Александр Проханов - Рисунки баталиста Страница 4

Он обернулся, достал массивную книгу, вынул ее из футляра, открыл наугад, показывая драгоценные тончайшие иллюстрации. Отнес свой дар на алтарь, положил рядом с рогом и вазой.

Именинник задвигал бритыми сиреневыми щеками. Взял микрофон, трескуче в него засмеялся, обнажая сплошные золотые зубы.

– Мы вам балык, вы нам книги! Вы нам книги, мы вам балык!

И все захлопали, засмеялись родившемуся на глазах экспромту.

«Боже мой! – думал Веретенов. – Петя, сын!.. Он умирает, там, – за кого?.. За него? За нас?.. Разве можно?»

Ведущий затейник приглашал поздравителей:

– Слово конструктору неопознанных летающих объектов, пришельцу из соседней галактики… Приготовиться нашим замечательным строителям, которые построили столько замечательных городов и заводов, что уже жить стало негде!.. Прошу!

Поднялся худенький гость с аккуратной седовласой бородкой, плутоватый умница, знающий все наперед.

– Меня, так сказать, произвели в чин пришельца, и я, если угодно, пришел к вам на землю кое-что поразведать. У нас там, в созвездии Девы, узнали об Нарсесе Степановиче и очень заинтересовались его земной практикой неформальных отношений, на которых, как известно, не только земной шар стоит, но и вся Вселенная. А чтобы, в свою очередь, Нарсес Степанович кое-что узнал о нас, грешных, живущих в созвездии Девы, мы дарим ему этот японский фотоаппарат, который на самом деле совсем не японский, а звездно-девичьий. И несколько пленок «Кодак», чтобы Нарсес Степанович фотографировал созвездия Дев!

Он принял от соседа сверкающий нарядный фотоаппарат, отнес на алтарь, водрузил рядом с ковром и иконой.

– Спасибо, дорогой! – благодарил в микрофон именинник. – Будем снимать дев! А что, нельзя было вместо «Кодака» настоящих дев прислать?

Все смеялись, аплодировали, а усатый, могущественный карлик скалил золотые зубы, рассылал во все стороны волны энергии, силы.

Веретенов смотрел сквозь прорезь. Испытывал отвращение к сидящим и к себе самому. Это он, Веретенов, создал этот зал, украсил витражами, мозаиками, коваными, наподобие деревьев, светильниками. Усадил этот люд, а сына, Петю, послал на войну и погибель.

«Кто мы, сидящие здесь, за сладкой вкусной едой, пославшие детей на войну?..»

Встал упитанный, спортивного вида красавец в расстегнутом пиджаке. Покачивал рюмкой, пружинил торсом, словно готов был нанести боксерский удар или использовать прием каратэ.

– Нарсес Степанович, вы знаете нас, мы знаем вас! А это много значит!.. Вы любите нас, мы любим вас! А это уже значит все!.. Мы знаем, что вы построили новую дачу, а это всегда хлопотно!.. Примите наш маленький вклад в вашу загородную резиденцию!..

Он поставил на стол тяжелый объемистый сверток. Стал шумно сдирать с него обертку. И обнажилась большая перламутровая раковина от умывальника. И все заахали, зааплодировали, а красавец строитель пронес ее к алтарю, накрыл ею бронзовую статую подаренного ранее Будды.

– Этот подарок очень важный! – благодарил в микрофон хозяин. – В нашем деле нужны чистые руки! Вот такие! – он поднял растопыренные, короткопалые пятерни, покрутил ими в воздухе, и все смеялись и хлопали.

К карлику подошел метрдотель в малиновом облачении, почтительно зашептал.

– А теперь приглашаем… – гудел в микрофон затейник.

– Погоди! – оборвал его хозяин, выхватывая микрофон. – Дадим маленький отдых! Сейчас будем есть, пить! Потом опять говорить!.. Есть будем не барашка, не телушку, не свинку. Есть будем лань! Лань не с Кавказа, не из Крыма, не с Байкала! Лань – из Африки! Там ее три дня назад застрелили и на льду в самолете доставили! Будем пробовать – очень вкусно! Будем пить шампанское, очень дорогое. Для друзей ничего не жалко!

Мимо Веретенова два официанта, как на носилках, пронесли огромное шипящее блюдо, на котором дымились ломти смуглого мяса и лежала прожаренная, с выжженными глазами голова лани, торчали маленькие обгорелые рожки.

Хлопали, открывались бутылки. Лилась в бокалы буйная пена. Карлик встал, могучий, умелый, засучил рукава и короткими волосатыми руками стал вырезать кусок мяса.

Веретенов смотрел, и ему казалось – он теряет сознание.

«Петя! – шептал он. – Сынок!..»

К вечеру, прожив весь длинный московский день, он вернулся в свою мастерскую. Вошел, не зажигая света. За окном под разными углами и ракурсами мчались машины. Брызгали красными хвостовыми огнями. Вычерчивали траектории фарами. Освещая зеркальные рельсы, прошла электричка. Горела в небе, будто выжженная в мироздании, реклама.

«Москва атомарная, – снова подумал он. – Москва галактическая…» На стене от близкого фонаря лежало пятно зеленоватого света. На портрете мальчика с яблоком. Сын был единственный, к кому стремилась душа. Веретенов вдруг испытал такой порыв нежности, боли, что приблизился к световому пятну, наклонился к картине, поцеловал на холсте лицо сына.

Раздался телефонный звонок.

– Федор Антонович?

– Слушаю…

– С вами говорит дежурный… Докладываю: машина вышла. Минут через двадцать будет у вас. В аэропорту вас встретят. Вы готовы?

– Готов. Спасибо…

– Желаю счастливого пути!

Ночь. Москва. Мастерская. Красное яблоко в сыновних руках.

Глава вторая

Самолет скользнул по белым глазированным ледникам, обогнул огромные, намороженные в ущельях сосульки. И открылись солнечные туманные земли, голубые, мерцающие. Самолет повис над ними, и его слегка покачивало, облучало. Что-то вспыхивало в глубоких туманах, невидимая, но ощутимая жизнь то ли хлебных злаков, то ли пасущихся стад, то ли незримых людских жилищ. Веретенов, прильнув к иллюминатору, искал среди туманов, ждал для себя какой-то вести и знака.

Самолет плыл над выпуклой синевой, поворачивался то одним, то другим крылом, будто примеривался, не решался нырнуть. А потом внезапно по тонкой лучистой спирали заскользил, снижаясь, и сердце, пропустив сквозь себя эту лучистую спираль, забилось в предчувствии. Он глядел на приближающуюся, увитую туманами землю, где был его сын.

Отсюда, с самолета, земля казалась благодатной и мирной. Не верилось, что на ней шли бои, что-то рушилось, строилось и бессчетные людские души мучились, боролись, надеялись – и среди них, среди потрясений, был сын. Земля, к которой он приближался, была землей боев, революции, истерзанных кишлаков и садов, и землей, где был его сын. Весть, которую старался он уловить, была вестью о сыне. Слюдяное мерцание реки, отразившей на мгновение солнце. Пашня с волнистой рябью, оставленной плугом и пахарем. Нитка дороги, на которой, как бусинка, сверкнула и погасла машина. Во всем мерещился сын.

Самолет вдруг резко, быстро устремился в долину. Наполнился гулом и дребезгом. Коснулся бетона. Зашумел разрываемый закрылками воздух. Мелькнул фюзеляж с голубой иностранной эмблемой. Промчался белый брусок аэропорта. Веретенов почувствовал, как замкнулись контакты с этой землей. Он был уже в новой жизни. Брал в ней первые пробы.

Самолет подрулил не к зданию порта, а к далекой стоянке, к низким строениям, к металлическим полукруглым ангарам. Веретенова никто не встречал. Несколько военных, сойдя по трапу, уселись в поджидавшие их машины и быстро умчались. Группа штатских, чем-то похожих, державшихся молча и дружно, вошла в автобус, за рулем сидел солдат, и автобус, миновав шлагбаум, покатил мимо ограждений, мимо стоящих на посту автоматчиков. Несколько женщин с чемоданами и кулями, растерянно озираясь, неуверенно потянулись к строениям.

Веретенов с чемоданом и этюдником стоял на кромке взлетного поля. То, что сверху казалось нежным голубым туманом, здесь, на земле, обернулось ревущим металлом, свистящим скоплением фюзеляжей. Крутились, жужжали лопасти. Пропеллеры брызгали солнцем. Двигались тяжелые, с отвислыми подбрюшьями транспорты. Мерцали кабины пилотов. Вертолетные винты начинали вращаться, сливаясь в стеклянные вихри. Другие гасили скорость, проступали лепестками, вяло замирали. Аэродром непрерывно посылал в небо сгустки металла, шлейфы гари и копоти. Принимал громыхающие, появляющиеся из-за хребтов машины.

Веретенов не мог оторваться. Зрачками, кончиками пальцев схватывал, ощупывал грозную техносферу аэродрома. Испытывал желание тут же достать альбом, ударами карандаша, резкими молниеносными взмахами сделать первый набросок.

Мимо прокатил пятнистый двухмоторный афганский транспорт, наполнив воздух вибрацией, мелькнув концентрическими кругами опознавательных знаков. Мерно ушел по бетону и через минуту взлетел, тяжкий, нагруженный, взбираясь в солнечный воздух. Там же, над белой горой, удалялись два вертолета, кружили вокруг невидимой, пропущенной в пространство оси, менялись местами, оставляя тающую легкую копоть. Два других, камуфлированных, серо-зеленых и хищных, садились, выставив когтистые лапы, готовые вцепиться в бетон. А с соседней площадки возносилась подобная пара, похожая на ящериц, несущих в пружинных когтях груз снарядов и бомб. Начиненные оружием, мерцая подвесками, ушли к перевалу по проложенной в небе тропе.