Валентина Мухина-Петринская - Позывные Зурбагана Страница 4

Но в это время сторож приоткрыл на мгновение дверцу клетки и бросил внутрь охапку свежескошенной травы — она даже не успела привянуть. Пахла, как на лесной поляне в знойный летний день.

И орангутанг сразу забыл обо всем на свете. Он уже ничего не видел, кроме этой свежей травы… Он ее нюхал, касался губами, прижимал к груди. Разочарованные зрители пытались возгласами привлечь его внимание, вернуть снова к прежней игре. Орангутанг мрачно посмотрел на столпившихся у его клетки людей и повернулся к ним спиной. Немного постояв, он лег в дальнем углу, замер в тоске и неподвижности, уткнувшись в траву.

Мне перехватило горло, я отвернулся. И увидел рядом с собою парнишку, который, вытирая слезы, пытался незаметно выбраться из толпы.

— Жалко орангутанга, — сказал я сдавленным голосом, — тоскует он. И зачем эти зоопарки! Я бы выпустил всех зверей в их родной лес.

— А некоторые уже погибли бы теперь на свободе, — ответил парень, — потеряли навыки. Иных загрызли бы дикие собратья.

— Тогда нужны не зоопарки с клетками — это ведь жестокость, — а заповедники, где животных можно прикармливать и оберегать.

— Это другое дело, — согласился со мной парень.

Мы вместе вышли, но расставаться нам не захотелось, и мы отправились в Парк культуры и отдыха, где покатались на чертовом колесе. Почему-то мне показалось, что Алеша (моего нового приятеля звали Алексей Косолапое) хочет есть, и я напрямки спросил его об этом. Он слегка смутился.

— Да, поел бы, ужин-то не скоро, — сказал он, — только у меня денег нет. В зоопарк меня пускают бесплатно.

— У меня есть еще три рубля. Идем.

Мы поели в летнем кафе на веранде. Потом долго ходили по парку и разговаривали. Беседа с ним давалась нелегко. Он не то чтоб заикался, но уж очень тянул слова. Но у меня хватало терпения. Видно, и дружба бывает с первого взгляда, не только любовь.

Я спросил своего нового друга, где он учится, в какой школе. Он весь напрягся, но лгать, видно, не любил и, запинаясь сильнее обычного, объяснил, что он учится на пекаря, в профтехучилище. Там и живет.

Так я обрел друга на всю жизнь.

Первый год нашей дружбы мне пришлось долго и утомительно бороться за нее. Даже мама, которая всегда меня понимала, на этот раз удивилась, встревожилась. Мне только исполнилось тринадцать лет. Алеша уже год как получил паспорт — семнадцать лет. Он производил впечатление человека со странностями. Надо было терпеливо выслушивать его размышления. Его надо было понять.

Мама все никак не могла выяснить, что меня в нем привлекло. «Он что — христосик?» — спросила она однажды. Я обиделся и впервые в жизни не разговаривал с мамой весь вечер, пока она не взяла свои слова обратно.

Может, я один увидел Алешу таким, какой он был на самом деле: своеобразным, не похожим ни на кого, размышляющим. Меня-то он не стеснялся. Но мама хоть не оказывала на меня давления. А вот в школе заведующая учебной частью Кортина пришла в ужас от моей дружбы с «каким-то хулиганом из ГПТУ»; она тотчас навела о нем справки и узнала, что Алеша состоит на учете в детской комнате милиции.

Меня вызвали к директору школы, заодно мою маму, попросили зайти и инспектора детской комнаты милиции Марию Григорьевну Максимову.

Она сразу объяснила, что Алеша Косолапое никакой не хулиган, не правонарушитель, а, наоборот, благороден, незлобив, кроток, чрезмерно доверчив, но милиция, боясь, чтоб его не обидели, не хочет выпускать его из виду.

— Интересно, а как он впервые попал к вам? — насмешливо поинтересовалась Кортина.

— Сейчас объясню, каким образом, — мягко начала Максимова. — У него неблагополучная семья. Соседей беспокоила судьба мальчика, и они попросили начальника милиции, чтоб за ним присмотрели. Начальник поручил Алешу мне. В тот же день я побывала в доме, где проживала эта семья. Переговорила с соседями. Познакомилась с его родителями. Вот что я узнала.

Родился и рос Алеша в Москве. Мать и отец между отсидками в тюрьме промышляли, чем придется, скатываясь к воровству. Когда они отсиживали, мальчик жил с бабушкой. Но бабушка умерла — сердце не выдержало… Родители Алеши частенько напивались. Во хмелю становились буйными, дрались, виня друг друга в неудавшейся жизни. Если один из супругов отсутствовал (скажем, угодил в медвытрезвитель), другой мог избить сынишку.

Отец обычно драл его ремнем по спине или по мягкому месту. Мать била по голове.

Никогда не прощу себе, что не изолировала от них мальчика в тот же день, потому что вечером, раздраженные «коварством» соседей и приходом милиции, может подозревая, что Алеша пожаловался, они избили его поочередно.

Расстроенные соседи вызвали «скорую помощь» к мальчику и милицию к разбушевавшимся супругам.

Родителей судили, лишили родительских прав, приплюсовали еще некоторые их деяния. Когда Алеша вышел из больницы, они уже отбывали назначенный срок, в их комнате поселились соседи, а сироту (при живых родителях) определили в интернат…

Ни на каком учете, повторяю, он у нас не состоит, просто милиция взяла над ним шефство. Навещаем его, берем поочередно к себе погостить, помогаем, чем можем. Все его у нас любят. Его нельзя не любить.

В отношении их дружбы вы совершенно не правы. Алеша Косолапое славный и добрый мальчик, и в этой дружбе оба действуют друг на друга благотворно. Они нужны друг другу.

— Ну, знаете… — развела руками Кортина, — так мы не столкуемся.

— Благодарю вас за разъяснение, — обратилась мама к инспектору, — жаль, что я не знала истории мальчика раньше. Андрей, он рассказывал тебе о родителях? — обратилась мама ко мне.

— Нет, не рассказывал. Они оба умерли, почти в один год, и Алеша, видно, не хотел говорить плохо об отце и матери.

— А комнаты он, значит, лишился? — спросила мама у Марии Григорьевны.

— По окончании школы переедет обратно. Соседям скоро дают отдельную квартиру. Они попридержат эту комнату для Алеши. Мы проследим за этим, конечно.

На этом «совещание» по поводу нашей дружбы закончилось. Но инспектор Максимова побывала еще у нас и много рассказала нам об Алеше.

Но это все было в первый год нашей дружбы — потом от нас отстали. Алеша, как и собирался, по окончании училища пошел работать на хлебозавод. Ему очень нравилось выпекать для людей хлеб. «Ведь хлеб — это самое-самое главное», — говорил он. Вообще-то, Алеша увлекался математикой.

Вечерами он учился в средней школе. Но математикой он занимался все свободное время, как пишут стихи. Наедине. Это было его призванием.

По окончании школы его сразу взяли в армию, и мы расстались на целых два года… если не считать десятидневного отпуска, когда он приезжал в Москву и останавливался у нас. Он проходил военную службу в стройбате. Думаю (даже уверен!), что ему было нелегко, но письма он оттуда слал веселые и добрые — два-три письма в неделю. Писал, что все его там любят — и солдаты и командиры. Писал, что в армии ему очень нравится. Не раз выносили ему перед всем строем благодарность, а когда он заболел, полковник сам отвез его в госпиталь. Из армии он вышел в чине сержанта. Демобилизованных до Москвы, где у большинства была пересадка, везли вместе. Алеша рассказывал, как они обнимались на прощание, давали друг другу адреса. Но меня он не забыл — любил, как и прежде. Пока ему не освободили комнату, он жил у нас.

На другой день после того, как мы навестили художника, мама предложила мне позвать Алешу к нам ужинать. С ночевкой, чтоб не торопиться ему домой. Я немного смутился, так как на самом деле еще не успел переговорить с ним о поездке на Байкал. Просто я был уверен, что Алеша одного меня не пустит, непременно поедет со мной.

Я позвонил ему в цех — пришлось долго ждать, пока за ним сходят.

Узнав, что это мама его приглашает, Алеша обрадовался. Маму мою он хоть и любит, но побаивается. Договорились, что прямо с хлебозавода приедет к нам.

Мама дочитывала сценарий, повязав голову свернутой мокрой косынкой и принимая попеременно то цитрамон, то элениум, а я готовил обед. Я сварил щи из говядины и свежей капусты и сделал мясное рагу, куда положил огромную луковицу. На третье я купил три порции сливочного мороженого и упрятал его в морозилку.

Когда я готовлю обед, я попутно произвожу в кухне уборку, мою, чищу, и, пока обед сварится, у меня уже все блестит, даже окна иногда успею помыть, а уж пол — обязательно.

А когда мама готовит, у нее накапливается все больше мусора: шелухи и кожуры, немытой посуды, кастрюль и черт знает еще чего. Но вот обед готов, а мама уже выбилась из сил, и убирать такую гору отбросов она уже просто не в состоянии, и голова у нее разболелась, словно от бездарного сценария на производственную тему.

А вот когда она снимает фильм, то хотя работы по горло, и встает в пять утра, и даже ночью иногда еще снимают — все равно голова у нее никогда не болит. Она в упоении от работы… Вот что значит — призвание. Мама талантливый режиссер, но фильмы она ставит чересчур сложные, не желая считаться с тем, что иные от нее ждут и даже порой требуют упрощенности. Мама неуступчива, она антидушечка! Поэтому ей иногда приходится так трудно.