Галина Щербакова - Дивны дела твои, Господи… Страница 4

А единственная дочь Елена стоит рядом и все подливает, подливает масла в топочку. Смехом, конечно.

– В тюрьме, говорят, такие пытки самые страшные – свет лампочки в глаз. Это была казнь, мамуля?

– А я? Я где спала? Не под той ли люстрой?

– Чего не стерпишь, чтоб другому насолить.

Александра Петровна так зарыдала, что дочь испугалась:

– Господи, мамуля, да я же треплюсь. Да вы же с папой были такая пара.

– Какая? – спросила Александра Петровна. – Скажи, какая? Это важно, мне это очень важно.

– Ну, слушай, – Ленка приготовилась говорить долго, умостилась на кухонном стульчике, стала загибать пальцы. – Слушай. Во-первых, единые требования. У других мама – одно, папа – другое. У вас не побалуешь. Даже когда правильно думать по-разному, вы думали одинаково. Во-вторых…

– Подожди! Подожди! Единые требования… Ты относительно себя?

– Я относительно жизни, – вдруг почему-то увяла Ленка. – Может, от этого папа и умер?

– От чего?

– Ну… От единства, что ли… Ты травоядная, он млекопитающий, а ели одно… Кто-то должен был умереть…

– Ты считаешь – мы не подходили друг другу?

– Нет, вы хорошо спелись. То, что вас различало, вы сожгли на общем семейном костре. Да ладно тебе, мама… Папы уже столько нет…

– А при другом варианте – не со мной – он мог бы жить и жить.

– Он мог бы умереть в двадцать пять! – закричала Ленка. – В тридцать! Он мог бы стать Гагариным или уголовником. Мало ли? Ты что, фантастики начиталась? Откуда у тебя бред на тему, что было бы, если…

Явился из комнаты муж. Дочь повисла на нем.

– Спаси! Мамка меня замучила. Она просчитывает вариантности жизни. Скажи ей, скажи! Мы живем без вариантов. Варианты – это не у нас. У нас судьба. Чет – нечет… Жесткий фатум… Карма… И так будет сто, триста лет… Пока не отмоем кровь, которой все залили по шею, по маковку… Господи, как еще?

Ну все что угодно! Но такое! Они же говорили о семейном, близком, печальном, они папочку-покойника вспоминают, особенности его характера, при чем здесь карма и кровь по маковку? А муж Ленку ласкает, по спинке гладит: «Успокойся, родная, успокойся! Ну, дурочка, ну…» И на Александру Петровну смотрит злым глазом. Она в нем читает: если вы, приходя к нам, будете доводить мою жену до истерики, то не ходить ли вам куда-нибудь в другое место?

– Она моя дочь, – сказала Александра Петровна этому глазу, но получилось это вроде невпопад. На мысленные слова надо мысленно отвечать, а то такое ляпнешь, что за всю жизнь не оправдаешься.

– Не морочьте себе голову разными кармами, – сказала Александра Петровна, идя к двери, – тоже взяли моду. И у кого? У нищей и голой Индии. Нет чтобы учиться у шведов или финнов. Посмотрите на себя в зеркало – мы европейцы. Цвет кожи, скелет… И вообще… Я читала про эти нирваны – опасная дичь. Сын моей знакомой, мальчик одиннадцати лет, где-то вычитал – у индусов! у индусов! – про наслаждение, что ли, смерти… И затянул себе петлю на шее. О матери он подумал? Каково ей? Так что читайте, читайте! Чет – нечет, фатум – статум… А жить надо чистоплотно и скромно…

Они смотрели на нее, как на ненормальную. Ну, во-первых, она вообще немногословна и если где и разойдется с речью, то уж не с детьми, конечно. Не хватало еще! Во-вторых, вид у Александры Петровны был подходящ! В процессе речи она почему-то расстегнула пуговички на кофточке, видимо, чисто нервно, и теперь они видели розовую комбинацию и черный лифчик с перекрученной лямкой и белое пятно, конфигурацией похожее на Черное и Азовское моря на карте. Азовское море Азовом – или Таганрогом? – упиралось под мышку и уходило в сумрак спрятанного тела.

Ленка бросилась застегивать мать, а та вроде ничего и не заметила, дала себя прибрать, продолжая осуждающе говорить и смотреть на зятя:

– У меня есть желание – побить вашу посуду. Потому что не могут чайники стать наполнением жизни. Я понимаю – книги. Соберите «Жизнь замечательных людей». Пржевальский. Антуан де Сент-Экзюпери… Мало ли… Или даже кактусы как явление природы, как разновидность флоры.

Дети не спорили. Стояли и слушали. Более того. Ленка кивала и повторяла: «Хорошо, мама, хорошо. Будет тебе флора, будет и свисток».

Александра Петровна уходила с ощущением какой-то важной и выполненной миссии, высказалась наконец про чайники и указала направление жизненного пути. Все же остальное было ею забыто. Вышла от дочери женщина, которая пожурила детей за бестолковые пристрастия, а что для матери важнее, как не наставление чад на верный путь? «Правильной дорогой идете, товарищи!» Откуда это? Из какой литературы?

Александра Петровна не знала, что Ленка в этот момент рыдала в своей чайниковой кухне и причитала:

– Господи! Да что же это с ней? По ней же психушка плачет!

А муж дочери мягко так, как дитю неразумному, объяснял:

– Лен, а Лен! А не найти ли нам ей старичка с работающим пистоном? Насколько я понимаю, у порядочных теток сплошь и рядом повреждение в уме от простого плотского недоедания. Извини, конечно, она тебе мать, она тебе не женщина. Но объективно… Абстрагируясь от личности…

А у Александры Петровны, наоборот, был душевный подъем, и она даже решила сходить в кино – сто лет не была. Что теперь показывают людям? Красивый американец с навсегда закаменелым торсом пялился на нее с такой тупой тоской, будто, давно ничему не удивляясь, он все-таки удивился, что она пришла… На него, что ли, смотреть? Неужели? Ей даже показалось, что он ей так и сказал: «Неужели? – и рассердился: – Иди! Иди домой. Нечего!» «Нет уж!» – ответила она ему с некоторым вызовом и довольно громко, отчего парочка впереди, хорошо пристроившаяся для получения оргазма, отпрянула друг от друга как ошпаренная, а Александра Петровна – это ж надо жить и поступать невпопад – с достоинством советского человека пояснила дураку-американцу: «Я свободный человек в свободной стране. Делаю, что хочу». Парочка услышала в словах намек на свои дела и, хлопнув креслами, пересела подальше; и тут нельзя не сказать, что, говоря на одном языке, можно ни черта не понять, а можно – как Александра Петровна с американцем – очень даже понимать и сочувствовать друг другу. «Каково тебе там с неподвижным торсом?» – «А каково тебе с этими трахальщиками на виду?» О-хо-хо, жизнь!

Первое, что увидела Александра Петровна, выйдя из кинотеатра, был синий нарост почтового ящика. И все сразу мгновенно вспомнилось, начиная от письма Рае Беленькой и кончая этим, конечно же, не случайным заявлением дочери о том, в сущности, что все мы – сволочи-кровопролитчики.

Все вопросы вновь открылись – донос не донос, инфаркт не инфаркт? Все могло у нее быть – у Александры Петровны, все. И полезла в голову предыстория ее истории. Эпоха до ее эры.

…А мамочка и папочка уснули вечерком… И был это январь тридцать седьмого года. Они тогда (по семейной легенде) отдыхали в санатории для партактива. Мамочка очень гордилась этим моментом своей жизни. «Солидные такие люди, – рассказывала мамочка-рохля, – со следами пуль и ножевых ранений. Герои, – и без перехода: – Каждый лист пальмы протирался. Каждый. Мы были самые молодые. И нас обожали и поощряли!»

Александре Петровне захотелось в тот санаторий. Как их там поощряли – мамочку и папочку? Как? Были ли скабрезные шуточки старых инвалидов или – наоборот – все сплошь говорили только о высоком? Что было тогда высоким? Господи, что за чепуха, возмутилась Александра Петровна. Родители были молодые и, конечно, норовили остаться вдвоем, они, наверное, пропускали полдник, поэтому много ели в ужин, и все равно сытости до утра не хватало, пили ночью воду из графина и грызли печенье.

«Не ешь сладкое, – говорил отец. – Нам нужен сын. Мы назовем его Александром. Это в переводе на русский – победитель». – «Правда? – удивлялась мама. – А с какого языка?» – «С древнего, – отвечал отец. – Македонский ведь был полководец. С него и пошло…» Мать виновато пережевывала ненужное для создания мальчика печенье. Она-то уже знала, что продукт пропадет зря, что никакого мальчика не будет. Она знала – в ней девочка. В конце концов, последняя борьба хромосом происходила на ее территории. И тогда она вспомнит, что среди Александров были и женщины. Коллонтай, например. И она сказала об этом отцу. И отец ответил ей, что, конечно, Коллонтай Коллонтаем, но она должна тем не менее постараться. Пусть ест больше мяса, а на сладком затормозит.

Спрятал ли он от матери печенье? Александра Петровна так задумалась об этом, что, проходя мимо, не поздоровалась с соседками-старушками, укоренившимися на всю оставшуюся им жизнь на лавочке, за что и получила вслед аттестацию с оттяжкой. «Этой чего не жить? Мать ей хорошо оставила, да и муж не пил – не курил. Дочку выдала в жилье. Одна в двухкомнатной, как барыня. Картошку несет обязательно с букетом. Ты разведи цветы в горшке и нюхай. Не, носит. Изображает! Нет! Простых теперь мало. Теперь мода на заграницу. Там старухи старые красное носят и вино сосут через соломинку. Шеи у них, как у черепахи Тортилы, а мужчин себе позволяют. И это конец света, что бы там ни говорили. И каленым железом надо, каленым! А то мы удивляемся – молодежь! Так они ж смотрят. Прошла – и ни тебе здрасте, ни хотя бы кивок головы. Как мимо стенки. Это человек? Нет, это не человек!»