Раймон Кено - Вдали от Рюэйля Страница 4

— Представь себе, — продолжает Сердоболь, — в самый разгар разговора де Цикада заявляет «носок тоже достоин воспевания», как это мило с его стороны, ты не находишь?

— И что это значит?

— А это значит, лапушка, что я предложу ему написать маленькое стихотворение, прославляющее мои носки. Заплачу ему, скажем, луидор[25].

— Ты с ума сошел! Двадцать франков! Чтобы покрыть эти расходы, сколько же придется продать носков?

— Но подумай, ведь это стихотворение самого де Цикады. Жако, не клади локти на стол и скажи мне, какой вид стихотворения я мог бы у него попросить?

— Например, рондо[26].

— Расскажи-ка нам, что это такое.

— Рондо — это стихотворная форма, подчиняющаяся жестким правилам: тринадцатистишие с двумя повторяющимися рифмами и паузой в пятой и восьмой строке, где начальное слово или начальные слова повторяются после восьмой и тринадцатой строки, но сами полноправной строкой не являются.

— До чего умный ребенок! — восклицает Сердоболь. — Не удивительно, что ты всегда первый в классе по грамматике.

— Может, это и стоит луидора.

— Можешь не сомневаться, я семь раз отмерю толщину кошелька, прежде чем отдать деньги.

— А вот сочинит тебе какую-нибудь глупость — и плакал твой луидор.

— Сначала пускай покажет. Хотя этот де Цикада все-таки талантлив. Почитай его эпикаламу на свадьбу мадемуазель Нузьер[27] и молодого Морельена из «Морельен Младший и К°».

— …-таламу, — поправил Жако. — Та-, папа, не ка-, а та-, папа!

— Да ты у нас просто юный ученый! — восторженно воскликнул Сердоболь.

После закуски подоспело пареное первое, затем жареное второе. Их почтили-с вниманием-с.

— Все это, конечно, хорошо и прекрасно, — заявила мадам Сердоболь, — но ведь он ничего не смыслит в трикотажном деле, твой поэт. Он хоть знает, как изготавливаются носки? Он хоть знает, что у нас за клиентура? Готова поспорить, что нет.

Сердоболь пережевывает свои раздумья.

— Возможно, лапушка, ты и права. Я мог бы дать ему какие-нибудь указания в письменном виде, но боюсь, это его заденет.

— Но ведь надо его ввести в курс дела.

— Он благородных кровей. Не только поэт, но еще и дворянин.

— У него есть титул?

— Он — граф, лапушка. Граф.

— Граф де Цикада? — осмелился спросить Жако.

— Да, сын мой, и очень древнего рода, который восходит к Нуа и Бруа[28].

Все же удивительно, что он, Жак Сердоболь, не граф, не герцог и не принц. Ничто не мешает ему в один прекрасный день стать Папой Римским, королем Франции или великим ламой, но все же поразительно, что он не родился ни герцогом, ни графом, а почему, кстати, почему, собственно говоря, не. В графстве, например, нет ничего такого уж сенсационного, ведь де Цикада — граф, хотя и разгуливает по улицам Рюэйля со всем своим поэтическим реквизитом за исключением непонятно где припрятанной лиры. Жако считает, что этот граф просто смешон, Жако полагает, что дворянский титул подошел бы лучше ему самому, чем этому дядьке, Жако всегда ощущал себя аристократом. Вот почему, когда однажды, встав из-за стола не дотянув (-шись) до десерта, он прошмыгнул в кабинет матери, вскрыл ее секретер и обнаружил корреспонденцию, явно доказывающую его, Жако, внебрачное и де-цикадное происхождение, он ничуть не удивился. Таким образом, оказывалось, что он сродни Бруа и Нуа. С некоторой генеалогической натяжкой эта линия связала его с герцогами де Сен-Симон[29], от них — с королевскими бастардами[30], а в итоге и с самим Филиппом Красивым[31], который в качестве предка нравился Жаку Сердоболю больше всех. А там уж было совсем недалеко и до Гуго Капета[32]. Таким образом, в нем, Жаке Сердоболе, текла не просто голубая, а прямо-таки королевская кровь. К своему совершеннолетию он получает в наследство замок Амбуаз[33] и в скором времени женится на дочери итальянского короля. Тем временем граф Парижский[34] признает его право на корону, отрекается в его пользу, происходит смена власти, и вот уже он, Жак Сердоболь, возносится на престол Франции под именем Жака Первого, родоначальника и основателя династии Сердоболингов. Его коронуют, как короновали Карла X и Карла VII[35], чьи миропомазания по-разному освещаются в учебниках по истории Франции. Но в этот момент отец — не тот, настоящий, де Цикада, а этот, фальшивый, Теодор Сердоболь, — вздыхая над ванильным муссом, произносит:

— Как только подумаешь, что этому несчастному де Цикаде, поэту и дворянину, жена наставила рога, да еще таким оригинальным образом…

— Тсс! Тсс! При ребенке!

Жако опускает голову, разумеется, ему известно значение этого выражения, и уж конечно, ему их никогда не наставят, эти рога. Итальянская принцесса, например, ему верна. Она любит его безумно. Король Италии умирает, и он, Жак, естессно, вступает в наследство и становится кёнигом[36] ломбардов. На этот раз его коронует уже сам Папа Римский, причем не где-нибудь, а в Риме, как Карла Великого[37]. Он превращает остров Эльба в независимое королевство с бонапартистским наместником и дарует Корсике независимость; становится ее королем под именем Жакопо Примо. И тут узнает, что, несмотря на его тройную корону, итальянская принцесса ему изменила. Она завела себе любовника, некоего генерала, какого еще генерала? ну, какого-то там генерала, генерала императорской гвардии, маршала Пастореля[38], почему Пастореля? а почему бы и не Пастореля? Однажды он, Жак, возвращается с охоты и застает их вдвоем под цветущей яблоней; выстрелом из карабина он убивает вояку, после чего стреляет вслед убегающей супруге. Итальянская принцесса с изувеченным крупной дробью задом удаляется в монастырь, где и остается до скончания своих дней. И ночей. Честь спасена. Ха-ха.

— Ты чего это разулыбался? — спрашивает у него мать.

— Не знаю, мам.

— Порой я задумываюсь, а может, мальчишка немного того?

— Да ты что, лапушка, как ты можешь такое говорить? У тебя в роду никогда не было сумасшедших, у меня — тоже.

Вот уж не повезло так не повезло — ведь, чтобы стать гением, нет ничего лучше, чем гены придурковатого дяди или полоумной бабки. Хи-хи.

— Ну вот, теперь он уже давится со смеху.

— Оставь ребенка в покое, лапушка. Ты зря его мучаешь.

— Пап, — произносит Жако.

— Да, сын мой.

— Можно я пойду в кинематограф?

— Ты уроки сделал?

— Да, пап.

— Тогда иди в кинематограф, сын мой.

— И не болтайся там после сеанса, — напоминает мать.

На улице его уже ждал Люка.

Они пустились в путь ровным шагом, а потом забавы ради стали маршировать в ногу.

— Раз-два, раз-два, — командовал Люка.

— Стой! — крикнул Жако.

Они остановились, щелкнув каблуками, и отдали честь.

— Вперед, шагом арш! — гаркнул Жако.

— Раз-два, раз-два, — отсчитывал Люка.

Дойдя до центральной улицы, они перешли на обычный шаг, так как не хотели, чтобы другие ребята над ними смеялись. Такие игры им были уже не по возрасту.

Они подошли к «Рюэйль-Палласу». Возбужденные подростки толпились у входа, дожидаясь, когда начнут запускать.

— Во, должно быть, классно! — переговаривались они, разглядывая афиши.

Дочка Бешю[39] начинает продавать билеты по десять и двадцать су[40]. Дети толкаются. Дикой ватагой бросаются на лучшие места, поближе к экрану, как будто все близорукие. Перекликаются, так как все друг друга знают. Кто-то балуется, кто-то уже дерется. Жак и Люка тоже бегут к первым рядам.

Наконец под аплодисменты присутствующих появляется мамаша Бешю; она садится за старое пианино и принимается терзать дюжину фальшивых нот в верхнем регистре, исполняя какой-то дерганый и разнахляпистый[41] музыкальный отрывок, который когда-то был, наверное, очень популярным. Начинается документальный фильм про лов сардины. Смотреть документалку детям скучно, да еще как. Тем более что терпения у них ни на грош. Зал возбуждается, поднимается гвалт и крик, так что немногочисленные взрослые теряют возможность насладиться Бешюевыми гармониями, даже если бы им, пентюхам, этого хотелось. Потом в атмосфере общего галдежа сардины уплывают с экрана. Зажигается свет. Дети вертятся, перестреливаясь шариками жеваной бумаги и липкими карамельками. Наконец свет снова гаснет. Воцаряется тишина. Начинается первый фильм.

На экране появляется огромный белый конь и сапоги всадника. Пока еще не понятно, что к чему, мамаша Бешю душераздирающе молотит по клавишам раздолбанного инструмента, а Жак и Люка уже обеими руками вцепились в свои сиденья, как будто превратившиеся в то огромное планиметрическое седло, что тряслось у них перед глазами. Итак, показывается грива однокопытного, показываются штаны в сапоги обутого, затем показываются пистолеты, заткнутые за пояс в штаны одетого, затем показывается мощная грудь колесом обладателя огнестрельного оружия, затем показывается и физиономия персонажа, бравого молодца, крутого парня, которому человека убить все равно что вшу раздавить, и Жако, ничуть не удивившись, признает в нем самого себя, Жака Сердоболя.