Альберт Лиханов - Юрка Гагарин, тезка космонавта Страница 4

Над головой гукнул крановый звонок.

Лилька снова проехала надо мной, уже без груза, и я махнул, чтобы она остановилась. Я поднялся к ней в кабину и дал анкету.

— Через два дня принеси. Не забудь, — сказал я ей, а сам смотрел на наш цех.

Люблю я, забравшись сюда, на верхотуру, глядеть на наш цех. Особенно в солнечный день. Сквозь стеклянную крышу смотрит солнце, его растопыренные лучи поигрывают на латунных рулонах, и те — как золотые пятаки, раскиданные на морском дне. А еще у нас в цехе живут голуби. Они залетают через люки в крыше и живут под перекрытиями. Они летают по цеху, опускаются на пол, подходят к самым станам, которые грохочут, извергая золотистые листы проката. Голуби смотрят на них одним глазом, скосив голову. В перерыв те, кто отобедал, подходят к голубиной площадке и смотрят, как они клюют булки. Все стоят молча, покуривают и смотрят на голубей. И если неважное настроение, хорошо постоять среди этих молчаливых людей, покурить цигарочку, помолчать, посмотреть на серых птиц.

Вон и сейчас там стоят люди. Матвеич подставил солнцу спину, греет свой ревматизм. Вот посмотрел на часы. Часы эти всему цеху известные — сын ему с первой получки подарил — «Молния» называются, последней марки. Сын у него в литейном цехе работает, рядом. Посмотрел Матвеич на часы и сказал что-то. Я уж знаю, что сказал Матвеич, старый кавалерист. Он сказал:

— По коням!

Люди стали расходиться.

— Ну ладно, дорогой товарищ, — говорю я Лильке. — Заполнишь анкету и приноси.

Она как-то странно на меня смотрит. Вот лапоть, — ругаю я себя, — пятнадцать минут рядом простоял и не сказал ни слова. Лилька молчит, ничего не говорит. Она смотрит, как я спускаюсь по лесенке. И улыбается тихо так, жалостливо. Будто я малыш и меня обидели. «Вот черт, — думаю я, — неужели по мне что-нибудь видно?»

Навстречу идет Матвеич, жмурясь на солнце.

— Ну? — спрашивает меня.

— Что, Иван Матвеич?

— Рассказал тебе твой дружок?

Я киваю.

— Вот так хрен! — говорит Матвеич. — Значит, я культовская отрыжка. Пережиток, значит…

Только что он улыбался, а сейчас топчется и хмурится. Снова расстроился.

— Да бросьте вы, Иван Матвеич, — говорю я. — Дурак он, и все. Дурак.

Мне его жалко. Он хороший, наш дед. И конечно же, Юрка дурак.

— Ну ладно, — говорит Матвеич. — А это что у тебя? — он тычет заскорузлым пальцем в пачку анкет.

— Анкеты, Иван Матвеич, — говорю я, улыбаясь, — вот одна вам, заполните!

Матвеич, отставя руку, посмотрел в листок сквозь свои производственные очки, аккуратно сложил анкету и сунул в карман.

— Когда надо?

— Через два дня.

Он кивает и вдруг, поманив пальцем, сообщает мне на ухо:

— А космонавт-то наш шляпу купил!

— Какой? Юрка?

— Ну да! — Матвеич смеется, добродушно показывая, как много зубов ему недостает. — Пришел сегодня в шляпе! Хахарь!

Так вот почему Матвеич советовал Юрке надеть вместо шляпы горшок! Мы стоим с Матвеичем посреди пролета, цех уже вовсю гудит, а мы хохочем, вытирая слезы.

Матвеич спохватился первым, посмотрел на свою «Молнию», на свой дорогой подарок, и сказал серьезно:

— По коням!

Старый кавалерист…

5

Оказалось, что шляпу Юрка купил со смыслом. И хоть стал он в ней похож на молоденького, ощипанного петуха, свой старый блинчик-кепочку бесповоротно забросил на шкаф. Он даже на работу наряжался, хотя никто, кроме директора и главного инженера, на завод в шляпе не ходил.

Но Юрка не обращал внимания на шутки заводских ребят. Часто его вызывал в конторку Виктор Сергеевич, и Юрка, надев шляпу, молча уходил куда-то. Потом вдруг кто-нибудь слышал, как Юрка говорил по радио. Все про то же: «соревнуясь за достойную…», «весь коллектив…», «встав на вахту, выполним и перевыполним» и так далее. Или вдруг владельцы телевизоров сообщали, что Юрка сидел вчера в кадре рядом с красивой дикторшей, и та задавала ему вопросы, а Юрка рассказывал, как он, тезка космонавта, старается перевыполнять план и быть достойным такой знаменитой фамилии.

Обычно на другой день Юрка приходил веселый, мурлыкал себе под нос какое-нибудь «самбо-мамбо», и в глазах у него стояла сплошная радость.

Однако план он никакой не выполнял и не перевыполнял. Выполняла и перевыполняла бригада. Юрка, как и я, был помощником прокатчика в нашей бригаде. Заправить ленту в стан, валки отрегулировать — наша забота. Когда Юрки не было, приходилось нажимать. Ведь мы работали еще и за Юрия Алексеевича. Да и норма была у нас теперь выше, чем раньше. С нового года мы сами попросили у начальства норму пересмотреть и немного увеличить.

Правда, Виктор Сергеевич всякий раз морщился, когда Юрку просили отпустить. Но отпускал. Приятно все-таки иметь в цехе своего Юрия Гагарина. Пусть, мол, пропагандирует наш завод.

И Юрка пропагандировал. Раза два, а то и три в неделю он надевал свою шляпу и, не обернувшись, не сказав ни слова, уходил сидеть в какой-нибудь президиум. То на пленум обкома комсомола, то на профсоюзную конференцию, то в ДОСААФ, то к пионерам.

В эти дни, после смены, увидев Анку, торчащую у проходной, я говорил:

— Юрка заседает.

Она улыбалась и отвечала:

— А-а… Ну ладно, Вовочка, мне сегодня в магазин надо. — И убегала одна поскорее. Я знал — она шла не в магазин, а домой. Ей надо накормить сестренку и бабку. Но когда есть Юрка, она идет с нами до нашего квартала.

Я смотрю Анке вслед, слушаю, как выстукивает она по асфальту тонкими каблучками. Освоила свои английские! Идет легко и красиво. Миледи Анка…

Вечером я заполнял анкету.

Ярко пылала лампочка, подвешенная на длинном шнуре, прикрытая маленьким железным козырьком. Рядом стояло старинное кресло-качалка. Еще бабкино. Я любил качаться в нем.

Значит, так… Десять любимых книг. Интересно, что напишет Анка? А Юрка? А Матвеич? Я улыбнулся. Это будет любопытно — что напишет Матвеич…

А я?.. Мои любимые книги…

Ну, во-первых, «Евгений Онегин». Я читал его, наверное, раз двадцать. И фильм мне понравился. А Татьяну я себе такой и представлял, как в фильме. Умная, нежная и… смелая. Юрка наверняка рассмеется, если ему так сказать о Татьяне. Кино это мы вместе смотрели и на обратном пути спорили.

— Дура, — сказал он, — твоя Татьяна. И Ленский дурак. Полез в бутылку! Из-за чего? Что Ольга его раз с кем-то там станцевала! Подумайте! Если б все так заводились с полоборота, и людей бы уж не осталось. Все бы перестрелялись.

— Юр! — сказал я. — А ты бы не полез стреляться? Как Ленский?

— Что я, чокнутый? Мне моя жизнь еще не надоела!

Он помолчал и спросил меня:

— А ты бы полез?

Я вздохнул и задумался. А правда, стоило ли из-за Ольги ссориться с Онегиным? Нет, не стоила она того, чтоб из-за нее жизнью рисковать.

— Нет, — сказал я тогда Юрке, — не полез бы.

— А я что говорю, — обрадовался он. — Да никто бы не полез! Прошли те отсталые годочки!

А вот теперь все словно переменилось. Теперь я бы полез на Онегина и физиономию ему бы набил за нахальство! А Ольга… При чем тут Ольга. Какая бы она ни была, если любишь — значит, любишь…

А Татьяна… Черт возьми, это, наверное, уж мне мерещится. Нет, на самом деле. Только сейчас в голову пришло, надо же… Юрка бы расхохотался, скажи я ему такое, и вот тогда я бы наверняка полез на него. Да, Анка похожа на Татьяну… Не по внутреннему, как говорится, содержанию, это уж точно, сейчас другие времена, а внешне… И глаза такие же, и ресницы, и брови, и губы. Только прическа другая. У Анки — короткая, в модерне. У Татьяны была коса. Интересно, пошла бы Анке коса? Наверное, пошла бы. Она всем идет.

А вот похожи ли они «внутри», так сказать? Решилась бы Анка первой в любви признаться?

Юрка тоща, после фильма, издевался.

— Вот, — говорит, — дает! Первая на шею вешается.

— Иди ты, — разозлился я.

— Ну да! Письмо пишет, ха-ха, в любви признается. Поэтому ее Онегин и отшил, что она сама, первая. Была бы потерпеливей, он бы еще сам за ней побегал.

— Юрка! — кричу я. — Брось ты эти словечки. Я сам так говорю, но про это нельзя.

Он смутился:

— Ну чего ты раскочегарился? Дело не в словах. Ты вот ответь на вопрос. Хорошо это или плохо, самой набиваться?

Я тогда с ним согласился, дурак был. Сейчас ни за что он бы меня не уговорил. Разве важно, кто первый признается? Если человек любит, ему ничего не стыдно.

Я уселся в кресло, оно тихо поскрипывало, раскачиваясь. Интересно, а при Пушкине уже были такие? Качалась Татьяна в качалке, читала свои романы…

Значит, так… Первая моя книга — «Евгений Онегин» Пушкина. Вторая — стихи Есенина. Третья — «Коллеги» Василия Аксенова. Четвертая… Ну, четвертой возьму в космос, пожалуй, «Справочник слесаря». Мало ли что там случится. На далекой планете.