Франсуа Мориак - Конец ночи Страница 4

— Но это же твоя бабушка, Мари!

— Нет, мама, не читайте хоть вы мне нравоучений. Я ее не осуждаю… Я просто не выношу ее, поскольку от нее завишу… Около вас я ее забуду, забуду папу. Когда они не будут целыми днями торчать у меня перед глазами, я легко перестану их ненавидеть. А вы, вы меня поймете…

— Нет, Мари, нельзя так говорить. Нельзя, нельзя!

Дочь возвращается к ней, она предпочла ее тем… другим. Какой реванш! Но все ли известно Мари о судебном процессе матери? Что именно она знает? Бернар, вероятно, посвятил ее в это дело достаточно, для того чтобы ее напугать. Прежде, при кратковременных встречах с дочерью, Терезе случалось подмечать у нее какие-то проявления страха… И, несмотря ни на что, сегодня вечером она здесь, у нее…

— Нет, дорогая, у твоего отца были свои недостатки, но скупым он никогда не был.

— Вы не знаете, каким он стал теперь. Если уже пятнадцать лет тому назад вы его не выносили, чтобы вы сказали сейчас? Вы не можете себе представить… Надо только слышать, что они говорят с бабушкой: «Теперь уж ничего не отложишь на черный день… Все сбережения пропадают, а остальное поглощают налоги. Тебе придется работать, девочка… Дойдем и до этого: надо привыкать к этой мысли!» Если бы вы видели их лица, когда я отвечаю: «Ну что же! Подумаешь! Буду работать…» Им хотелось бы, чтобы я ныла вместе с ними. Они не могут понять, что я легко мирюсь с требованиями своего времени.

«Это уже не слова маленькой девочки, — подумала Тереза. — Она повторяет то, что слышала, быть может, от старшей подруги или даже от какого-нибудь юнца!»

— Мари, посмотри мне в глаза.

Девочка поставила свой стакан и улыбнулась.

— Из всего тобою сказанного мне ясно только то, что у тебя могут быть некоторые основания для раздражительности, если хочешь, даже для озлобления. Но всего этого недостаточно, чтобы так восстановить тебя против них, и, во всяком случае, одно это не могло привести тебя ко мне.

Последние слова она произнесла почти шепотом:

— Есть еще что-то… еще что-то, что ты должна мне сказать…

Девочка продолжала смотреть ей в глаза. Лишь по легкой дрожи век и румянцу, неожиданно выступившему на ее щеках, Тереза догадалась, что не ошиблась.

— Мари, ты мне не все сказала…

— Вы меня слишком торопите… Вас, мама, не проведешь. Вы все угадываете.

— Он очень мил?

— Мил? Нет. Совсем напротив. Мил? Это как раз одно из тех словечек, которых он не выносит… Вы знаете, это незаурядный человек!

Облокотившись на стол, она закурила папироску: это была уже женщина, вполне созревшая женщина.

— Девочка, милая, расскажи мне все.

— Вы думаете, я приехала сюда для чего-нибудь другого?

— Конечно, ты приехала только для этого.

— Конечно!

Опять старое, знакомое чувство боли; Тереза надеялась, что на этот раз она наконец добилась той спокойной уверенности в любимом существе, когда оно уже не может больше причинять зла, так как от него ничего больше не ждешь. Но совершенно бескорыстной любви, очевидно, не существует. Мы всегда рассчитываем получить что-то, хотя бы пустяк, взамен того, что даем сами. Тереза думала, что она все предусмотрела заранее, она вооружилась, она приложила все усилия к тому, чтобы оторвать от себя девочку и вернуть ее отцу. И вдруг неожиданно она поняла, что некого отрывать, что девочку с нею ничто не связывает: «Ведь дело не во мне… Я могла бы умереть, не увидев дочери, если бы ей не понадобилась моя помощь… Она вспомнила о моем существовании в тот день, когда ей пришлось защищать себя перед отцом, защищать свою любовь…»

Тереза узнавала это ощущение горечи: даже в своей нежности к дочери она находит своего старого, своего вечного врага — страсть, чувство, которое любимое существо испытывает к другому. К Терезе обращались только поэтому. Она всегда служила только орудием, ее всегда эксплуатировали.

Мари разглядывала ее с беспокойством, мать изменилась в лице. Ничего не подозревающая девушка не догадывалась, что этот сжатый рот и холодные глаза, эта жестокая, хитрая маска являются подлинным лицом Терезы для большинства людей, ее знавших.

Мари смутилась при звуке этого вкрадчивого голоса:

— Зачем ты хочешь впутать меня в свои истории?

— Вы — наша последняя надежда…

— Я могла бы умереть, Мари! Если бы тебе не понадобилась моя помощь…

Она нервно рассмеялась, но смех ее тотчас оборвался. Молодая девушка почувствовала себя оскорбленной и пристально посмотрела на мать.

— Послушайте, мама, ведь не я же вас бросила.

Тереза отвернулась, закрыв глаза рукою. Мари подошла к ней и хотела обнять ее. Но Тереза отшатнулась.

— Знаешь что, лучше убери со стола.

Когда девочка вернулась из кухни, мать стояла, прислонившись к камину. Не глядя на дочь, она сказала:

— Я никого не бросала, Мари. Это я — покинутая, с самого дня своего рождения. Тебе этого не понять.

Да, Мари не понимала. Но, потрясенная этими словами, она вновь попыталась обнять мать, которая опять осторожно отстранилась.

— Я вас люблю, мама, почему вы этому не верите? Я вижу, что вы не верите. Отчего вы не хотите, чтобы я вас поцеловала?

— Ты прекрасно это понимаешь, Мари.

— Понимаю?

Тереза кивнула головой.

— Оставим это… Я слушаю тебя, дорогая. Рассказывай.

Девушка не заставила себя долго просить. Она посвятила мать во все подробности своих безуспешных споров с отцом и бабушкой по поводу Жоржа Фило, которого она любит. Они как будто слышать ничего не хотят об этом браке, считая его унизительным. Терезу поразило, что эти обедневшие, почти разорившиеся люди продолжают проявлять еще столько высокомерия.

Она прекрасно помнила семью Фило, которая в течение целого столетия жила все на одном и том же хуторе, на земле Дескейру. Припоминала она и старика Фило; еще ребенком она видела, как он пас своих овец и при этом вязал чулок. Его сын и внук, сделавшиеся скупщиками имений, нажили громадное состояние во время войны. Но, по словам Мари, часть его они потеряли; одно время Бернар Дескейру готов был пойти на уступки, но потом снова заупрямился, в особенности когда узнал, что и сами Фило настроены решительно против этого брака; Мари полагала, что ими руководит гордость.

— Заметьте, они еще очень богаты. Конечно, кризис и их задел. Огюст Фило (отец Жоржа) задумал чрезвычайно выгодную сделку с двадцатью с лишком тысячами гектаров земли: он рассчитывал с избытком покрыть все издержки, продав лес на сруб, как он всегда это делал; земля досталась бы ему даром… Но расчеты его не оправдались вследствие падения цен… Как бы то ни было, они все еще гораздо богаче нас… Ясно, что мне приходится считаться с семьей Жоржа! Сам же он — человек вполне культурный и большого ума. Он будет слушать курс политических наук.

«Это не ее слова, — подумала Тереза, — она повторяет чужие фразы. Когда я была молодой девушкой, то говорила такие же пустяки. Семья обязательно накладывает на нас известный отпечаток; мы легко поддаемся этому влиянию, и хорошо, если оно не оказывается для нас губительным».

Впрочем, какое ей до этого дело! Теперь она знает, почему молодая девушка села в парижский поезд: Жорж Фило будет слушать курс политических наук, — понятно, Мари заинтересована в том, чтобы быть поблизости от него.

— О! Я нашла бы в себе силы, чтобы перенести разлуку. Уверяю вас, я решилась бы на это… Но видите ли, мама, для этого я должна ему вполне доверять. Он — юноша… Я не знаю, много ли еще таких, как он. Он меня безусловно любит, но только тогда, когда мы вместе. Я признаюсь только вам: он часто говорит ужасные веши. Он говорит, например: «Когда вас нет возле меня, все кончено; я думаю о вещах, которые меня интересуют, о людях, которых вижу…» Я уверена, что он предпочитает меня всякой другой, но, когда меня нет около него, шансы мои невелики; уж таков он… Теперь вам понятно, чем угрожает мне подобная разлука…

— Да, и это привело тебя ко мне? Но ты не учла… моя девочка, не учла (минуту Тереза колебалась), что, приехав ко мне, ты себя компрометируешь.

Мари покраснела и слабо запротестовала:

— Что вы, мама!

— Обо мне уже перестали вспоминать. Время принесло забвение и как бы похоронило меня… Люди уже больше не думали о том, что у тебя есть мать. И вдруг ты меня откапываешь. И не довольствуясь тем, что извлекаешь меня из моего склепа, ты обращаешься ко мне, ищешь у меня покровительства для себя и своей любви. Ищешь покровительства у…

Она назвала свое имя и фамилию так тихо, что Мари с трудом ее расслышала.

— Представь себе, что должны думать люди при одном этом имени…

— Ничего такого, чего мне следовало бы стыдиться.

Девочка совершенно спокойно произнесла эти слова.

— Ты не в своем уме, Мари!

Но девочка молча поднялась с кресла, подошла к матери, нежно обвила ее руками. Тереза оттолкнула ее, повторяя: