Анри Труайя - Палитра сатаны: рассказы Страница 4

— Мартен вовсе не преувеличивает, — вставила словцо Мирей. — Иногда за обедом муж говорит со мной о людях, живших в те времена, будто это наши с ним знакомые… И, уверяю вас, это не так забавно, как кажется, если что ни день…

Гости сочли уместным издать два-три негромких вежливых смешка.

— Жена права, — признался Альбер Дютийоль. — Как только появляется новая книга, посвященная этой эпохе, я спешу ее приобрести.

— Даже если она очень дорого стоит, — заметила Мирей, погрозив ему пальчиком. — Он нас разорит с этой своей манией! А теперь еще стал гоняться за подлинниками.

— Ну, в пределах разумного, — запротестовал Альбер Дютийоль. — У меня нет средств платить за автографы великих людей, но иногда попадаются весьма курьезные образцы… Да вот, к примеру.

Он открыл шкафчик и достал оттуда пожелтевший листок, поперек которого темнели несколько нервно нацарапанных строчек.

— Письменное поручение, собственноручно подписанное генералом графом Бертраном! — гордо провозгласил он.

— Потрясающе! — восхитился Люсьен, даже не взглянув на драгоценный листок. — И сколько вы за это заплатили?

— Это секрет! — объявил Альбер Дютийоль и прижмурил глаза, словно громадный котище перед плошкой молока.

— Даже мне не говорит! — всплеснула руками его супруга, состроив гримаску, выражавшую наигранное возмущение.

Мартен склонился над документом, не спеша, слово за словом, разобрал его и дал волю почтительной меланхолии, что всегда захлестывала его душу при виде осколков безвозвратно минувшего. Он подумал, что этот клочок бумаги, ныне ставший лишь любопытным пустячком, некогда сыграл самоважнейшую роль в жизни людей, которые теперь никого уже не занимали. Кто таков был этот генерал Бертран? Мартен не знал, и, странное дело, его почтительность от подобного обстоятельства только возрастала. Голова приятно пошла кругом от туманных хронологических фантазий, и он прошептал:

— Как это волнует! Думаешь о руке, начертавшей эти строки, о годах, миновавших с тех пор…

Жалея о своей неспособности точнее выразить, что испытывает, он щелкнул пальцами и прибавил, обращаясь непосредственно к Люсьену:

— Наш друг Альбер Дютийоль дает мне иногда кое-что почитать. Заделывает прорехи в моем образовании… С немалым запозданием, конечно, но лучше поздно, чем никогда…

— Я иногда спрашиваю себя, о чем они могут часами говорить друг с другом? — произнесла Мирей, недоумевающе взглянув на Люсьена.

— О Наполеоне, вне всякого сомнения, — не скрывая иронии, откликнулся тот.

— Сюжет воистину неисчерпаемый! — кивнул Альбер Дютийоль. — Но мы, естественно, этим не ограничиваемся, не правда ли, Мартен? Там всего хватает, речь заходит о живописи, о музыке, политике…

Все вернулись в маленькую гостиную, где Мирей разлила чай по разномастным чашкам. В подобном разнообразии, пояснила она, ярче проявляется личность владельца, в этом больше шика, нежели в банальных фарфоровых сервизах. Люсьен с чрезвычайным жаром подтвердил ее слова. В голосе Альбера Дютийоля явственно прозвучали нотки супружеской гордости, когда он заметил:

— У моей половины всегда оригинальные идеи. Она не в ладу с общепринятым мнением.

К чаю подали маленькие песочные пирожные.

— Домашние, — подчеркнула Мирей.

— Сделано вот этими белыми ручками? — шутливо осведомился Люсьен.

— Нет, морщинистыми руками Эрнестины, нашей старой служанки. И превосходной, заметьте, кулинарки. Я-то не способна даже поджарить глазунью.

Мартен про себя отметил, что эта женщина диковинным образом умеет находить повод для гордости даже в собственных изъянах. Она желает нравиться и ради этого способна все перевернуть с ног на голову. Абсолютная противоположность покойной Аделине. Как Альбер мог полюбить подобное создание, суетное и склонное так выпячивать свою персону? Конечно, она моложе его на двадцать лет… Но еще никогда супруга приятеля не казалась Мартену настолько фальшивой и безмозглой. Сверх меры накрашенная, с кроваво-красными ногтями. В деревенской глуши так не ходят. А может, это он отстал от жизни? Он перевел разговор на работы по восстановлению церкви. Мирей закричала, что правительство сошло с ума — тратить такие суммы на реставрацию этой развалюхи!

— Если бы там хоть собирались опять служить мессы! — не унималась она. — Но ведь нет же! Так и будет стоять пустая, никому не нужная… А на такие деньжищи можно было бы подновить все дома в округе, оборудовать площадку для мусорных контейнеров, открыть школу…

— Здание построено в тринадцатом веке. Это настоящее чудо архитектуры. Мы не имеем права допустить, чтобы подобные шедевры рассыпались в прах!

— Я согласен с Мартеном, — поддержал приятеля Альбер Дютийоль. — Эта церковь — важнейшая часть национального достояния. Совершенный образец искусства перехода от романского стиля к готике.

— Ну, эти двое всегда споются! — съязвила Мирей.

— Когда-то рядом с церковью стоял домик священника, — сообщил Альбер Дютийоль. — Он был разрушен во время Революции. Чудо, что сама церковь уцелела, ведь тогда крушили все подряд, как маньяки. А вот кладбище было дальше. От него ничего не осталось. Там теперь стоят дома. Например, наш. Да и ваш тоже. Если археологи начнут здесь вести раскопки, их находок хватит для целого музейного зала.

— Какой ужас! — простонала Мирей. — Меня совершенно не греет сообщение, что мы живем на кучах костей.

— А мне нравится! — с вызовом заявил Люсьен. — По крайней мере, чувствуешь себя среди своих. Тех сограждан, кто жил здесь вчера и позавчера.

Мирей сверкнула на него взглядом, исполненным искрометного, юного веселья:

— Как, разве вы не предпочитаете Париж?

— Это смотря для чего, — ответствовал молодой человек, пристально глядя ей в глаза.

— Для всего. Для работы, развлечений…

— Работа нигде не сахар. Что до развлечений, их можно найти в любой дыре.

— А кино… В Витроле нет даже кинотеатра!

— Когда нет кино, — улыбнулся Люсьен, — я прокручиваю его в собственной голове!

Он был явно в ударе. По мнению Мартена, даже чересчур. Ему казалось, что малая толика робости не повредила бы… Но это, видно, парижский дух делает язык таким бойким. Здесь привыкли к большей сдержанности. Однако Мирей, похоже, в восторге от того оборота, какой приняла беседа.

— Честное слово, вы правы! — так и взвилась она. — У каждого в голове — свое кино, свои маленькие пристрастия. Никогда не догадаетесь, чем развлекается мой муженек, когда отдыхает от книжек. Он строит корабль!

— Настоящий корабль? — почему-то возликовал Люсьен.

— Да нет! Корабль в миниатюре… Из спичек.

Альбера Дютийоля, казалось, несколько сконфузило откровение супруги.

— Ну да, — признался он с извиняющейся полуулыбкой, — я вбил себе в голову, что смогу соорудить из спичек маленькую копию «Беллерофона» — корабля, на борту которого Наполеона увезли на Святую Елену… Это меня занимает, развлекает.

С Мартеном он никогда об этом не заговаривал. Опасался, что старый друг не способен понять его энтузиазм, побуждающий к такой кропотливой работе? Мартену стало грустно, что с ним не поделились секретом.

— А этот корабль, на него можно посмотреть? — спросил Люсьен.

Альбер Дютийоль медлил. Видно, колебался между желанием продемонстрировать свое творение и опасением показаться смешным в глазах профанов.

— Но он еще не закончен, — промямлил он.

— Это все отговорки, — зашептала Мирей. — Кораблик и так уже вполне ничего. Покажи его, Альбер… Да ты ведь умираешь от желания сделать это!

— Ну хорошо. Идемте, — со вздохом решился Альбер Дютийоль.

Он пригласил гостей в довольно светлую пристройку, служившую ему мастерской. Там, на длинном столе, гордо красовался корпус миниатюрного суденышка. Раздутые бока, тяжелые конструкции верхней палубы и рубки, леера — все было изготовлено из тысяч приклеенных друг к другу спичек. Изделие производило фантасмагорическое впечатление точности и хрупкости.

Одна из мачт с принайтованными реями уже стояла на своем месте.

Восхищенный, Мартен застыл перед этой крошечной копией некогда существовавшего корабля и думал о том, какие чудеса терпеливого и хитроумного искусства нужно было совершить его другу, чтобы соединить все сокровеннейшие частицы этой конструкции. Только представить себе, как он священнодействует в одиночестве, окруженный россыпями спичек, каждую подцепляет пинцетом, удаляет торчащие древесные волоконца и, задерживая дыхание и унимая дрожь в пальцах, пристраивает ее, уже обмазанную клеем, на предназначенное ей место, да так, чтобы не упустить из виду общий замысел.

— Это просто великолепно! — пробормотал он. — Сколько же времени вам понадобилось, чтобы сделать такое?