Александр Ольшанский - Евангелие от Ивана Страница 4

— Так что же вы от меня-то хотите?

— Того, что захотел сам. Ты ведь захотел жить честно и праведно — вот и поживи так.

— И все?

— И все.

— А разве я не умер?

— Нет, еще не умер. Живи.

— Зачем?

— Чтобы жить.

— Не понимаю: жить для того, чтобы жить?

— Конечно, бессмыслица. С точки зрения маленького и обиженного жизнью человека. Но с точки зрения вечности, борьбы Гармонии и Вселенского Бардака, Порядка и Хаоса — нет.

— Кто ты: Создатель или Сатана? — закричал Иван на всю Вселенную.

— Нет. Я — Дух твой.

И рухнул Иван вниз…

Первое, что почувствовал — тело обрело плоть. Тяжкую, больную… Первое, что увидел — Солнце, вернее розовые его лучи, пронизывающие зеленые ветви клена, которые нависли над окном. Солнце, видимо, опустилось ниже, лучи погасли, листья клена потемнели. «Все равно, я увидел еще раз Солнце», — подумал он и услышал рядом с собой тихий плач. Какая-то старуха с высохшим от бесчисленных морщин лицом плакала и приговаривала:

— Жив, Ванюша, жив, слава Богу…

— Кому, извините, слава? — спросил он, еще не отойдя окончательно то ли ото сна, то ли от небес.

— Слава Богу, — эхом отозвались слова старухи в помещении, но голос принадлежал не ей, а самому Ивану. Он не произносил их, между тем они прозвучали явственно и громко. Иван, удивленный, посмотрел пристально на старуху — однако не она сидела возле его кровати, а он, Иван Где-то, собственной персоной. Только помоложе лет на двадцать и даже в безрукавке тех времен — вискозной, в мелкую розоватую клетку.

— С возвращеньицем, Иван Сергеевич, — сказал новый Иван Где-то. — Не удивляйся, что я так тебя называю — твоя настоящая фамилия Колоколов, имя — Иван, отчество — Сергеевич.

— Как у Тургенева, — с иронией заметил Иван.

— Да, как у Тургенева, — согласился тот. — Между прочим, я — Иван Петрович Где-то, поэт, редактор и литконсультант.

— А кто же тогда я? — Иван был возмущен неслыханной наглостью невесть откуда сверзившегося альтер-эго.

— Повторяю: Иван Сергеевич Колоколов. Ты племянник, как, впрочем, и я, славной бабули Мокрины Ивановны из партизанско-чернобыльской зоны. Это она, оставила тебя, если так можно выразиться, под дверью аптеки в Харькове. Спасая тебя, между прочим. Недавно увидела по телевизору и примчалась в Москву. Две недели не отходила от твоей постели. Как только ты очухался, извини за вульгаризм, помчалась на кухню. Скоро вернется. С диетическим провиантом для любимого племянника — когда-то подкидыша, а теперь найденыша.

— Послушай, а Иван Петрович Где-то — это все-таки я! — произнес больной и даже сделал попытку приподняться на локте.

— Нет возражений, — согласился наглец. — Это твой псевдоним. Однако Иван Петрович Где-то — тоже я. Присмотрись получше и ты согласишься, что я имею все основания так себя называть. И противоречий тут никаких. Задолбали всех этими противоречиями современные фарисеи и книжники, тогда как мир не столько противоречив, сколько асимметричен. Ты, романтик, решил жить честно и праведно, а я, реалист, как бы останусь самим собой. Да, мы действительно асимметричные альтер-эго. Вот так, на асимметричных параллелях, будем коптить небо дальше.

— Разве мало одного честняги в мохнатых кавычках — Аэроплана Леонидовича Около-Бричко? Это же он, как черт, выпрыгнул из большевизма в качестве идеального нового человека. В нем все бредни большевиков и выпали в осадок, то есть материализовались. А какой смысл мне делиться надвое, словно одноклеточной амебе? И вообще, раздвоение личности — шиза или паранойя? — спросил тот, кого понуждали величаться Иваном Сергеевичем.

— О, это эксперимент планетарного значения, — с явной иронией произнес самозванец. — Сообщаю об этом, поскольку сегодня у нас как бы день открытых дверей или открытых душ. Как нравится, так и называй. Наш общий приятель Около-Бричко — это всего лишь иллюстрация умозрительных теорий, основанных на догмате разрушения старого мира и якобы строительства нового. Повторяю: якобы! А мы… Может, попытаемся пощупать хотя бы самые основные отправные точки морали человеческой цивилизации в ХХI веке? Ведь мы на излете ХХ века продолжаем довольствоваться этикой дредноутов и канонерок, восхищаться просто силой, а не силой духа, интеллекта, провидения. Привыкли к жестокости, бессердечию, бездумности. Тут, как бы весьма кстати, и потянуло тебя на честность и справедливость — так, быть может, и заживешь припеваючи по своему правильному кодексу в этом лучшем из миров? Короче говоря, посмотрим, что из этого получится?

— Господи, какая же скучища! Ты как-то ловко не упомянул Добро и Зло — как захочется о них поговорить, то тут же подавай мне утку.

— Зачем? Тошнит? — осторожно выспрашивал новоявленный Иван Где-то.

— Нет. На голову тебе, умнику, напялю, — в изнеможении произнес поэт, зевнул непритворно и мелким крестом запечатал разверстый свой рот.

И наступила полная темнота. Иван протирал глаза — не помогало. Он лежал в каком-то узком ящике, обитом изнутри скользкой материей, под ним шуршала стружка. «Меня похоронили!» — обожгла догадка, и вспомнились глухие разговоры среди литераторов о том, что когда перед войной специальная комиссия вскрыла гроб Гоголя, то увидела скрюченный скелет. «Значит, Саваоф и двойник, и старуха — это был сон или сон во сне. Или бред во сне», — отметил он и, придя окончательно в сознание, задумался над тем, как выбраться отсюда.

Глава третья

Среди острых еловых вершин мелькнуло круглое окошко — это в озере отразилось голубое небо. Многие тысячи лет назад в здешние дебри вонзился крупный метеорит. Взрыв был такой мощи, что и поныне глубина озера измерялась многими десятками метров. Глядя на цветущие по краям озера кувшинки, на стрекозы, шелестящие крылышками над неподвижной гладью воды, на весь этот покой и умиротворение, трудно было представить, что здесь некогда взметнулся столб земли и дыма на несколько километров ввысь, бушевал пожар, от которого в ужасе спасались звери и птицы.

В истории озера содержалось явное утешение. Великий Дедка чувствовал это, но и понимал, что в стране, судя по всему, тоже ведь взметнется столб всякой грязи, а дыма сколько… Второй раз в течение всего одного века, и опять грязи людской, черни в самом худшем значении, отбросов общества, которые ни на что приличное неспособны, но которые непоколебимо убеждены, что именно они соль земли и им должна принадлежать власть над другими людьми. Воистину нет пределов совершенству: из правящего ныне бездарного слоя выделится еще более подлое, абсолютно безнравственное, циничное меньшинство из меньшинства, захватит всю власть и всю собственность, а назовет все это, словно в насмешку, властью народа, то бишь демократией. После прихода к власти сатанистов в центре — в союзных республиках такие же сатанисты, но в националистической щетине, не пожелают делиться своей властью с ненавистной Москвой. И огромная страна будет разрублена как бы по единственно справедливому признаку — по племенному.

Появится Точка RU… Великий Дедка с первых шагов перестройки понял, что она — одна из важнейших операций Великой антироссийской войны, которую Запад ведет давно, еще с крымской кампании середины ХIХ века. Война на всемерное сдерживание России, унижение, дискриминацию. Со времен Герцена Запад поддерживал или попросту содержал все антироссийские элементы, которые стремились к уничтожению существующего государственного строя. Без разницы: самодержавного, советского или нынешнего, так называемого демократического, в действительности же — демонкратического. В основном оформилась консолидированная позиция Запада по отношению к России еще на Берлинском конгрессе 1878 года, где Бисмарк предал своего учителя российского канцлера Горчакова и где были посеяны семена двух мировых войн. С пресловутого конгресса, умыкнувшего победу России в турецкой войне, стало правилом: что худо для России, то хорошо для Европы. Причем ради общеевропейских интересов от России всегда требовались наибольшие жертвы. И первая, и вторая мировые войны были прежде всего антироссийскими. Такими же были и российские революции. И, гражданская война, названная гражданской по недоразумению, поскольку в ней участвовали многие европейские державы, и которая много крат превысила прежние рекорды «цивилизованных» народов по числу жертв в братоубийственных столкновениях.

И вот новая революция, опять шквал бездарных реформ ультразападного фасона. Что поделаешь: все российские реформаторы постоянно, как стрелка компаса на север, ориентированы только на Запад. Обезьяничанье у них в генетическом коде, многие из них так далеко ускакали, что кажутся западнее самого Запада. А тот с извечным шовинизмом, презирая Россию и русских, регулярно подбрасывает неистовым западникам новомодные учения и веяния — от коммунизма до гомосексуализма. И те, осатаневая от восторга, с величайшим пафосом распинают матушку Русь.