? Как передать хоть какую-то весточку о себе маме и отцу? Как быть? Это тебе не гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?» В том-то и задача, что «быть», однако как ему быть? Он пытался думать о своих женах поодиночке, о каждой в отдельности, а они все время сливались вместе, и ничего нельзя было с этим поделать, хоть плачь. Но лучше не плакать, а попросить у медсестрички снотворное, иначе промучаешься до утра.