Димфна Кьюсак - Полусоженное дерево Страница 4

Мальчик никак не мог понять, чем так заняты отец и мама все эти четыре дня и почему они не возвращаются к нему. Раньше они ни разу не оставляли его одного. Когда отец уезжал работать на дальние скотоводческие фермы, с ним рядом всегда была мама, она пела песни, убирая жилище, стирала белье, готовила обед. Она брала его с собой в дом к белой хозяйке, даже когда ходила туда помогать кухарке на кухне.

А когда дома бывал отец, он обычно или разбирал рыболовные сети, или чистил ружье, или чинил мамины туфли, всегда при этом насвистывая, или просто отдыхал на раскладушке на веранде, читал газеты и тихонько ругался про себя, если то, что он читал, ему не нравилось. Иногда он подзывал к себе маму и просил ее кое-что объяснить, ведь это мама научила его читать, она и сына своего тоже учила сама.

Многое в газетах не нравилось отцу. Его, например, рассердила заметка о том, что где-то были согнаны со своих насиженных мест аборигены, потому что там обнаружили какие-то минералы со странно звучащими названиями и белые захотели заработать кучу денег на разработке этих месторождений. Или сообщение о том, что полицейские поймали нескольких аборигенов и посадили их в тюрьму. Все сообщения об аборигенах ему не понравились. Люди все время чинили какие-то каверзы аборигенам, и постепенно в сознании мальчика укреплялась мысль, что за порогом дома, без Грампи. отца и мамы, его ждет беда лишь потому, что он абориген.

Однажды он спросил отца, почему аборигены живут иначе, чем хозяин и белые фермеры-скотоводы. Глаза отца вспыхнули огнем и покраснели, словно угли, он стиснул зубы, будто надкусывал что-то очень твердое.

– Ты рано начинаешь задавать серьезные вопросы, сынок, и я скажу тебе правду. Белые считают, что из-за цвета нашей кожи мы не такие люди, как все. Белые во всем мире думают одинаково. В Америке, в Англии и здесь, в нашей стране, где мы жили и охотились задолго до того, как они пришли сюда.

Отец никогда не говорил «белые люди», как это обычно делал учитель, он всегда говорил «белые», и голос его звучал по-особому.

– Но что плохого в цвете нашей кожи? – не унимался ребенок. – Это хороший цвет. Когда играешь, не пачкаешься, как белые мальчики, а когда плаваешь или загораешь на солнце, не обгораешь, и кожа никогда не болит и не воспаляется.

Отец качнул головой и засмеялся.

– Да, малыш, на плечах у тебя умная голова, хорошо, что ты начинаешь думать обо всем этом. Никогда не считай, будто иметь темную кожу плохо. Во всем мире сейчас волнения из-за того, что мы, темнокожие, очень долго разрешали обманывать себя. Но этого больше не будет.

Мама подошла к двери как раз в тот момент, когда отец говорил, брови ее сдвинулись, и на лбу появились морщины. Лицо приняло испуганное выражение.

– Хорошо, что ты рассказываешь ему об этом, Джозеф, но предупреди его, пожалуйста, чтобы он нигде и никому об этом не говорил сам. Ведь попадет в беду ненароком.

– В какую беду? – спросил весело отец и засмеялся. Он поднял сына высоко над головой, а потом начал его щекотать, и мальчик сразу же забыл обо всем: о людях с темной кожей, с белой кожей, с розовой кожей, потому что они играли и кувыркались и вместе с ними играл щенок Наджи.

Да, тогда у него было свое собственное имя, то имя, которое произносила мама, когда будила его по утрам, и которым отец окликал его, зазывая пойти половить рыбу. В устах мамы его имя звучало как песня, а отец произносил его, как зов трубы, отрывисто и резко.

– Кемми, Кемми, – тихо звала его мать.

– Кем, – говорил отец, и Кемми оставлял все свои занятия и шел к нему.

Пока мальчик лежал без сна, дрожа от холода, слова мамы и слова отца проносились у него в голове, словно волны радиопередачи в школе, которые он не всегда понимал. Но ему было ясно одно: «Рассчитывай на самого себя, белые никогда не сделают тебе добра, если это не выгодно для них самих».

Кроме этого, он уже давно понял: им пришлось покинуть ферму потому, что белый полицейский грозил причинить ему зло, а отец и мама не хотели допустить этого, да и он тоже не хотел. Он вспомнил лицо матери в тот день, когда полицейский ввалился к ним в дом и громким голосом стал что-то выговаривать ей, а он и половины не понял из его слов. Огромные черные глаза матери широко раскрылись, она зажала рот руками, будто боясь произнести недозволенное. Он понял смысл разговора лишь в тот момент, когда полицейский крикнул:

– Скажи своему Бунгу, что мы придем за мальчишкой в субботу. Предупреждаю, чтобы вы вели себя благоразумно. В приюте в Брисбене ему будет куда лучше, чем здесь, среди этого сброда без всякого будущего.

А когда у мамы из глаз брызнули слезы, этот здоровяк проворчал:

– Какого черта ты ревешь? Ты сама родила мальчишку с умной головой. Так ведь не захотите же вы с отцом оставить его здесь, с никчемными черномазыми.

И он ушел, пнув по пути Наджи, зарычавшего на него.

Когда отец вернулся домой, он поднял сына с пола и так сильно прижал его к себе, что мальчику стало больно.

– Мы уедем отсюда, – сказал он голосом, испугавшим ребенка. – Как хорошо, что на прошлой неделе мне заплатили сразу за три месяца. Теперь у нас набралось шестьдесят долларов. Черт их знает, зачем они привязались к ребенку, и наплевать нам на то, что они хотят сами платить за его обучение и еду. Собери-ка, что можно прихватить с собой сегодня ночью: плитку, пару одеял, чайник, чашки, тарелки, может быть, еще кое-что, необходимое в дороге. Кто знает, может, они заявятся раньше, чем обещали.

Мама робко взглянула на отца сквозь черные кудри волос и чуть слышно спросила:

– Куда же мы поедем?

– Подальше от этих мест. Сначала попытаемся добраться до побережья, а затем проселочными дорогами в Новый Южный Уэльс, там мы будем уже вне опасности. Отправимся, как только взойдет луна, тогда мы опередим их на целых шесть часов.

Едва придя в себя, мальчик спросил:

– А как же Наджи?

– Щенка оставим здесь.

Мальчик принялся всхлипывать, ведь Наджи жил у него с тех пор, как его взяли совсем маленьким, но отец снял сына с рук и объяснил:

– Не плачь, Кемми, нам нужно будет прокормить три рта, и мы не можем оставить четвертый.

Мальчик спал, когда они тихо покинули дом. Он проснулся, лишь когда лучи солнца стали пробиваться в дыру на брезенте, закрывавшем кузов, где он спал на соломенной подстилке. Он сел, почувствовал, как грузовик резко качается из стороны в сторону, будто корабль, который он видел на картинке.

И вот позади уже теплые ночи и жаркие дни, они едут по дороге через какие-то горы. Днем холодно, а ночью еще холоднее, они втроем ложатся спать в кузове, закутываются в одеяла. Мама с одной стороны, отец с другой. А утром на траве Кемми видит что-то похожее на белый дождь. В первый день он босиком бегал по такой траве, и ноги у него так замерзли, что стали гореть огнем.

– Держись подальше от полицейских, – учил его отец.

И он всегда помнил эти слова. Именно поэтому, когда огромный грузовик столкнулся с машиной, он выскочил из кузова, ринулся к лесу и спрятался там в дупле дерева. Именно поэтому он и сидел там все время, наблюдая, как подъехала полицейская машина, а вслед за ней и большой белый вагон с таким громким сигналом, что его слышно было вдоль всей дороги. Сердце мальчика судорожно билось, пока он смотрел, что происходило на дороге, освещенной лучами фар и фонариками полицейских.

«Если увидишь полицейского – беги». И вот теперь, видя, как полицейские окружили их машину, как они подняли отца и маму, которые, как ему показалось, спали, и отнесли их в большой белый фургон с громким сигналом, он не решился покинуть своего убежища. Он не знал, что именно эти белые сделают с ним, но хорошо понимал, что в любом случае его сразу же разлучат с родителями.

Весь следующий день он просидел в дупле, глядя на их маленькую машину с разбитыми фарами, сплющенным радиатором и с сиденьем, на котором раньше ехали его родители, а сейчас раздавленным так, словно это была смятая железная банка из-под варенья.

Пристально осмотрев дорогу, мальчик наконец вылез из дупла и вытащил из кузова машины коробку с продуктами. В ней оказалась половина буханки хлеба, немного маргарина и сахара. Кувшин с чаем разбился, бутылка с молоком лопнула, и молоко разлилось. Кемми намазал маргарин на хлеб, посыпал его сахаром и съел, наконец-то наполнив на время свой пустой желудок. Быть сытым казалось очень хорошо, но это чувство продолжалось недолго.

Грампи когда-то говорил:

– Лучше сразу съесть все, а потом голодать. Никогда ведь не знаешь, что станет с едой, которую ты хранишь.

Это знали лишь белые, такие, как миссис хозяйка, у которой есть холодильник. Значит, белые всегда едят много, и все же у них нет недостатка в еде, а у аборигенов ее всегда не хватает.

На следующий день подъехал грузовик, подцепил их машину и куда-то увез. Едва он скрылся, мальчик слез с дерева и пошел вдоль озера, обходя стороной редкие дома и людей.