Зигфрид Ленц - Минута молчания Страница 4

Когда он садился в свой «дредноут», это выглядело так, что он не доберется даже до линии старта — его сколоченная из досочек ящика посудина качалась на воде, кренилась на бок, чуть ли не зачерпывала воду. По сравнению с другими юными яхтсменами, Оле испытывал затруднение отойти от деревянного моста, к которому были пришвартованы все лодки. К началу регаты ветер набрал силу. Наша Катарина, старый прогулочный катер, которым отец разрешил мне управлять, уже приготовился к началу регаты, жюри соревнований, трое одетых в белое мужчин, у каждого морской бинокль на груди, поднялись на катер, и прежде чем мы отчалили, на мосту появилась Стелла, поверх зеленого купальника на ней было теперь еще ее пляжное платье. С наигранной официальностью она попросила у меня разрешения наблюдать регату с нашей Катарины, я помог ей сесть на высокое сиденье позади штурвала. Желтые и коричневые и черные, как пираты: в таком виде вышла в море со старта легкая армада разношерстных парусников, ветер сотрясал их, доставляя яхтсменам немалые заботы. Один из членов жюри выпустил сигнальную ракету, она рассыпала искры, прежде чем упала в море, с шумом поднялись качавшиеся на волнах птицы, описали свои круги и вновь опустились, все так же шумно, на прежнее место. Внезапные удары ветра обрушились на паруса, и было нелегко придерживаться курса на поворотный бакен, иногда паруса хлопали так сильно, что, казалось, на море слышна пальба.

Нет, ровным и непрерывным скольжением это никак нельзя было назвать, как и мирным соревнованием — ветер не был одинаково милостив ко всем парусникам; для одних все кончалось уже у первого бакена, например, для Георга Бизанца, любимчика Стеллы, который поздно заметил навигационный знак, врезался в бакен, парус затрепыхался, мачта опрокинулась, и парусник, похожий на корыто, перевернулся — не то, чтобы драматически, по-своему как-то спокойно и деловито.

Георг вынырнул из-под паруса, распластавшегося по воде, ухватился за мачту и попытался поднять парус, ловко упираясь корпусом в свою посудину, но ему не удалось справиться с задуманным. Он не преуспел. Я направил Катарину к месту аварии; словно желая помочь мне, Стелла положила свою руку на мою, державшую штурвал, и, наклонившись ко мне, сказала: «Ближе, Кристиан, мы должны подойти поближе». Георг оставил попытки поднять парус, ушел на какой-то миг под воду, потом выплыл на поверхность и вскинул обе руки вверх, один из членов жюри освободил от креплений красно-белый спасательный круг и кинул его Георгу, круг упал на парус и остался там, покачиваясь, лежать. Пытаясь схватить его, Георг ушел под парус. Наша Катарина легонько вращалась на воде при выключенном моторе, члены жюри делали различные предположения, а Стелла решила действовать по своему усмотрению. Ты скинула пляжное платьице, подтянула канат швартового барабана на задней палубе и протянула конец мне: «Давай, Кристиан, обвяжи меня покрепче». Она стояла передо мной с растопыренными руками и смотрела призывно на меня, я обмотал канат вокруг ее бедер, подтянул ее тело к себе, Стелла положила обе руки мне на плечи, я попытался ее обнять, казалось, я понял по ее взгляду, что она ждала этого, но один из членов жюри закричал: «Давай, скорее к трапу, не медли!» Я повел тебя, рука в руке, к забортному трапу, где ты сразу спустилась на воду, нырнула разок и потом, пока я разматывал канат, быстро поплыла к Георгу кролем. Как решительно она освободилась от него, когда он выпрыгнул наверх, уцепился за нее и обхватил обеими руками. Георг готов был утащить ее вместе с собой под растянутый на воде парус, но два удара по шее и один по затылку ослабили его хватку; он выпустил Стеллу из рук. Стелла схватила его за воротник и подала мне сигнал, я стал тянуть канат на себя, крепко держа его и постоянно перебирая руками. Я подтянул их к трапу так близко, что мы смогли поднять Георга на борт. Стелла поплыла назад к паруснику и привязала канат к банке, достаточно крепко, чтобы парусник можно было тащить на буксире.

Председатель жюри парусной регаты — в Пастушьей бухте все знали этого бородатого человека, державшего на берегу всю торговлю корабельной снастью в своих руках, — выразил Стелле признание и похвалил ее за умелые действия при спасении Георга.

Там, где стояли малыши, вдоль окон по фасаду, усилилось беспокойство, господин Пинаппель, наш учитель музыки, вышел вперед и встал перед школьным хором, но по знаку господина Блока опять отошел назад. Господин Блок склонил голову набок, закрыл на момент глаза, потом обвел взглядом собравшихся школьников и призвал их спокойным голосом вспомнить нашу фрау Петерсен, чтобы она навсегда осталась в их памяти. Опустив голову, он смотрел на твою фотографию, Стелла; и большинство из наших тоже опустили головы, еще никогда в этом зале не было такой тишины, всех охватило молчание. И в этой тишине я слышал удар весла.

Подвесной мотор шлюпки вышел из строя, и мы взяли нашу двойку, чтобы поплыть к подводным каменным полям; Стелла настояла на том, что будет грести сама. Она удивительно равномерно поднимала и опускала весла; сидя босиком, она упиралась ногой в дно, ее гладкие ляжки слегка загорели на солнце. Я подавал ей команду, как пройти мимо Птичьего острова, удивляясь ее выдержке, я восхищался ею, когда она далеко откидывалась назад и разводила в стороны весла; сразу за Птичьим островом налетел сильный порыв ветра, она ловко справилась и с этим, но все же не смогла препятствовать тому, чтобы нашу двойку не отбросило назад, к берегу, и мы не наскочили на пень с торчащими кверху корнями.

Мы никак не могли от него освободиться; даже когда я попытался оттолкнуться веслом, из этого все равно ничего не вышло. Пришлось выходить из лодки. Вода доходила нам до колен, мы выбрались на берег, Стелла держала свою пляжную сумку над головой. Она смеялась, наша неудача развеселила ее. Ты всегда легко смеялась, и в классе тоже, во время урока, особые ошибки развлекали ее, она расслаблялась и давала нам возможность подумать, к каким смешным или чреватым неприятностями последствиям могут привести такие ошибки при переводе. Ветер усилился, пошел дождь. «Ну что теперь, Кристиан?» — спросила она. «Давай…» — «В другой раз, — сказала она, — к камням поплывем в другой раз».

Я знал на острове про камышовую хижину, покрытую жестью, одного старика орнитолога, проведшего здесь не одно лето. Дверь перекосилась, на железной печурке стояла кастрюля и алюминиевая кружка, на сколоченном из досок топчане лежал матрас, набитый морской травой. Стелла села на топчан, закурила и принялась разглядывать хижину, шкафчик, выщербленный стол, висевшие на стене резиновые сапоги в заплатках. Все, что она видела, забавляло ее. Она сказала: «Нас здесь хоть найдут?» — «Наверняка, — сказал я, — они будут нас искать, обнаружат сначала лодку и доставят нас домой, на Катарине». Дождь усилился, барабанил по жестяной крыше, я собрал остатки дров и разжег в печурке огонь, Стелла тихонько мурлыкала, это была незнакомая мелодия, она напевала ее для себя, без всякого умысла, во всяком случае не для того, чтобы я ее слушал. Над морем, вдали от нас, сверкали молнии, я все время выглядывал в надежде увидеть огни Катарины, но во мраке непогоды над водой ничего не светило. Я зачерпнул дождевой воды из бочки, стоявшей перед хижиной, поставил старую кастрюльку на печку и заварил потом чай с ромашкой, найденный мною в шкафчике. Прежде чем принести Стелле алюминиевую кружку, я сам отпил несколько глотков. Ты взяла кружку с улыбкой, какая же ты была красивая, когда подняла мне навстречу свое лицо. Так как мне не пришло ничего другого в голову, я сказал: «Tea for two»,[4] а ты в ответ, так снисходительно, как мне это было хорошо знакомо: «Ах, Кристиан». Стелла угостила меня сигаретой и постучала по краю топчана, приглашая меня сесть. Я сел рядом с ней. Положил руку ей на плечо и почувствовал потребность что-нибудь сказать ей, но при этом у меня было только одно желание, чтобы мое прикосновение к ней длилось как можно дольше, и это желание мешало мне довериться ей и раскрыть свои чувства. Но потом я вспомнил, что она порекомендовала мне прочитать летом на каникулах, и я не придумал ничего лучшего, как помянуть Animal Farm и спросить ее, почему она выбрала именно эту книгу. «Ах, Кристиан», — сказала она опять, со снисходительной улыбкой на устах: «Было бы лучше, если бы вы сами догадались об этом». Я был близок к тому, чтобы извиниться за свой вопрос, потому что понял, что превратил ее в этот момент в свою учительницу, признал ее авторитет, которым она пользовалась в классе; но здесь мой вопрос имел совсем другой смысл, и моя рука на ее плече приобретала в этой ситуации совсем иное значение, чем где-либо в другом месте, здесь Стелла могла понять мою руку как попытку успокоить ее, и она терпела мою руку, когда та заскользила по ее спине; но вдруг она откинула голову и удивленно взглянула на меня, так, словно неожиданно почувствовала что-то или открыла для себя, чего совсем не ожидала.