Анатолий Тосс - Почти замужняя женщина к середине ночи Страница 4

– Ах… ну да… конечно же, филармония, классическая музыка. Конечно же… – откликнулась приглашенная женщина на подсказку и снова напряженно вгляделась в мое лицо. А потом, пытаясь, видимо, совместить мой образ с теми туманными, поднимающимися из памяти, она промолвила задумчиво, как будто себе:

– А все-таки вы очень изменились, – и туман в ее глазах густо затянул все зрачковое пространство. – На удивление сильно изменились, почти неузнаваемо.

– Да, – закивал я. – Что поделаешь, время немилосердно. Хотя оно и лечит иногда. Как, например, у Дебюсси в седьмой кантате…

– Он вообще большой мастак по Дебюсси, – перебил меня зачем-то Илюха. – Он его просто наизусть всего помнит. А когда репетирует с оркестром, так его просто всего распирает. От радости, от вдохновения, но и от мук. В том числе и творческих. А муки, они, знаете ли, облагораживают. Так что вы приходите в филармонию, я там часто со всем нашим ЦК, центрально-демократическим, отдыхаю. Особенно душой. Филармоническая музыка, она ведь не хуже консерваторской, а в некоторых случаях…

Но тут я срочно отделил Илюху от засомневавшейся Людмилы Альбертовны и стал уводить от греха подальше. Туда, в торжественный сумрак зала, в волшебный мир драматического представления. А еще – к двум пустующим стульям, установленным в проходе, прям напротив залившейся в софитах сцены.

Мы скорой почти перебежкой, будто под картечным обстрелом, пригнувшись, чтобы не зацепило, преодолели проход от конца к началу. И вот они уже, вожделенные стульчики с мягкой упругой обивкой и податливыми спинками. Вот мы уже и поместились на них, и расслабили напряженные икры ног, и оглянулись – никого мы и не потревожили: зал как сидел замеревший на одном дыхании, так и замирал по-прежнему. Например, артисты на сцене… Впрочем, что мы знаем об артистах, особенно когда они на сцене?

Глава 3

Пять часов пятнадцать минут до кульминации

Театр! Помните из старого черно-белого фильма женщину с сильным грудным придыханием, как она говорила сексуально: «Любите ли вы театр? Нет, любите ли вы театр, как люблю его я?» Не помните. Ну, и Бог с ним.

Так вот, я его тоже люблю, театр. Может быть, и без сексуального придыхания, но все равно люблю. Мне, собственно, все равно, чего там дают, в смысле, какая пьеса, каких времен, народов и тем. Мне даже все равно, кто кого играет, – главное, чтобы играли. Главное, сам процесс лицедействия, когда взрослые, как правило, люди представляют что-то очевидно вымышленное, да еще непосредственно перед тобой. Фантастическое, почти волшебное ощущение.

Тут важно место правильное выбрать в зале. На стульчиках в проходе, конечно, не обязательно, но вот важно, чтобы именно прямо перед сценой. Желательно в первом ряду. Чтобы прямо перед тобой все это разворачивалось, и прямо для тебя.

Потому что когда близко, когда взгляду ничего не препятствует, то не только видишь то, что издали не разглядеть, – морщинку у глаза, капельку пота, выступившую на виске, утомленный, может быть, взгляд… Но и слышишь, что не услышать на расстоянии: сбившееся дыхание, неожиданную интонацию, неучтенный всплеск голоса.

Но и это – не главное. Главное, что, когда ты в первом ряду, они, актеры, только для тебя одного играют. Во-первых, потому что ты сам забываешь, что позади еще зрительный зал находится – со зрителями, с рядами пронумерованных кресел, с пожарными, тускло подсвеченными выходами и занавешенными портьерами входами. Кажется, что ты только один и те, что на сцене, они только для тебя и предназначены, и начинаешь ты соучаствовать, то есть просто-напросто играть вместе с ними их роли.

И они, актеры, они тоже твое участие мгновенно понимают и принимают тебя, и раскрываются перед тобой, завлекая. А некоторые действительно заостряются на тебе и на самом деле только для тебя выкладываться начинают. И тогда ловишь ты на себе их оголенные взгляды, и пересекаешься с ними своими, и заряжаешь их энергией, как и они, в свою очередь, заряжают своей тебя. И равноценный обмен получается.

Вот и мы с Илюхой сразу въехали в сюжет, хоть и не важно нам было, чем он начался, и, в общем-то, безразлично казалось, чем закончится. Для нас главными были обостренные лица на сцене, пластичные тела, их плавные, округлые или, наоборот, резаные движения, пылкость, страсть… Ну, и все остальное в этом же роде.

Они, кстати, как было указано в программках, «Идиота» Достоевского показывали. Но про «Идиота» можно было только по программке догадаться, так сильно у них все там переиначить получилось. Не зря ведь Людмила Альбертовна нас известила, что очень модный и популярный у них театр оказался.

– Старикашка, – шепотом одернул меня Илюха, – у тебя концентрация не растворяется?

– Чего? – не сразу понял я, так как был сильно увлечен.

– Ну, баланс не нарушается?

Я согласился и нагнулся, и вытянул дугой шею по направлению к сидящему на соседнем стульчике соседу, и в темноте на ощупь поймал губами пластиковую гибкость соломинки, вылезающую из нагрудного кармана Илюхиного пиджака. И втянул из нее в себя. Потом сглотнул набравшееся за щеками, переварил тут же и снова сглотнул.

Мне и прежде было хорошо, но тут стало значительно лучше. Я хотел было вдохнуть в себя еще больше жидкости, но кто-то цепко отдернул меня от цветущего за пазухой оазиса. Цепко, настойчиво, хотя и не грубо.

– Ты чего! – раздалось шепотом поблизости. – Нам еще на второе отделение надо сохранить.

Я-то думал, что он беспечен и не запаслив, корефан мой, Илюха, а на поверку он оказался благоразумен и предусмотрителен. Ну да ладно, не будем судить его строго.

В общем, вот так, не выпуская из себя праздничного театрального настроения, мы стали приглядываться все-таки к представлению повнимательнее. И оказалось, что оно веселое. В смысле, совсем не трагедию нам сегодня давали. И даже не драму. Хотя в программке печатным буквами было выведено: «ИДИОТ».

Уж не знаю точно, как по жанрам у них это все называется, но артисты на сцене выглядели вполне жизнерадостными, говорили бодрыми голосами, да и текст был прикольный. Зал где-то позади нас, в отдалении, покрывался временами смешками, а то и гоготом, хотя мы с Илюхой, забыв про него вчистую, воспринимали его как дополнительное звуковое оформление.

А тут еще на сцену выплеснулась группа театральной поддержки. В смысле, такие три мальчика и три девочки, которые не говорили ничего, и ролей у них, видимо, никаких не было. А только для усиления основной актерской капеллы они танцевали и пели иногда. Иными словами, вот такой еще один оригинальный режиссерский выкрутас. Потому, наверное, Людмила Альбертовна и утверждала, что театр у них небольшой, но отчаянно модный – полный новаций.

И нам они с Илюхой, все эти новации, очень даже пришлись. Я имею в виду эту самую группу поддержки, особенно, естественно, женскую ее половину. Ребята тоже были, конечно, симпатичные и тоже танцевали ничего. Но лично у нас они никаких особенных чувств не вызывали. Может, у кого-то в зале и вызывали, но не у нас.

А вот девичья часть поддержки много чего вызывала, и наверняка не только у нас с Илюхой, а у всей мужской части зрительного зала. Просто сидели мы ближе других. А уж для завершения картины скажу, что они еще, искусительницы театральные, свои одеяния то и дело меняли – то в туниках таких полупрозрачных, то в платьях вроде бы восемнадцатого века, то совсем в чем-то непонятном. Но в очень открытом.

А мы-то, мы совсем рядом, нам не то что пупырышки похолодевшей кожи на их танцующих животиках видны, к нам и запахи их воздушные, головокружительные легко доносятся. И надо признаться: ну, не может такое не оказывать воздействия на нормального, здорового театрала! Особенно на Илюху. Да и на меня тоже. Тем более когда мы оба все же периодически прикладываемся к тростиночке. Или к соломинке – какая разница, как назвать.

А тут к тому же натурально происходит пересечение взглядов, о которых я уже выше рассуждал. И получается, что не только мы, но и они глазеют на нас со сцены просто до неприличия пристально. Да и понятно почему – не похожие мы на обычных театралов особи. Сильно отличные мы.

Ну, во-первых, стульчики в проход сами себе просто так не притопают. Во-вторых, следим мы уж слишком внимательно за действием. Даже не столько за действием, как за ними самими следим до предела пронзительно. Да и с непривычно близкого расстояния, да и глаза у нас блестящие непомерно, да и зрачки немного расширены. Хотя не уверен, что могли они наши зрачки разглядеть.

Но самое примечательное – это позы наши слишком вальяжные. У Илюхи, например, когда он голову сильно скорбно на грудь роняет, да еще краем пиджака таинственно прикрывает от посторонних свой тонкий профиль. Или фас. Просто гремучая смесь Зорро с графом Монте-кристо.

Не говоря уж о моей позе: я, напомню, просто перегибался напополам и шарил головой у соседа за пазухой. Ну, то есть это я знал, что за пазухой, но вот что нафантазировали там на сцене они?.. Готов поспорить, что не понимали они, где именно я пытаюсь нащупать головой у соседа. Потому как думаю, что тростиночки нашей единственной им в темноте, так же как и наших зрачков, было не разглядеть.