Юкио МИСИМА - ХРАМ НА РАССВЕТЕ Страница 4

В его облике появилась подобающая возрасту значительность. Простые ясные линии молодого лица исчезли, на коже, которая прежде походила на застиранную хлопчатобумажную ткань, проступила благородная тяжесть шелка. Хонда знал, что в юности он не был красавцем, и подобная непрозрачная оболочка, которую дал ему возраст, была не так уж плоха.

К тому же он теперешний по сравнению с собой юнцом определенно имел будущее. Молодые болтают о будущем лишь потому, что оно им еще не принадлежит. Обладание достигается отказом от чего-то, именно в этом его секрет, который неизвестен молодым.

И Хонда, так же как в свое время Киёаки, не повлиял на течение времени. На смену эпохи Киёаки, павшего когда-то на поле битвы, где столкнулись страсти, шла эпоха, когда молодым людям предстояло погибать в реальных сражениях. Предвестием этого стала смерть Исао. Получалось, что и Киёаки, и Исао, в котором он продолжал жить, погибли по-разному, но каждый на своей войне.

А Хонда? Никаких признаков возможной смерти! Он не жаждал умереть, но и не защищал тело от неизбежных атак смерти. И вдруг в этой знойной земле, где его целый день пронзали раскаленные, огненные стрелы солнца, пышная, густая, заполонившая все вокруг тропическая зелень представилась ему сверкающей пышностью смерти.

— Давно, лет двадцать восемь тому назад, я некоторое время дружил с двумя принцами из Сиама, они приезжали в Японию учиться. Один, его высочество принц Паттанадид, был младшим братом короля Рамы VI, второй — его двоюродный брат, его высочество принц Кридсада доводился внуком королю Раме IV. Я собирался, если буду в Бангкоке, повидаться с ними, узнать, как они живут. Хотя, меня они уже, наверное, не помнят, и как-то неудобно навязываться…

— Что ж вы не сказали об этом раньше? — словно упрекая Хонду за скрытность, воскликнул всезнайка Хисикава. — Спросили бы меня и сразу бы получили нужный ответ.

— Так я могу повидаться с принцами?

— К сожалению, не получится. Оба они — дяди короля Рамы VIII, он во всем на них полагается, и сейчас они последовали за его величеством в Лозанну. Главные члены королевской семьи отправились в Швейцарию, и дворец практически пуст.

— Жаль.

— Есть, правда, возможность устроить вам встречу с дочерью его высочества принца Паттанадида. Это странная история. Она самая младшая из принцесс, ей только что исполнилось семь лет, она с придворными дамами одна из всей королевской семьи осталась в Бангкоке. Ее держат в малом дворце Роз — это похоже на домашний арест, бедная девочка.

— А в чем дело?

— Семья опасается, что за границей решат, будто у нее не все в порядке с головой. Дело в том, что принцесса не раз заявляла, будто тайская принцесса — это ее другое рождение, на самом деле она родом из Японии, и, кто бы что ни говорил, упорствует в этом. По слухам, если с принцессой хоть в чем-то не согласиться, она раздражается, ударяется в слезы, поэтому воспитатели потакают ей в ее фантазиях. Получить аудиенцию у принцессы очень сложно, но раз у вас с принцами были такие отношения, я поговорю, и если она сейчас в Бангкоке, может, что-нибудь выйдет.

2

Выслушав эту историю, Хонда не ощутил желания немедленно встретиться с полупомешанной бедняжкой принцессой.

Он воспринимал ее так же, как воспринимал этот небольшой, горевший в золотых лучах храм. Казалось, храм должен был бы парить в воздухе, но ему никак не оторваться от земли; принцесса, наверное, тоже не может взлететь. В этих местах, определенно, безумию, равно как и архитектуре, как бесконечно длящемуся однообразному танцу золота, не дано исчерпать себя. И Хонда подумал, что стоит попросить об аудиенции как-нибудь потом.

Пожалуй, причиной того, что он откладывал встречу, была частично лень, которая охватывала человека в этом жарком поясе, частично жизненный опыт. У Хонды прибавилось седины, хотя очки, которыми пользуются дальнозоркие, он еще не носил, так как в юности у него была легкая близорукость. Происходящие события Хонда в силу возраста оценивал, применяя к ним критерии того или иного из законов, которые знал досконально. О стихийных бедствиях речь не шла, но ведь любое событие в истории, каким бы неожиданным оно ни выглядело, на самом деле оказывалось связанным с предшествовавшими ему долгими колебаниями, признаками нежелания действовать, совсем как в отношениях с девушкой, в которую ты влюблен. В том, как быстро она откликается на твои желания, сближается так, как тебе нравится, обязательно ощущается что-то искусственное, поэтому, если собираешься отдаться на волю исторических предопределений, главное — во всем занимать позицию незаинтересованного лица. Хонда видел слишком много примеров, когда человек не получал ничего из того, чего хотел; когда все его желания оказывались тщетными. А если ты не хочешь что-то иметь, тогда, страстно желая это «что-то», избавишься от него. И даже самоубийство, которое кажется зависящим только от собственного желания, собственной воли, — вот Исао вынужден был целый год провести в аду, чтобы совершить его так, как он того хотел.

Однако если задуматься, то самоубийство Исао было на блистающем звездами ночном небе той яркой путеводной звездой, которая привела к событиям 26 февраля. Участники тех событий стремились к свету, хотя сами воплощали ночь. Сейчас, во всяком случае, покров тьмы сброшен, общество живет при свете тревожного, душного утра, но это совсем не то утро, о котором они мечтали.

Когда возник союз трех стран — Японии, Германии и Италии — часть японских националистов ополчилась против увлечения всем французским, против англомании, но даже приверженцы старых восточных традиций радовались за тех, кто любил Запад, любил Европу. Япония сочеталась не с Гитлером, а с лесами Германии, не с Муссолини, а с римским Пантеоном. Это был союз германских мифов, римской мифологии и Кодзики,[9] близость мужественных, прекрасных богов разных религий, богов Востока и Запада.

Хонда не был, конечно, одержим романтическими предрассудками, но тоже ощущал, что события до дрожи в теле накаляются, надвигается что-то грозное, поэтому, когда он, оторвавшись от Токио, приехал сюда в Таиланд, небольшой отдых и свободное время, наоборот, вызывали страшную усталость, и не было способа противиться душе, стремившейся все время вернуть его в прошлое.

Хонда все еще не отказался от мысли, на которой настаивал когда-то давно в разговоре с девятнадцатилетним Киёаки: «Человеку свойственны именно те устремления, которые оставят свой след в истории». Однако некоторые вещи девятнадцатилетний юноша предвидит порой с жуткой определенностью. В свое время Хонда считал, что в силу характера абсолютно лишен способности влиять на историю. Это ощущение безнадежности с годами усилилось, стало как бы хронической болезнью, однако характер его нисколько не изменился. В душе всплыла самая страшная строка, встретившаяся ему в «Рассуждениях о достижении истинного»,[10] одного из тех сочинений, что он прочитал под влиянием давней беседы с настоятельницей храма Гэссюдзи, там говорилось о воздаянии за грехи: «Пусть ты и не свершишь дурного, на благо ты взираешь потому, что зло еще не созрело».

Выходит, то, что он встретил в Бангкоке радушный прием, все эти томные «блага» тропиков — чудные виды, звуки, даже роскошные еда и питье, — все это вовсе не доказывает, что в оставшиеся до пятидесяти лет годы он «не совершит дурного». Его зло еще не созрело настолько, чтобы спелым плодом упасть с ветки.

В этой стране, исповедовавшей буддизм Хинаяны,[11] на наивное учение о карме, почерпнутое из ранних буддийских сутр, накладывался закон причинности, такой, как излагался в своде законов Ману[12] — в молодости на Хонду эта книга произвела сильное впечатление, а в этой стране удивительные лица индийских богов смотрели отовсюду. Священные змеи и орел Гаруда, украшавшие крышу храма, доносили в сегодняшний день из седьмого века буддийскую драму Индии «Нагананда» — то была сцена, где индийский бог Вишну восхваляет орла Гаруду за преданность родителям.

После приезда в Таиланд в Хонде вновь проснулась врожденная привычка к анализу: он заинтересовался тем, как буддизм Хинаяны понимает тайну возрождения, которое Хонда на протяжении половины своей жизни отвергал рассудком.

Религиозная философия Индии, согласно интерпретациям ученых, делилась на следующие шесть периодов:

Первый период — эпоха Ригведы.[13]

Второй — эпоха брахманов.

Третий — эпоха упанишад,[14] по европейскому календарю с восьмого по пятый века до нашей эры, была временем философии атмана — субъективного духовного начала, провозгласившая идеалом единство индивидуального и космического; в эту эпоху возникла идея круговорота жизни, в этико-философскую система идея оформилась тогда, когда, соединив с идеей кармы, ей придали характер закона причинности и связали с идеей атмана — «я».