Анджей Заневский - Крыса Страница 4

В подвал приходят незнакомые крысы. Их запах, хотя и похожий на наш, все же чужой. Мать кусает и прогоняет их. Чужие крысы приносят с собой запах своих гнезд, запах тех дорог, по которым они ходили, запах своих семей. Я пытаюсь выскользнуть за ними, пойти по их следу. Мать оттаскивает меня уже от самой двери в подвал и, рассерженная, относит обратно в гнездо.

День следует за днем, ночь за ночью. Любопытство становится основной потребностью, жажда покинуть подвал и идти дальше все сильнее подталкивает меня к продолговатой щели под дверью. Все крысята возбуждены и ведут себя беспокойно. Все чаще дело доходит до шутливых пока драк, нападений, бегств. Мы отпихиваем друг друга ударами лап, царапаемся, опрокидываем друг друга на спину, кусаем за уши, носы, хвосты, за брюхо.

Мы узнаем исключительный, ошеломляющий запах крови. Узнаем вкус мяса мыши и принесенной отцом живой птицы.

Самый маленький и самый слабый из крысят выбирается наружу сквозь щель под дверью в подвал. Он возвращается, измазанный какой-то резко пахнущей жидкостью. Этот запах очень силен – он заглушает естественный запах крысы, по которому все мы узнаем друг друга. Он чужой, незнакомый. И мы набираемся опыта, нападая на самого маленького и слабого из нас. Острые зубы повреждают ему глаз. Ослепший, он пытается спрятаться в угол. Вскоре он весь покрывается коркой запекшейся крови, ран и струпьев. Мы кусаем, гоняем, царапаем его, как будто он не член нашей семьи. Мать не защищает его и даже не позволяет ему спрятаться у нее под брюхом.

После очередной нашей атаки окровавленный крысенок издыхает, забившись между глыбами угля.

Мне кажется, что подвал становится все меньше, и я решаю вырваться отсюда, как только представится такая возможность.

Я отправляюсь вдоль стены подвала, покрытой растрескавшейся, местами осыпавшейся штукатуркой. Меня манят далекие запахи, легкие дуновения неизведанного мира, волны другого воздуха. Сначала я продвигаюсь очень осторожно, как будто мне отовсюду грозит опасность, как будто в каждой тени, в каждой паутине, в каждой трещинке, в каждом углублении стены скрывается неизвестный мне враг.

Я боюсь всего, что мне неизвестно. Быстро перебирающий лапами паук перебегает мне дорогу, я задеваю его кончиками вибрисс, и он мгновенно сжимается в комочек и застывает, стараясь слиться с землей.

Его страх помогает мне. Он боится больше, чем я. Он слабее меня, он более хрупкий и нежный. Достаточно одного движения зубов, чтобы лишить его жизни. Нет, этого делать не стоит. Я же видел, как мать обходила стороной такие застывшие серые комочки. Наверное, они невкусные или ядовитые.

Я оставляю в покое застывшего паука и уже смелее продвигаюсь вперед. Втискиваюсь в щель между стеной и обернутой паклей канализационной трубой. Вдруг вдалеке возникает постепенно нарастающий шум, как будто что-то движется в моем направлении. В трубе раздаются резкие, неожиданные звуки, и над моей головой проносится бурный шипящий и булькающий поток.

От неожиданности я резко вжимаюсь в стену, как будто мне грозит настоящая опасность. Звуки пронзают меня насквозь и удаляются, постепенно затихая. Единственное, чего мне поначалу хочется, – в панике пуститься в бегство.

Чувство страха проходит. Я иду дальше. Теперь я значительно острее ощущаю холодные дуновения ветра – оттуда, из рисующегося на горизонте очерченного светлой полоской прохода. Я то и дело останавливаюсь, осматриваюсь по сторонам и иду дальше. В ноздри попадает волна более холодного воздуха, насыщенного новыми, чарующими, вкусными запахами. И вдруг я чувствую, как в мой загривок впиваются острые зубы. Мать хватает меня за шкуру, поднимает и переворачивает на спину. Я пищу от злости. Она решила, что мне еще рано выходить самостоятельно.

Я поворачиваю голову и пытаюсь кончиками зубов поймать ее за ухо.

Мы возвращаемся в нору. Мать останавливается, как будто чувствует опасность, исходящую от доносящихся сверху ударов, шумов и отзвуков.

Далекие ритмичные звуки. Они усиливаются и приближаются. Мать отступает в углубление между стеной и связкой тонких труб.

Скрипит открывающаяся дверь, слепящий свет заливает все помещение до затянутого паутиной, закопченного потолка.

Резкое дуновение теплого воздуха пугает мать, и она почти распластывается по стене. Она ставит меня на бетонный пол перед собой, продолжая все так же сильно сжимать зубами шкуру.

Люди вносят большой деревянный ящик. Их сопение и булькающие звуки пугают меня. Я пищу от страха. Мать разжимает зубы и наползает на меня всем телом. Она прикрывает меня, заглушая все звуки. Она потеет, и ее запах становится иным, он вызывает чувство тревоги. По-другому шумит и кровь в жилах – быстрее, нервно, толчками.

Видимо, нам угрожает серьезная опасность со стороны этих булькающих и сопящих гор мяса.

Люди ставят ящики перед дверью в подвал, в котором находится наша нора. Потом широко открывают дверь и подсовывают под нее что-то тяжелое, чтобы не закрывалась. Я высовываю голову из-под материнского брюха. Я хочу видеть. Она в нетерпении запихивает мою голову обратно. Путь в нору для нас закрыт.

В этот момент на лестнице раздается новый грохот. Это другие люди тащат еще один ящик. С криками, сопением, топотом.

Это люди. Это они – наши самые страшные враги. Они ставят ящик прямо рядом с нами.

Я впервые вижу людей, впервые чувствую их запах, впервые они так близко от меня. Я слышу тяжелое биение людских сердец. Подвал наполняется кислыми испарениями пота.

Шумные, бесформенные, на гнущихся конечностях, с вертикально поднятыми шарообразными головами, они издают булькающие, свистящие звуки. Встревоженная мать снова хватает меня зубами за шиворот, поворачивается и бежит к канализационным трубам.

Удалось. Втиснувшись между обмотанными паклей и покрытыми гипсом канализационными трубами, мы чувствуем себя в большей безопасности. Кровь матери начинает течь спокойнее, сердце почти возвращается к своему нормальному ритму. И все же мы пока еще в опасности, нас раздражает присутствие людей, их запах и свет, которые они принесли с собой. Мы окружены. Открытое сверху пространство между стеной и трубами – не слишком надежное укрытие.

Ноздри матери нервно дергаются. Каждый из людей пахнет по-своему, не так, как другие. Я это чувствую, когда они проходят рядом.

По этому запаху мать могла многое определить, но я тогда еще ничего об этом не знал.

Мы все еще сидим, не шевелясь, втиснутые в углубление между булькающими трубами и стеной, которая в этом месте лишена каких-либо отверстий. Мы ждем, когда люди покинут подвал, закроют дверь, погасят свет и удалятся.

Мать снова наползает на меня всем телом, как будто опасаясь, что я начну пищать или из любопытства высунусь вперед.

Люди выходят, захлопывают дверь, поворачивают ключ в скрипящем замке. Последний из уходящих издает звуки, складывающиеся в ритмический ряд тонов.

Свет гаснет. Тяжелые шаги на лестнице удаляются. Опасность миновала. Мать успокаивается. Она хватает меня зубами за шкуру, тащит прямо в нору и разжимает зубы только в гнезде, где перепуганные братья и сестры обнюхивают меня с огромным любопытством.

Опасность обострила у меня чувство голода, и я жадно кидаюсь на остатки принесенной матерью рыбы.

В гнезде безопасно, спокойно, тихо, тепло – как во всех гнездах, которые тебе суждено заложить в будущем.

Первое столкновение с людьми обеспокоило, напугало, вызвало раздражение. Стало понятно: крысиные судьбы связаны с людскими – тесно, неразрывно, навсегда, и контактов с людьми избежать не удастся.

Сипящие, булькающие, свистящие горы мяса, раскачивающиеся на нетвердо стоящих конечностях, вызывают панический страх. Этот страх необходим – он будет охранять и спасать тебя. Учись бояться. Учись спасаться бегством, а ужас придаст тебе новых сил. Потом научишься ненавидеть и убивать.

С этого случая мать постоянно следит за нами. Засыпая, она ложится поперек входа, загораживая собой отверстие, а когда кому-то из нас, несмотря на это, удается выбраться, хватает нарушителя за хвост и тащит обратно в нору.

Отец приносит рыбьи головы с выпученными глазами, куриные потроха, недоеденные корки хлеба, обрезки мяса.

Но еды не хватает. Мы растем, и нам нужно ее все больше, и хотя все, что приносит отец, до последней крошки перемалывается нашими резцами, мы начинаем узнавать, что такое голод. В то же время и мать начинает относиться к нам по-другому – не позволяет сосать, и каждая попытка приблизиться к ее переполненным молоком соскам заканчивается болезненным укусом в нос, ухо или хвост.

Отец приносит в гнездо живую мышь. Я помню ее писк – значительно слабее крысиного. Отец, видимо, старался донести ее до гнезда живой, потому что держал в зубах очень осторожно, как будто она была его собственным ребенком. Помятая и перепуганная, мышь пыталась вырваться, убежать, скрыться в недоступном месте. Она бегала, подпрыгивала, карабкалась на стены, а в конце концов, поняв, что единственный выход закрыла своим телом наша мать, попыталась форсировать преграду. Она отскочила от противоположной стены и прыгнула матери на спину, а та молниеносным движением перегрызла ей горло.