Уолтер Мэккин - Действующие лица в порядке их появления Страница 4

А потому смеюсь, что мистеру Мэрфи пришлось изрядно повозиться, чтобы распутать сеть и вызволить меня. Вообще-то он на слова скуп, вы сами убедились. Но тут столько мне всего наговорил! Будто подменили его, совсем другой человек. Именно такой, каким я всегда его считала.

Другие подоспели, когда он меня уже высвободил из сети. И тут они заладили: непременно надо им отнести меня домой на руках. Я не хотела, чтобы меня несли. Прекрасно могла дойти сама, но они заладили свое. Когда с человеком несчастье, другим обязательно надо навязываться со своей помощью. Но только тут никакого несчастья не было. Наоборот, я даже обрадовалась: ведь спас меня мистер Мэрфи. Словно вернулось былое. А они взяли и все испортили.

Мистер Мэрфи загрыз себя — считает, что кругом виноват. В том вся его беда. Знаю, с нашей стороны просто глупо, что за столько лет мы ничего не сделали, чтобы как-то это поправить, но если чутье вам не подсказывает почему, значит вам того не понять.

Да, теперь мы с ним решили пожениться. У людей будет повод посплетничать всласть, ну и пусть, жалко, что ли. Теперь все окупится, а что с таким опозданием — невелика важность. Нет, прямо здесь, в нашей деревенской церкви.

Да, Джули. Мы с ней встретились и обо всем поговорили. Добрая она девочка. Но совсем растеряна. А вы бы не растерялись? Не знаю, сколько ей нужно будет времени, чтобы со всем этим как-то свыкнуться, знаю одно: она поступит так, как должно. Я выразилась чересчур торжественно? Ну, это нечаянно.

Майкл-второй сделал добро — то самое, без которого не бывает худа. Я поняла это, когда оправилась от первого потрясения. Ведь иначе это так и не вышло бы наружу.

Ужасно глупо все, да? Человеку, привыкшему к умствованиям, такого не понять, да? Ну, тут уж я ничем помочь не могу. Да, пожалуй, что так, речь у меня правильная. Я четыре года проучилась в средней школе-интернате при монастыре. Думаю, потому-то мои родители и встали на дыбы, когда я полюбила мистера Мэрфи. Решили, что он мне не пара. Точнее — что это слишком мизерное возмещение: ведь они пошли на такие расходы, чтобы меня выучить.

Родители порою бывают до того неразумны.

Вот говорю я это и тут же спрашиваю себя: ну, а сама я как мать оказалась лучше?

И отвечаю — нет, не лучше. Хуже.

Так что видите — жизнь это круг. Суетишься, носишься с ней, словно собака с костью, и как собака кость зарывает, так и ты норовишь спрятать ее от чужих глаз; а надо бы все делать в открытую, тогда бы людские глаза привыкли к твоей жизни и в один прекрасный день вообще перестали б ее замечать.

Мне одно досадно: они ухватились за этот случай со мной, чтобы самих себя распалить. Ну, а я не хочу служить предлогом для чьих-то распрей.

А так я довольна. Спасибо вам. Храни вас господь.

Да, Турлок О'Коннор — это я. Меня потому трудно застать, что дома я не очень-то часто сижу. Как пойдет в реках и озерах рыба, выхожу на лов, а как дичь появится — на охоту. Есть у меня и овцы, на выгоне пасутся и в горах. Да еще полоска земли и две коровы, так что дел хватает. В доме особенно рассиживаться некогда.

Прибрано, говорите? А я люблю, когда прибрано. Да и наловчиться в этом деле успел. Родители уже несколько лет, как умерли — от гриппа. Братья и сестры — есть, как не быть, но они по всему свету разбросаны, все больше в Америке.

Злюсь, что меня здесь оставили одного? Ну-у-у, да вы пораскиньте мозгами! Мне здесь, дома, по душе. На прокорм зарабатываю. Еды хватает, жизнь у меня — лучше не надо.

Почему же, можно и о соседях, я не против. Разве есть кто у человека ближе, чем соседи, — оттого и ссоры бывают: как все равно в семье.

Мик Оуэн хороший человек. Беспокойный очень, вот его главная беда. Жена у него трещит за двоих, а вообще-то она не вредная. Он никак не опомнится, что у него парень такой получился: ну, словно бы высидела утка яйцо, а вместо утенка вылупился гусенок. Все смотрит на него. Спрашивает себя: неужто мой? Так до самой могилы и будет дивиться. А Славный Денек — это Макграт — он какой есть, такой и есть. Если кто-то шиллинг заработал там, где сам он еще урвать не поспел, это ему нож острый. Ну, уж каков есть. Его не переделаешь. Надо принимать людей такими, какие они есть.

А вот с Джули он себя показал довольно порядочным. Живет она не так чтобы в роскоши, но сыта да и одета не хуже других. Правда, работает она на него чуть ли не задаром, но как ни говори, а он ее к себе в дом взял с самого рождения, верно? Этого у него не отнимешь.

Вы просите про Майкла-второго рассказать — вот тут мы с вами вроде бы на топь ступаем. Мы с ним вместе ходили в школу. Не сказать, чтобы очень ладили. Я здоровенный, сами видите, а он всегда был небольшого роста — так-то сильный, крепко сбитый, но низенький. Низенькие, они всегда на рослых зуб имеют, а рослый низенького ударить никак не может. Только и всего.

Вечно он лез всех поправлять. И говор, мол, у тебя не такой, и слова не такие, и понятия не те. И всегда был задиристый, прямо бентамский петушок. Поправлял, однако, не всегда правильно. Читал запоем, но, я так мыслю, из книг брал только то, что с его мнением сходилось, а остальное проскакивало мимо.

А потом родители послали его учиться. Уехал на пять лет, и это вроде бы его от нас отдалило. Я так мыслю, человек должен там расти, где родился. Будь у меня сын, я бы его, думается, не услал из дому, как они. Уж не знаю, как бы я его выучил, исхитрился бы как-нибудь, только отсылать бы таким манером не стал. Ну, наезжают они домой на каникулы. Если в ком устойчивости нет, такой посматривает на нас свысока, вроде бы милость какую оказывает, что с нами играет или же пляшет, пьет там или разговаривает.

Но Майкл-второй — это дело особое. Таких, как он, не часто встретишь. По моим словам можно так понять, что он не очень-то мне по душе, знаю. Дайте-ка поразмыслить. Да, пожалуй, верно; так-то он мне не по душе, а все же у меня к нему какая-то слабость. Понимаю, одно с другим не вяжется, но лучше объяснить не умею. Вроде как если живет у тебя в доме ручная крыса. Нет, я его крысой обозвать не хочу. Вовсе он не крыса. Просто чудной какой-то, скажем так.

Угу, вот, значит, мы и до пьесы добрались. Я обозлился? Да нет, нисколько. Нарочно скатал в город посмотреть ее.

А чего вы так удивляетесь? Я частенько удираю в город, на вечерок, а то и дня на два закачусь — посмотреть что-нибудь: пьесу там, или оперу, или представление такое, где танцуют, как его, балет, что ли. И, знаете, у нас многие ездят. Не такие уж мы охламоны.

Пьеса — не бог весть что. Жиденькая вообще-то, но потешная. Местами здорово смешно. Угу, я заметил этого типа, как там он его окрестил — Дурлок О'Дубин. Считается так, что это он вывел меня. Да нет, я посмеялся и все. Это же придумать надо, будто я лососей незаконно промышляю — глушу динамитом да еще пускаю какую-то отраву, — вот чушь-то! Ведь их можно ловить куда проще, и уж я-то рыбу губить не стану. Пока еще соображения хватает. Чего ради глушить лососей — чтоб они через год-другой вовсе повывелись?

Я вам так скажу: есть в пьесе очень ехидные места, с подковыркой, но подковыривает-то он только нас, нам одним и понятно: это он нас на посмешище хочет выставить. Майкл-второй меня не очень жалует, знаю. И такой-то я, и сякой. Потому что. ему взбрело в голову, будто я приглянулся Джули, а она ему самому здорово нравится. Вы ее видели? Ну вот, очень она развитая девушка. Все, бывало, с ним ходит, все его слушает. И из себя такая красивая — хорошая бы ему жена. А он опасается, что я ей приглянулся, но только дурь это одна — Джули во мне брата видит, родных-то братьев у нее нету, да и я на нее смотрю как на сестренку. Вроде бы оберегаю ее, понимаете, и так мы с ней славно ладим, ну, как брат с сестрой, когда они молодые, то и дело хохочем, а смеется она до того хорошо, будто колокольчик заливается — состришь, бывает, и даже не больно удачно, а она расхохочется вот так, и ты сам в своих глазах вырастаешь. Вы такое можете понять? А понять надо обязательно, потому что зря он на меня взъелся. У нас с ней просто дружба. Приятели мы с ней. Вы такое можете понять?

Ну, а если тут все ясно, что ж тогда еще? Я так мыслю, ум у него неосновательный и в словах глубины нет. В жизнь не вдумывается — поверху скользит: и не то чтобы по сливкам скользил, нет, по снятому молоку. Вроде бы целыми часами на небо смотрит и на звезды, на луну, на солнце, холмы разглядывает, траву зеленую и вереск, но, я так мыслю, видит он их только по отдельности. А что все они — одно, для чего они и зачем, того он понять не может; где ж ему тогда понять, зачем люди живут — пусть хоть люди маленькие, вроде нас? А на маленьких людях мир стоит; так что общность ихняя, и стремления, и мечты — они-то и придают смысл всему сущему. Вы меня понимаете? Вот они и говорят ему: возьми зеркало, поднеси его к нам и покажи, какая она есть, наша жизнь; взять-то он зеркало взял, но показывает только себя самого — обличье свое и понятия.

Может, я кругом неправ, но вот так я на это дело смотрю.