Екатерина Горбунова - Дверь. Сборник мистических рассказов (СИ) Страница 4

- Но ведь можно что-то сделать? – Константин с надеждой смотрел на нового знакомого.

- Что? – в голосе мужчины не было ни безнадеги, ни страха, просто обыденность. – Позвонить можно только в черте города, коли номер вспомните. Обычного телефона. Не мобильного. Вам, скорее всего ответят. Но вот вспомнят ли?... Если пойдете по дороге, скоро вернетесь обратно.

- Почему? – Константин сжал виски пальцами. – Что это? Нелюди?

- Нет. Обычные люди. Причем люди, которых мы когда-то знали, но забыли. Мы просто не можем их вспомнить, - Александр Семенович вздохнул. – Это мое предположение, возможно, нам надо их вспомнить до тех пор, пока не забыли нас…

Костя всматривался в лицо мужчины, с ужасом замечая то, что было не видно на первый взгляд: его черты неуловимо почти менялись, будто по ним вели незримым ластиком, стирая по немного, по миллиметру.

- Заметили? Началось недавно, - проследив за его взглядом, сказал мужчина. – Забывают потихоньку. Почти два года держался. Знать бы, благодаря кому?

- А девочка? У нее же были глаза? – мысли бились в голове Константина пойманными птицами.

- Все возможно, - даже не удивился Александр Семенович. – Я, увы, не знаю, одинаковых ли людей мы видим, или разных. Но что тут уже полно таких, как мы, это точно. Блекнут со временем. Кто-то раньше, кто-то позже. Я перестаю их отличать от жителей города… Вас вот увидел вечерком из окна. Хотел окликнуть, но вы уже убежали… Ну, думаю, далеко не убежите теперь, все одно утром встретимся. Мы же как? Живем, суетимся, пробегаем по чужим судьбам, забывая лица, забывая родных… А они живут здесь, ждут нас, верят, что мы придем и вспомним… Это верно, что и нас забывают, кого-то через года, кого-то через два, три, десять… И мы тоже живем здесь, ждем…

Александр Семенович открыл дверь и вышел из машины. Его корзинка осталась стоять на сиденье машины. Костя смотрел вслед его согбенной фигуре, пока глаза не стало слепить восходящее солнце.

На пятый год проживания в городе на 280-м километре Константин стал замечать, что его лицо перестает отражаться в зеркале. За это время он вспомнил лицо тетки Вари – в этой реальности она была вполне здорова и молода; девушку, с которой когда-то был близок, а потом забыл; пару детских друзей, с которыми гоняли на велосипеде. И глазастую девочку. Она пришла тогда со своей матерью, готовящейся на операцию. Ее мать привела дочку, как образец. Твердила, что хочет именно такой разрез глаз. Видимо, поэтому они и врезались в память Константина.

Город стал выпускать Костю на более дальнее расстояние. Он ходил за грибами с корзиной Александра Семеновича, которого больше не встретил ни разу…

Мои шесть смертей

Я умерла...

Очередной раз. 18 сентября этого года, в возрасте 98 лет.

Смерть за мной пришла в образе мужчины, не старого еще, подтянутого, эдакого бывшего военного. Но я узнала ЕЕ - как всегда сухая теплая ладонь, кожа натянута перчаткой, еще чуть-чуть и захрустит, как пергамент, а кончики пальцев подрагивают, то ли от скрытого сочувствия, то ли от избытка энергии. Смерть протянула мне руку и...

Мне дан странный дар. Я помню все свои смерти. Живу с ними, этими воспоминаниями, сродняюсь, а потом опять ухожу, вцепившись в ставшие родными, пальцы. Когда помнишь первую смерть - это страшно, а потом... Потом привыкаешь. Вот вы боитесь поездки в лифте? Наверное, нет.

Впрочем, я уже увела вас от главного.

Первый раз я умерла в 1482 году, в Италии.

Мне было 34 года. Я звалась Джованной, считалась повитухой. Пока меня не пригласили принимать роды у мадонны Лауры, жены сеньора Джулиано.

Монна Лаура жила в браке уже десять лет, а не понесла ни разу. Это было большой бедой для богатого семейства. Наследство Джулиано переходило только по мужской линии, значит в случае смерти мужа (а он был намного старше монны Лауры) она, принесшая львиную долю средств, останется на положении бедной родственницы.

И вот, несчастная женщина, наконец, забеременела. Она тяжело ходила, толстела в талии буквально по часам, но глаза ее сияли счастьем. Наблюдали монну Лауру знатные лекари. Когда же начались схватки, послали за мной.

Монна мучилась с рассвета до рассвета. Под ее глазами залегли тени, волосы были склеены от пота, а дело не продвинулось ни на шаг. Наконец, лоно роженицы раскрылось. Я приготовилась принять дитя. Однако, пальцы мои не нашли ничего, кроме окровавленной плоти и нечистот тела…

Это сейчас я знаю, что есть такое понятие, как «ложная беременность». А тогда?... Это был крах. Крах жизни, надежды. В момент, когда я поняла, что мадонна Лаура пуста, моя душа почувствовала дуновение смерти.

Меня обвинили, что я скрыла дитя колдовскими методами, и продала его дьяволу. Тем более и несостоявшаяся мать умерла в тот же час, и не могла сказать, был ли ребенок или нет. Мое тело пытали в течение трех недель. Я была растерзана, уничтожена инквизиторами.

Когда меня вели на костер, я не чувствовала ничего, кроме облегчения, что еще несколько минут и мое бренное тело больше не будет чувствовать невыносимой боли. О, как я заблуждалась!

Огонь неистово жарил мои ноги, это было так страшно! Невыносимо! Я не могла извиваться, потому что была накрепко привязана к столбу. Я чувствовала запах горящей плоти, моей плоти. А потом мой слух пронзил жуткий рев. Мне было не понятно, кто может так переживать за меня, и исторгать такие нечеловеческие вопли, пока я не поняла, что это кричу я сама!

Но хотя бы это отвлекло меня от страданий… До тех пор пока мои связки не перехватило дымом. Я больше не могла исторгнуть ни звука из своего обожженного горла. Глаза застили слезы. Мне не видно было небес. В какой-то момент я была готова признать, что души не существует. Что живо только тело. Вот сгорит оно сейчас, померкнет мое сознание, и не будет ни Бога, ни Дьявола, только НИЧТО!. А потом в пелене кострища появилась детская ручонка. Самого ребенка я не видела. Только ручонку, сухую теплую ладошку, с кожей тонкой, как пергамент, а кончики пальцев подрагивали, то ли от скрытого сочувствия, то ли от избытка энергии... Моя душа рванулась за этим маячком. И все! Боли не было!

Было только большое разочарование толпы и инквизиторов, что я так быстро испустила дух. Они считали, что я не искупила свои грехи должным образом.

Мое тело горело еще некоторое время. А потом вдруг налетел ветер, согнал косматые тучи в одну, и полил дождь. Костер потух. Головешки собрали на большую телегу и высыпали в овраг. Потом мальцы собирали мои обгорелые косточки для своих забав. Но мне уже было все равно.

Второй раз я умерла в 1654 году. Так и не получив имени. Не увидев солнца.

Знатная дама Джозефина увлеклась конюхом. Стыд - то какой, потому что понесла! Не понесла бы – было бы просто занятно, игра, интрижка, о которой не грех похвалиться на балу, перед такими же бесстыжими товарками.

Слуга был рыжим, как бес. А муж – черноволосым, как и сама дама. Джозефина скрывала свою беременность, сколько было можно, а потом вызвала, кто бы мог подумать – повитуху, славящуюся именно способностью избавлять женщин от ненужного плода.

Я сопротивлялась, как могла. Подавала сигналы своей матери, ибо в тот момент уже была способна любить ее, что я не рыжая, что мои волосы будут ее смолянистого оттенка, что мой облик во всем будет походить на нее. Мне до невозможного хотелось увидеть солнечный свет, почувствовать ласковое прикосновение, узнать себя. Однако, боль выталкивала меня из материнского теплого лона, выталкивала не способным бороться за глоток воздуха созданием, а кровавым сгустком.

В этот раз рука Смерти принадлежала женщине детородного возраста. Женщина улыбалась материнской улыбкой и ждала меня, терпеливо, спокойно. Моя душа узнала ее и рванулась вперед, потому, что позади была тьма и боль. А впереди… На какой-то благословенный миг души коснулся солнечный луч, мягко шелестнул и унесся вдаль. Мы ушли. Нет, не за ним. Я знала, что Джозефина будет беременеть еще не раз. У нее будет восемь отпрысков: дочери, сыновья. А любить ее будет только хромоножка, самая младшая. Несостоявшаяся моя мать закончит жизнь свою в монастыре, оплаканная слезами этой несчастной…

Третий раз я умерла в 1743 году… Крепостной.

Мой хозяин Федор Никитич Пантелеев владел большим имением в NNN губернии. Я прислуживала в доме, на кухне. Мне было семнадцать лет. По тем годам – самый сок жизни. Звали меня Прасковьей. Наверное, хороша я была, раз хозяин положил на меня глаз, проходу не давал.

А я была уже мужней женой, выдали меня в пятнадцать за кузнеца Илью, был у нас глуздырь Васятка, ходить только начинал. Выходила вроде замуж – слезы лила, дескать Илья и хромой, и рябой, и глаз у него косит. А потом слюбился – стерпелся. И приставания барские очень мне не по сердцу были. Ворочусь в избу, плачу, Васяткиной рубашонкой слезы утираю. Илья молчал, только кулачищи свои сжимал.