Ван Мэн - Рассказы Страница 4

— Уважаемый, как пройти на Рыночную улицу?

— Сусу! — весь в поту, с трудом переводя дыхание, перед ней возник всклокоченный Цзяюань.

— Ты что, из-под земли выскочил? Жду не дождусь, а он вот он.

— А я невидимка. Все время за тобой шел.

— Вот бы нам обоим невидимками стать.

— Зачем?

— Станем танцевать посреди парка, и никто не заметит.

— Тише, тише! На тебя уже обращают внимание.

— Ну конечно, услышали непристойность — танцы. А сами — свиньи.

— До чего же ты злой стала. Раньше такой не была.

— Язычок мне заточил осенний ветер. А спрятаться от него негде.

Взгляд Цзяюаня потускнел, и она опустила голову. Бесчисленные фонари, окна, здания отражались в его очках.

— Нет?

— Нет. Не дает нам управление комнату. Другие, говорят, уже несколько лет женаты, дети есть, а жить негде.

— Так где ж они детьми обзаводились? Посреди парка? На кухне среди клецок? Или в будке регулировщика? А чего, здорово — со всех сторон стекла, и не дует. Может, в зоопарке? В клетке? Тогда за вход надо брать побольше.

— Угомонись. Все это... — Согнутым пальцем он стал поправлять очки. — Все это так, только квартира к нам с неба не свалится. Похуже нас живут, жилье многим нужно!

Сусу молчала, не поднимая головы, и носком выковыривала из земли несуществующий камень.

— Ну, что будем делать? Я не ужинал. А ты? — переменил тему Цзяюань.

— Что? Я знаю лишь свои тарелки, а ела ли сама, никогда не помню.

— Значит, не ела. Пошли в ту пельменную. Вставай в очередь, пока я поищу место, или ты ищи, а я постою.

— Ну, заладил. Скоро, глядишь, и с докладом выступишь.

В пельменной было столпотворение. Словно кормили бесплатно. Или даже еще приплачивали по двадцать фэней за порцию. Ну что ж, тогда не надо нам их пельменей, удовлетворимся парой кунжутных лепешек. А за лепешками тоже хвост. Ну ее, эту очередь, возьмем по булочке в лавке напротив. Но вот ведь штука: только потянулись за булочками, как продавец последние две отдал какому-то старичку в древнем, еще дореволюционных времен халате, подбитом енотом. Ну что ж, тогда не надо и булочек, мы... Что же мы будем делать?

— Тогда, — холодно бросила Сусу, — нам и рождаться не надо было. И никаких забот! Да мы бы, наверное, и не появились на свет, если бы Ма Иньчу дали развить свою теорию контроля над рождаемостью. Зря ее раскритиковали.

— Что-то ты сегодня не в духе. И потом, мы родились еще до появления этой теории. Ну, нет булочек, тогда дайте две пачки печенья. Вот какие мы с тобой богатые — и печенье, и твои тарелки, и мои сломанные зонтики. Мы учимся, у нас есть дело, для общества работаем. А хорошие люди всегда нужны.

— Ну и зачем все это? Чтобы отдать семь юаней и карточки на два цзиня человеку, оклеветавшему тебя?

— Да ладно, пусть бы и семь сотен, все равно поднял бы старушенцию... Разве ты не сделала бы то же самое? А, Сусу! — вскричал вдруг Цзяюань.

Гром. Молния. Дрогнули провода, закачались фонари.

— Попробуй мое печенье.

— У меня такое же.

— Нет, мое вкусней.

— Почему же?

— А почему бы и нет? Даже две капли воды отличаются друг от друга.

— Ну, возьми мое.

— Давай.

— Откусила, теперь ты.

Они обменялись печеньями, медленно дожевали их, и лишь тогда Сусу улыбнулась. У сытого настроение уже совсем не то, что у голодного.

А погода портилась. Загудели провода. Задрожали рекламные щиты. Замигали фонари. Засвистело в ушах. Ледяной ветер погнал прохожих прочь, и улица в мгновенье ока опустела. Регулировщик спрятался в ту самую кабину, которую Сусу предложила использовать как спальню для новобрачных.

— Бежим!

То ли дождь со снегом, то ли снег с дождем обволокли их колючей пеленой. Косо летели струи. Сусу и Цзяюань уже не слышали друг друга. Только крепче взялись за руки. Перед стихией, как и перед жизнью, они были беззащитны. И все же тепло не покинуло ни его большой руки, ни ее маленькой ладошки. Их богатством, их силой был негасимый внутренний огонь.

— Надо прятаться! — закричали они, отплевываясь от песка, поднятого ветром.

И помчались. То ли Цзяюань тащил Сусу, то ли Сусу Цзяюаня, то ли ветер подхватил обоих. Так или иначе, но какая-то сила влекла их за собой. И привела к недавно сооруженному четырнадцатиэтажному жилому дому. К этим высоткам они давно присматривались. Так, со стороны. Чужакам тут не доверяют, гонят — все те же старушки, стонущие на обочине, да старички в енотовых халатах. Каким взглядом окинул нашу парочку старик, покупавший булочки! Словно у них нож в кармане, только и ждут момента. В общем-то, такие высотки энтузиазма у людей уже не вызывают. Как, скажите, втащить громоздкий шкаф на четырнадцатый этаж, когда он в лифт не лезет? Только в окно на веревке. Вот потеха-то! Веревка — крак, шкаф — вдребезги. Тысяча вторая ночь! Но сейчас они с Сусу не об этом думали. Сейчас их влекло к дому, хотя он оставался для них по-прежнему чужим.

Снег и ветер придали им смелости. Они вошли и стали подниматься. Лестница оказалась захламленной, темной. В пустых патронах не было лампочек. Но уличные фонари светят всю ночь, этого вполне достаточно. Пролет за пролетом по лестнице, а до верха еще далеко. И вот наконец площадка четырнадцатого этажа. Как будто никого. На полу — густой слой цементной пыли, пахнет свежей краской. Тепло. Ни ветра, ни дождя, ни снега. Ни ревущих динамиков, ни бандитов в масках, ни прохожих, ни ног, нетерпеливо переминающихся, пока ты не освободишь место. Ни папы с мамой, косо поглядывающих на официантку и мастера по ремонту зонтиков. Ни свиста, ни грязной ругани сорванцов, осыпающих парочки камнями. Отсюда можно разглядеть огни двадцатипятиэтажной гостиницы «Восток». Услышать отдаленный звонок к отправлению поезда на вокзале. Увидеть электрические часы на высоком здании таможни. А опустишь голову — внизу разноцветные огоньки: изумрудные бусинки, оранжевые яблочки, серебристые точечки. Искры летят из-под дуги троллейбуса. Машины мигают дальним и ближним светом фар, красными сигнальными огоньками. Райское местечко. И они глубоко вздохнули.

— Устала?

— С чего бы?

— Четырнадцатый этаж как-никак.

— Да я готова еще на двадцать четыре лезть.

— И я.

— Ну и дурак же он.

— О ком ты?

— Да этот деревенщина. Рыночную улицу искал и всех подряд пытал, где же Рыночная. Ему объясняешь, а он не верит.

Потом они перешли на арабский. Запинаясь, нарушая все грамматические правила, но с жаром, в такт биенью сердец, Цзяюань собирался на следующий год сдать экстерном университетский курс и подбивал Сусу, даже не помышлявшую об этом:

— Ну, не получится сразу, пусть, но попробовать надо.

Он взял Сусу за руку, такую нежную и такую сильную. Она прижалась к его плечу, такому обычному и такому надежному. Словно черные струи теплого ливня рассыпались мокрые волосы. Подмигивали, покачивались уличные фонари, точно декламировали стихи. Старинную немецкую балладу: «Вот цветы незабудки, все вокруг голубое». Или народную песенку провинции Шэньси: «Таю на сердце нежные слова, боюсь, смеяться станут надо мной». Голубые незабудки парят в небесах. Их захлестывают морские волны. Не бойся, пусть смеются. Весна юности — жарче пламени. Воркованье голубков, живые цветы, затаенные слезы в глазах Сусу и Цзяюаня... Как вдруг:

— Кто такие?

На площадке с обеих сторон возникли люди. С какими-то штуками в руках. Человек ведь — из тех животных, что пользуются орудиями труда. Скалками, половниками, лопатами. Похоже, мятеж туземцев — жителей этого дома.

И начался допрос — суровый и бдительный. Что за люди? Зачем тут? Кого ищете? Никого? От ветра прячетесь. Еще чего! Обнимаются, шельмы, тут добра не жди, совершенно невозможная молодежь пошла, попробуй доверь вам Китай — погубите. Где работаете? Имя, фамилия? Имена меняли?.. Вид на жительство при себе? Удостоверения, рекомендательные письма? Что дома не сидится? Почему не при родителях, не при руководстве, не с широкими народными массами? Э, нет, стойте! Не думайте, что вас тут некому приструнить! Ну-ка, выкладывайте, на чью квартиру нацелились? Общественное место, говорите? Общественное, да не ваше, а наше. Просто так, говорите, вошли, а кто позволил? Стыда у вас нет, хулиганье. Бессовестные... Мы вас оскорбляем? Это ли оскорбления? Нам вот обривали по полголовы. Били. Часами держали в позе «самолета». Что, вы еще здесь? Ах так! Тащи-ка веревку...

Еще мгновение назад Сусу и Цзяюань были счастливы. И поэтому поначалу ничего не опасались. Однако они ровным счетом ничего не понимали в той дичи, что несли дорогие соотечественники. Хотя и знали языки, худо-бедно, но знали. Динозавров, верно, легче было понять, если бы, конечно, те умели говорить. Сусу и Цзяюань смотрели друг на друга и растерянно улыбались.

— Хватит болтать! — решительно высказался один из «динозавров» и поспешил спрятаться за спины соседей.