Александр Гроссман - Образ жизни Страница 4

В середине лета на опушке леса разбили табор цыгане. Оказалось, что заколоченный сарай во дворе мастерской, — старая кузница. Цыгане переложили горн, приладили меха, запахло серой, застучали молот и молоток. Петя издали поглядывал в открытую дверь кузницы, не решаясь подойти ближе, пока молодой цыган не позвал его:

— Заходи, пацан, не съедим.

Таинственный пещерный полумрак, хищные на вид инструменты, светящийся послушный металл, непривычный запах железа, кузнецы, как колдуны из сказки… слишком много впечатлений для одного раза. Петя почти на ощупь вышел из кузницы и сел в тени сарая. За спиной молот и молоток вели понятный ему разговор, картина власти человека над металлом всё ещё стояла перед глазами. Жизнь изо дня в день наполнялась содержанием. Петя ещё не раз испытал на себе гипнотическое действие светящегося металла и убаюкивающей беседы молота с молотком. Перед самым началом школьных занятий табор свернули, кузницу заколотили, и лето кончилось.

Меня всегда занимал вопрос: как удалось старым мастерам, на ощупь творившим железный век, постичь прецизионные процессы и оставить невоспризводимые сегодня шедевры? Воображение моё рисовало затемнённую кузницу и мастера, совершающего обряд рождения булатного клинка. Я завёл разговор о забытых приёмах, Пётр вяло поддакивал, думая о своём, додумал и оживился.

— Похоже, я знаю один такой приём. В цыганской кузнице подсмотрел. Там в углу разные полешки сохли. Помню сосну берёзу, осину, других я не знал тогда. Вечерами после работы молодой цыган щипал лучину и складывал отдельными кучками. На закате, когда стемнеет, они ковали ножи на продажу. Собирали по деревням старые рессоры и выковывали из них ножи разной длины и формы. Под закалку, как я сейчас понимаю, немного перегревали, дожидались сочного красного цвета и калили. Потом они раскладывали ножи на решётке над горном и начинали колдовать. Старик прикладывал к ножам лучины и, по мере их обугливания и воспламенения, молодой передвигал ножи подальше от жара. Я, понятно, не присматривался в какой последовательности он брал лучины, но и так ясно — низкий отпуск.

Этим полным событиями летом было ещё одно: Петю пригласили в гости на пельмени. Пригласила Фая. Подошла к воротам мастерской, заходить не стала, вызвала Петю. В новеньком цветастом платье, в тряпичных туфлях на каблучках и в новом обличье — подстриженная, без косичек она смотрелась старше своих лет. Фёдор крикнул из мастерской:

— Держись, Петруха, это она для тебя так вырядилась.

— Больно надо. Мамка приглашает в выходной пельмени есть. В час ровно. Смотри не опаздывай.

— А меня? — не унимался Фёдор.

— А тебя пусть Лидка угощает.

Петя обрёл дар речи: — Кто меня пустит в выходной?

— Пустят. — Повернулась на каблуках, расклешила платье и пошла.

— Ну, Петька, взялись за тебя бабы, — не то в шутку, не то всерьёз сказал Фёдор.

— Не зевай, парень, — добавил Никитич.

На лай собаки из окна выглянула Фая: — Иди, не укусит.

Петя отворил калитку, пёсик зашёлся в истеричном лае.

— Иди, Иди! Во дурак! Щенка боится. Марш на место! — пёсик затих и завилял хвостом.

Фаина мама протянула руку: — Здравствуй, Петя.

Только сели за стол, пришли Лида с Федей. Федя поставил на стол бутылку водки, Лида достала стаканы.

— У меня на всех больших тарелок не хватит, — развела руками хозяйка.

— Нам можно в одной, — сказала Лида.

— Нам тоже, — Фая подвинулась к Пете. Все засмеялись. Фая смутилась и вернулась на место. Пельмени ели с уксусом под водочку, дети пили брусничный морс. Поели, посидели, попели. Все вместе проводили Петю до детдома.

Чтение давалось Пете с трудом. Фая уже бегло читала, а он всё ещё по слогам. Со счётом всё было наоборот — Петя легко складывал и отнимал в уме, а Фая путалась в пределах ста. В классе она сдвигала тетрадку так, чтобы Петя мог видеть примеры, и записывала ответы под его диктовку. Свободно читать Петя начал в третьем классе. Поздней осенью стоял у окна, облокотившись на подоконник, и смотрел, как роняет листья берёза. Тут же лежала тоненькая книжечка для начального чтения — «Лягушка путешественница». Он открыл её, начал читать и прочёл. Воодушевился, пошарил по комнатам, поспрашивал и нашёл ещё пару тоненьких книжечек из той же серии: про Му-му и про Жучку. В школе попросил Фаю принести книгу, которую ей читала Лида. Эту первую свою книгу Петя читал долго. Прочёл и начал с начала. Попадались незнакомые слова, не всё было понятно, но произошло главное, что отличает читателя, — он жил вместе с героями, с Тимуром и его командой. Днём он носил книгу за ремнём под рубашкой, на ночь клал под матрас. Вернул, попросил ещё что-нибудь и услышал ответ в обычной Фаиной манере: — Ну, забота теперь у меня книжки тебе таскать. Ладно, поищу. Сама я? Не, не читаю, мне бы про любовь что-нибудь, а так скучно.

Варвара Кирилловна похвалила Петю: — Ты заметно подтянулся по чтению, продолжай читать.

— Что читать, если книжек нету, — проворчал Петя.

— О чём ты бы хотел почитать? — спросила Варвара Кирилловна.

— Про войну и чтобы мягкая.

Варвара Кирилловна удивлённо на него посмотрела. Тут же вмешалась Фая: — Ну, без обложки, чтоб под рубашкой носить, а то плакали ваши книжки.

Варвара Кирилловна принесла в детдом несколько книжек небольшого формата, изданных на газетной бумаге. — Не надо их прятать, — сказала она, — пусть все читают.

С этого дня ученики разных классов стали приносить книги — потрёпанные, иногда без начала и, что самое обидное, иногда без конца. Варвара Кирилловна отдавала их Пете, а он относил в детдом. Так попала к нему «Дикая собака Динго, или повесть о первой любви»[3]. Петя прочитал заглавие и отдал книгу Фае.

Алевтина остановила Фаю в хлебном магазине. Она несколько раз вызывала Петю по просьбе Фаи и всё собиралась «прочистить ей мозги»:

— Ты, подруга, особенно-то губу не раскатывай. Красавчик твой последний год здесь доживает. Улетит скоро птичка.

— Куда улетит?

— Известно куда — в дальние края. У них одна дорога — из детдома в ремесленное, там армия подойдёт, а после армии, где служил там и останется. Приберёт его к рукам черноглазая. Всё расписано, подруга, как по нотам, — Алевтина перевела дух и засмеялась.

— А почему черноглазая? — спросила Фая с вызовом.

— Такие они, положат глаз, и пропал мужик. Очи чёрные, очи жгучие… знаешь?

— Знаю. Больно надо.

Весной объявили, что детей переведут в Ижевск, а детдом закроют. Местные парнишки обрадовались, Петя загрустил. Здесь он уже нашёл своё место, прижился как-то и за оградой друзья появились. Кто заменит ему Никитича, Фёдора, Фаину семью. Жизненный опыт был ещё мал. Неизвестность пугала.

В день отъезда ребята бесцельно слонялись по двору, бродили по комнатам, выглядывали в распахнутые ворота — ждали машину. Фая подошла со стороны оврага, высмотрела и выманила Петю.

— Поехал, значит. Книгу забыла отдать. Почитай. — Она протянула обёрнутую в газету повесть о первой любви. За обложкой лежал конверт, а в нём записка с адресом и предложением писать письма.

Петя отступил на шаг: — Зачем она мне. Оставь себе.

Фая не ожидала отказа. — Лида с Федей осенью распишутся. Хватит, нагулялись, — она вновь протянула книгу, — возьми, может поумнеешь.

Петя заупрямился, отступил ещё на шаг, сказал:

— Прощались уже. Пойду я.

— Иди, иди! Дурак! Идиот! Урод проклятый!

Петя повернулся, пошёл, услышал: «Изверг! Еврей чёртов!», — и не оглянулся. В спальне опустился на голую кровать, посмотрел на ряд солдатских вещмешков с именами, выведенными химическим карандашом, и закрыл глаза. Задремал, его разбудили, когда пришла машина.

Глава 3

О годах, проведенных в ижевском детдоме, Пётр не любил вспоминать. Воспитатели требовали послушания, учителя добивались успеваемости. Подростки тяготились своим положением, ухитрялись добывать курево, не упускали случая выпить, если представлялась такая редкая возможность, враждовали с городскими, сводили счёты со своими, словом, жили, а сознание определяло бытие.

На стене висел пожелтевший Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2 октября 1940 г. «О государственных трудовых резервах СССР», вводивший мобилизацию молодёжи в возрасте 14–16 лет в ремесленные училища и школы ФЗО. Указ обязывал «… ежегодно призывать до 1 миллиона подростков мужского пола для обязательного профессионального обучения». Рядом помещалась выписка из Указа от 28.12.40 г. За нарушение дисциплины и самовольный уход из училища можно было загреметь в детскую колонию. Об этом заведении были наслышаны, и никто туда не стремился. Узаконенная эксплуатация детского труда не смущала детдомовцев. Многие, и Петя в том числе, ждали этого часа с надеждой. Закончив кое-как седьмой класс, Петя сменил детдом на интернат, и его стали учить профессии токаря-фрезеровщика.