Алексей Беляков - Пепел и песок Страница 4

— Вы для этого сюда пришли?

— Нет, здесь я с друзьями, но встретил вас…

— И все былое? А что вашему Парфюму Леонардовичу Москва? Он вообще из города Апатиты. Или Гепатиты.

Фаддей смеется. Что я сказал смешного? Бесит, бесит.

Фаддей смеется и одновременно хладнокровно замеряет глубину моей ненависти. Приборы его отрегулированы, вибрируют датчики в висках.

Наполняю горькими слезами новую рюмку:

— За Москву!

Выпиваю. Фаддей дожидается последней капли и произносит:

— Вы — автор самых рейтинговых сериалов. И при этом вас никто из зрителей не знает в лицо. Не скрою: Парфюм Леонардович очень надеется, что именно в его проекте вы появитесь и…

— Открою личико?

— Назовем это так. Все-таки каждый проект Парфюма Леонардовича — это, согласитесь, событие…

— Не соглашусь, поскольку у меня нет телевизора.

— Но вы же слышите, о чем говорят ваши друзья…

— И друзей у меня нет. Точнее, только один, но он, к счастью, молчит. Все, хватит, могу я остаться с графином?

— И все-таки я верю. Мы все верим, что вы…

— Бросьте. Это все гур-гур.

— Сорри, что?

— Гур-гур.

Фаддей еще пытается поймать в свой фокус мои глаза, но, попав под распутинский взгляд, поднимается и, шатаясь, уходит. Я смотрю ему вслед. Я целюсь в его черную спину отравленной стрелой. Он взмахивает рукой, приветствуя протянутую ему друзьями кружку пива. Ястреляю. Я никогда не промахиваюсь. Он не успевает схватиться за спасительную кружку и падает — головой на северо-юг. Он мертв.

Все. Кончено. Где же графин? Где его высокопреосвященство?

7

С новой рюмкой в пищеводе заплескались воспоминания. То, что в сценариях называется легкомысленным англицизмом «флэшбек». Фаддей навеял.

Набережная Круазетт. Десять лет назад.

Я здесь впервые. Впервые ловлю бабочек. Не уверен — пока еще не уверен! — что у меня это получается.

— Как вам идет эта бабочка! И этот смокинг.

Ярославна, девушка из журнала «Real Patsan». Мы летели вместе из Москвы в Канны. На борту поднимали стаканы: десант из России готовился к марш-броску по красной лестнице. Меня пригласили как «олицетворение новой кинодраматургии», как херувима для декора Русского павильона. Я лишь тихонько улыбался от нежности к себе. И вспоминал ту звезду над темной Москва-рекой, к которой вывела меня Ами.

Пьяная Ярославна поведала свою печальную повесть. Явилась из солнечного Магадана, ютилась по чужим диванам, от отчаяния пришла на кастинг для порнофильма, разделась перед усталым режиссером, соски приготовились к недолгому сопротивлению. (На что готова была выпускница магаданского медучилища ради нашего города — страх и трепет!) В студию случайно зашел главный редактор мужского журнала, друг порнорежиссера. В руке он держал кубик Рубика из чистого серебра, увидел Ярославну:

— Вы похожи на мою маму. Хотите у нас в журнале работать?

Так Ярославна стала кинокритиком. Все заметки за нее писал щедрый главный редактор, она лишь ходила с ним на премьеры в кинотеатр «Особый», где титры тянулись по экрану до утра, и пила безалкогольный мохито на веранде бара «Денискины рассказы», что в Столешниковом переулке, напротив ювелирного магазина «Бриллиантовая рука».

В Каннах ей захотелось стать взрослой: ударил в фарфоровую голову лазурный хмель. Начать она решила с простого — с меня.

— …и этот смокинг.

— Мне в нем жарко.

— Снимите!

— Видите ли, под ним у меня сорочка, которую я купил на китайском рынке. А смокинг мне просто выдал знакомый из оркестра театра Оперетты. Там внутри инвентарный номер.

— Вы были в Китае?

— Что вы, все китайцы давно уже живут в Москве. Торгуют сорочками. В Китае остался только последний император.

— Можно я возьму у вас интервью? — улыбается, милая табула раса, верит в удачу.

— Давайте, с семи утра хочу похмелиться.

Мы сидим в кафе, скатерть гладит голые колени Ярославны, она достает из алой кожаной сумочки пачку сигарет, кладет рядом с моим бокалом пива:

— Начнем?

— Сигареты у вас звукозаписывающие?

— Ой! — смеется. — Сейчас.

Сумочка снова раскрывает свой рот. Помада, салфетки, блокнот с вензелем отеля, номерок ресторанного гардероба с цифрами 90*60*90, снова помада, высохшая апельсиновая корочка, зубная щетка в перламутровом футляре, ангорский котенок, комплект постельного белья в синюю клетку, букет орхидей, ларец Марии Медичи, пляжный зонт с надписью «Miami beach», полный курс йоги в трех томах, кофейная машина, снова помада, плоский телевизор с диагональю 72, памятник Чехову, что у МХТ, массажный стол, три ракушки, пакетик с коричневым сахаром…

Никакого диктофона там нет.

Ярославна улыбается:

— Забыла в Париже, на кровати. Давайте так поговорим? У меня очень хорошая память.

— Давайте. Только закажите мне еще пива, я не так богат.

— Конечно! Вам какого?

— Вы знаете, лучшее пиво я пил в семнадцать лет, когда вернулся после успешно сданного экзамена в Университет.

— Как оно называлось?

— Не помню… Это было разливное, у вокзала…

— Какого вокзала?

Я смотрю на море. На яхте матросы-миллионеры разворачивают грот, поднимают пиратский флаг цвета тюменской нефти.

— Какого вокзала?

Еще пауза. Молчи, Марк, молчи. Что ты скажешь ей? Название вокзала? Нет, оно утонет в нефильтрованном пиве.

— Как какого? Железнодорожного.

— Вы родились в Москве?

— А разве есть места, где можно еще родиться?

— К сожалению, есть.

— Вы не забыли про пиво?

— Нет, не забыла, — Ярославна ломает сигарету. — Вы какой-то неправильный сценарист. Зачем мне стали рассказывать про китайскую сорочку на набережной Круазетт? Тут так не принято.

— Да… Действительно…

Левой рукой я касаюсь волос на затылке, накручиваю на указательный палец промозглый локон. От жары забыл все уроки дорогой моей Ами. Она сейчас бы убила меня своей черной мраморной вазой.

Ярославна смотрит стрекозьими глазами — на меня и на весь окружающий нас опрятный хаос.

— Ну говорите! Для каких фильмов вы написали сценарии?

— А он всего один и есть пока. Короткометражный. Могу рассказать о нем. Это арт-хаус.

— Уууу… Нет, это совсем скучно.

— Тогда могу рассказать о режиссере Требьенове.

— А это кто еще?

— Сильвер Требьенов. Он мой старый друг. Сюда привез наш арт-хаус.

— Нет-нет, не надо. Пусть увозит.

— Почему? Сегодня мы пойдем по красной дорожке.

— Да? — Ярославна издевательски складывает все свои сладкие пожитки обратно в сумочку. — Знаешь, что я тебе скажу насчет дорожки?

Стоп! Оборвать.

Я отгоняю назойливый флешбек. Но он мерцает, мерзавец. Вспышка справа, вспышка слева. Нет, я не слышу слов Ярославны, бармен, громче музыку! Не слышу!

Да. Хорошо.

Еще водки. Все утопить.

Пока я в рапиде наливаю себе водки… В рапиде, Бенки, значит — в замедленной съемке. То есть мучительно долго протягиваю руку к графину, беру его за горло и душу. Душу, как нежный садист. После чего, преодолевая силу притяжения, все же отрываю от стартового стола и жидкость внутри колеблется, как мертвый глицерин… Пока все это происходит, пусть звучит за кадром мой тихий голос.

Тот фильм, снятый режиссером Требьеновым, получил в Каннах Приз симпатий кинокритиков развивающихся стран. Требьенов пытался убедить всех, что это победа. Угощал журналистов старым божоле, ласкал их своими глянцевыми глазами и журчал южнорусским говором:

— Напишите про мой фильм, мы должны прославиться. Это новое кино, вы же понимаете. Новое кино нужно поддерживать. Вы же понимаете. Понимаете?

Он со всеми был на вы, даже со спившейся Шах-оглы-Магомедовой. (Которая уже несколько раз ночевала на пляже в вечернем платье, потому что не могла вспомнить названия своего отеля. Почтительным служителям пляжа она кричала: «Не понять вам, суки, мою русскую душу!»)

Журналисты соглашались с Требьеновым, спрашивали о творческих планах и писали в своих заметках с фестиваля:

«Что касается дебютной работы Сильвера Гребенова, то уместнее всего показывать ее на масленицу в качестве первого блина».

Требьенов все равно продолжал подливать масла в божоле. Блудливая лимита.

8

ИНТ. ЗАЛ РЕСТОРАНА «ЕФИМЫЧ». ВЕЧЕР.

Так я написал на салфетке. Так в сценариях предваряют каждый новый эпизод. «ИНТ» — значит «интерьер». То есть сцена в помещении. Еще есть «НАТ» — это «натура». То есть сцена на свежем воздухе. ИНТ. И НАТ. Инь и Ян кинодраматургии.

Хотелось бы уже выйти на НАТ. Но водка удерживает своим сиянием.

Да, водка! Еще. Еще… Нет, не помогает.

Бесит, бесит. Как бы отвлечься от подлого флешбека?

Смотрю вокруг, беру панораму своим тревожным объективом.