Флэнн О'Брайен - Третий полицейский Страница 4

— Вы знаете, — сказал он, — я думаю, все улеглось.

Я только закряхтел.

— Вы меня понимаете? — спросил он.

— А ничего другого и не было, — ответил я кратко.

— Я хорошо разбираюсь в таких делах, — сказал он, — и вы себе просто не представляете, в какие провалы попадает человек, если слишком торопится. Чем осторожнее, тем оно лучше, но все равно, я считаю, все достаточно улеглось, чтобы было уже безопасно.

— Я рад, что вы так считаете.

— Грядут славные времена Завтра я достану ящик, и мы разделим деньги прямо здесь, на этом столе.

— Мы достанем ящик, — сказал я, с чрезвычайной тщательностью выговаривая первое слово. Он посмотрел на меня долгим обиженным взглядом и печально спросил, неужели я ему не доверяю. Я ответил, что начатое вдвоем надо вдвоем и закончить.

— Ладно, — сказал он очень раздосадованно. — Жаль, что вы мне не доверяете, и это после всех трудов, которые я положил, чтобы все здесь привести в порядок, но я покажу вам, каков я человек, — я дам вам самому достать ящик. Завтра я вам скажу, где он.

Ночь я из осторожности проспал, как обычно, с ним. На следующее утро настроение у него было получше, и он с большой простотой сказал мне, что ящичек спрятан в пустом доме самого Мэтерса под досками пола комнаты справа от прихожей.

— Точно? — спросил я.

— Клянусь, — сказал он торжественно, воздев руку к небесам.

С минуту я обдумывал положение, рассматривая возможность, что это — уловка, предназначенная для того, чтобы, избавившись наконец от моего общества, самому сбежать туда, где на самом деле был припрятан ящик. Но мне показалось, что на лице у него впервые было честное выражение.

— Прошу меня извинить, если вчера я задел ваши чувства, — сказал я, — но, чтобы показать, что между нами нет неприязни, я буду рад, если вы пройдете со мной хоть часть пути. Я честно считаю, что начатое вдвоем надо вдвоем и закончить.

— Ладно, — сказал он. — Это все равно, но мне бы хотелось, чтобы вы лично достали ящик своими руками, это будет только справедливо после того, как я вам так долго не говорил, где он.

Поскольку у моего велосипеда была проколота шина, мы прошли нужное расстояние пешком. Когда до дома Мэтерса оставалось около ста метров, Дивни остановился у невысокой стены и сказал, что посидит на ней, покурит трубку и подождет меня.

— Давайте идите один и выньте ящик, принесите его обратно сюда. Грядут славные времена, сегодня к вечеру мы будем богаты. Он под расшатанной доской пола первой комнаты направо, в дальнем углу от двери.

Он торчал на стене, как на насесте, и я знал, что мне не придется выпускать его из виду. В течение всего краткого времени моего отсутствия мне достаточно будет повернуть голову, и я увижу его.

— Вернусь через десять минут, — сказал я.

— Молодец, — ответил он. — Но помни вот что. Если кого встретишь, ты не знаешь, чего ищешь, не знаешь, в чьем ты доме, ничего не знаешь.

— Не знаю даже, как меня зовут, — отвечал я.

Это было удивительное заявление с моей стороны, потому что следующий раз, когда у меня спросили, как меня звать, я не смог ответить. Я не знал.

II

Де Селби сказал много интересного на тему о домах. Он рассматривает всякий ряд домов как ряд неизбежных зол. Размягчение и вырождение человеческой породы он относит на счет ее прогрессирующего стремления в интерьеры и угасания интереса к искусству выхода на свежий воздух и пребывания там. На это, в свою очередь, он смотрит как на результат возрастающего интереса к таким занятиям, как чтение, игра в шахматы, пьянство, брак и т. п., из коих лишь немногими можно удовлетворительно заниматься на открытом воздухе. В другом месте он определяет дом как «большой гроб», «кроличью нору» и «ящик». По-видимому, основные возражения у него вызывает сковывающее воздействие крыши и четырех стен. Он приписывает несколько преувеличенную лечебную ценность — прежде всего для дыхательных путей — особым сооружениям собственной конструкции, названным им «обиталищами», чьи грубые наброски и сегодня можно увидеть на страницах «Сельского альбома». Это сооружения двух видов — «дома» без крыш и бесстенные «дома». У первых — широко раскрытые окна и двери с весьма непривлекательной надстройкой из брезентовых полотнищ, свободно намотанных на стропила и призванных служить защитой от непогоды, — причем все это вместе напоминает увязший парусник на кирпичном основании и является одним из самых непригодных мест, какие только можно себе вообразить даже для содержания скота. Второй тип «обиталища» отличается обыкновенной шиферной крышей и полным отсутствием стен, кроме одной, подлежащей возведению со стороны преобладающего направления ветра; с остальных сторон болтаются неизбежные брезентовые полотнища, свободно намотанные на валики под водостоками крыши, а все сооружение окружено миниатюрным рвом или ямой, отдаленно напоминающей полковое отхожее место. В свете современных теорий строительства и гигиены не может быть сомнений, что в этих своих идеях Де Селби сильно заблуждался, но в те отдаленные времена не один больной расстался с жизнью, опрометчиво ища выздоровления в этих фантастических жилищах. Это воспоминание о Де Селби было вызвано моим посещением дома старого Мэтерса. При приближении к нему с дороги он производил впечатление красивого и просторного кирпичного здания неопределенного возраста, двухэтажного, с простым подъездом и восемью или девятью окнами по фасаду каждого из этажей.

Я отворил железную калитку и как можно тише пошел по гравиевой дорожке с хохолками сорной травы. Мой ум был странно пуст. У меня не было чувства, что я вот-вот успешно завершу осуществление плана, над которым день и ночь без устали работал три года. Меня не грело удовольствие и не возбуждала перспектива богатства. Занимала меня только механическая задача найти черный ящик.

Дверь в прихожую была закрыта, и, хотя она находилась далеко в задней части очень глубокого подъезда, ветер и дождь нахлестали корку зернистой пыли на панель и глубоко в щели, где дверь открывалась так, что было видно, что она годами простояла закрытой. Стоя на запущенной клумбе, я попробовал толкнуть вверх раму первого окна слева. Упрямясь и скрежеща, она уступила моей силе. Я пролез через отверстие и не сразу попал в комнату, а пополз по самому широкому подоконнику, какой я когда-либо видел. Добравшись до пола, я шумно на него спрыгнул, а открытое окно показалось мне очень далеким и слишком маленьким, чтобы пропустить меня.

Я оказался в комнате, покрытой толстым слоем пыли, затхлой и лишенной мебели. Пауки возвели вокруг камина большие паутинные протяженности. Я быстро выбрался в коридор, распахнул дверь комнаты, где лежал ящик, и остановился на пороге. Утро было темное, погода запятнала окна мутью серых размывов, не допускающей внутрь самую яркую часть слабого света. Дальний угол комнаты был неотчетливой тенью. У меня возник внезапный позыв желания, чтобы с моей задачей было покончено и я оказался за пределами этого дома навсегда. Я пересек голые доски, опустился в углу на колени и провел руками по полу, чтобы найти отстающую половицу. К своему удивлению, я нашел ее с легкостью. Она была около двух третей метра в длину и гулко качнулась у меня под рукой. Я вынул ее, отложил в сторону и чиркнул спичкой. Я увидел, что в дыре тускло угнездился черный металлический ящик для денег. Я опустил туда руку и продел согнутый палец в его лежащую ручку, но спичка вдруг вспыхнула и погасла, а ручка ящичка, приподнятая было мною примерно на дюйм, тяжело соскользнула с пальца. Не останавливаясь, чтобы зажечь другую спичку, я просунул в отверстие всю руку целиком, и как раз в тот момент, когда мои пальцы должны были сомкнуться на ящичке, что-то произошло.

Не надеюсь описать, что произошло, но явление это очень меня напугало еще задолго до того, как я его хоть сколько-нибудь понял. Какое-то изменение снизошло и на меня, и на комнату, неописуемо мягкое, но значительное и несказанное. Как будто дневной свет изменился с неестественной внезапностью, как если бы температура вечера стала другой в один момент или как если бы воздух стал вдвое разреженнее или вдвое плотнее в мгновение ока; возможно, все эти и еще другие вещи произошли одновременно, потому что все мои органы чувств были вдруг одновременно смущены и не могли мне дать объяснения. Пальцы правой руки, засунутой в дырку в полу, механически сжались, ничего не нашли и вернулись назад пустыми. Ящик исчез!

Позади я услышал кашель, тихий и естественный и все же более тревожный, чем любой звук, когда-либо задевавший ухо человека. Тому, что я не умер от страха, было, я думаю, две причины — то, что мои органы чувств были уже в расстроенном состоянии и могли мне переводить все, ими воспринимаемое, лишь постепенно, а также тот факт, что изданный кашель, казалось, принес с собой некую еще более ужасную перекройку всего, как будто на мгновение он привел Вселенную в состояние покоя, заставил планеты замереть на орбитах, остановил солнце и задержал в воздухе всякую падающую вещь, притягиваемую к себе землей. Я слабо повалился с коленей назад и вяло сел на пол. Пот выступил у меня на лбу, а глаза долго не закрывались, немигающие, остекленевшие и почти слепые.