Алексей Сейл - Барселонские стулья Страница 4

Обед Рути подкатил к горлу, и он изрыгнул его на мостовую, окончательно приведя в негодность костюм, руперт понял, что совершил роковую ошибку, поддавшись страсти. Это то, что отличает крупных шишек от простых людей, — они невозмутимы как кисель и хладнокровны как мороженое, они никогда не позволяют эмоциям управлять собой, более того, эмоции у них, похоже, вообще отсутствуют, и они лишь изображают их перед телекамерами. А он так глупо попался. Ну что ж, впредь будет умнее. Ничего страшного, зато ему был преподан важный урок: главное — терпение и дальновидность. Теперь он знал, что пригласит профессионалов, которые перекрасят ему всю стену, что и требовалось сделать с самого начала.

Усталая раздраженная Элен появилась дома в два часа ночи. Она ездила на совещание по проблемам химической чистки «Химчистка 01» в Глазго и никак не могла понять, почему он так возбужден. «Господи, ведь это всего лишь граффити», — заявила она. И тут руперт перестал понимать, зачем он на ней женился, — она же его партнер и должна понимать такие вещи. Он бы наверняка ушел ночевать в другую комнату, если бы она у них имелась. Но ее не было. Перед тем как он превратил свой дом в храм пространства и света, в нем было шесть спален, теперь у них осталась лишь одна, их собственная, тогда как мальчики, вцепившись в края своих кроватей, спали на стальной площадке, подвешенной на тросах над световым колодцем. Стеклянная дверь спальни руперта и Элен также выходила к световому колодцу, незаметные двери вели в кладовку, шкафы и гардеробную, завешанную одинаковыми костюмами от Воутенга. Еще одна длительная полемика была связана со стеклянной стеной туалета, выходившей наружу, — с одной стороны, она увеличивала освещенность, но, с другой, предоставляла соседям возможность наблюдать за тем, как они справляют нужду.

Утром после бессонной ночи он первым делом бросился звонить малярам, но те красили дом лорда Уинстона и могли появиться лишь через два дня. Ему предстояло провести целых два дня в обесчещенном доме.

Эти два дня превратились в сплошную пытку; и хотя он провел их взаперти, легче ему от этого не становилось. Его пребывание в доме ничего не меняло — стена словно сделалась стеклянной, ибо насилие, совершенное над ним, пробудило в нем способность видеть сквозь стены, и он не мог отделаться от вопиющего святотатства: «ПАТРИК», «ПАТРИК», «ПАТРИК», «ПАТРИК», «ПАТРИК». А поскольку его офис находился в доме, он был загнан этим «Патриком» в угол, как затравленный тигр.

После бесконечного ожидания в семь утра наконец появился чудовищный фургон с малярами. Они достали свой переносной радиоприемник, казалось, настроенный сразу на два канала одновременно, и тот огласил округу воплями, шипением и ревом. После этого они отправились завтракать, оставив приемник трещать и улюлюкать. Вернулись они через два с половиной часа — в Белгрейвии трудно найти хороший горячий завтрак. После этого они принялись за работу.

Через полтора часа главный маляр — высокий немногословный негр по имени Томми, у которого из заднего кармана комбинезона всегда торчал свежий номер «Сан» с хорошо заметным очередным заголовком, призывающим к ксенофобии, — позвонил в дверь и попросил руперта.

— Мистер… э‑э… мистер руперт. Думаю, вам неплохо бы выйти, у нас там… э‑э… небольшая проблема. — И он повел дрожащего руперта за угол.

Видимо, между краской пульверизатора и краской маляров произошла какая–то химическая реакция, в результате, вместо того чтобы скрыть оскорбительную надпись, побелка лишь рельефно выделила ее, и теперь на фоне безупречно белого фона красовались ярко оранжевые буквы. Более того, казалось, надпись увеличилась: «ПАТРИК». Она стала кричаще заметной, словно дом руперта являлся каким–то новым баром под названием «Патрик».

— Мы положили краску в три слоя, — пояснил Томми. — Но эта чертова штука продолжает проступать.

руперт совершенно тихо вошел в дом и повернул на расположенную рядом с парадным входом кухню, весь пол которой был выстлан чудной нержавейкой. Безупречная кухня с безупречным нержавеющим полом. Раньше у них жила кошка, но ей надоело, что у нее постоянно разъезжаются лапы на скользком полу, и она ушла жить на другую сторону улицы, руперт был искренне рад этому обстоятельству, потому что, когда в жаркую погоду она валялась на спине, раскинув лапы, это придавало дому неопрятный вид. Впрочем, мальчики, видимо, ее любили, так как теперь большую часть времени они проводили в доме напротив, где жило семейство из Саудовской Аравии, которое и приютило кошку. Лежа на полу, руперт взглянул на проволочные стулья, заказанные им для кухни. Как и положено, они не предполагали подушек на сиденьях, поэтому гости уходили с глубокими поперечными вмятинами на задницах, словно провели вечер с исключительно кровожадной любовницей. Но на этот раз Элен настояла на своем и купила подушки, и руперт был даже тайно рад этому, потому что ему совершенно не хотелось, чтобы у людей складывалось превратное представление о баронессе Джей из–за вмятин, которые оставляли его стулья на ее заднице.

Он поймал себя на мысли о том, что в самой глубине его мыслехранилища водятся неведомые твари, после чего решил, что перестал себя понимать. Он знал, что надо встать с пола, что это очень важно, что Тони не понравилось бы это. Но в этот момент зазвонил мобильный телефон, и, выяснив, что тот в кармане, рядом с ним, он достал его и ответил на звонок. Это был Тони, словно почувствовавший его горе и пришедший ему на помощь в минуту нужды.

— Все в порядке, цыпленок? — произнес Тони своим дурацким хитрым голосом, которым он говорил, когда находился в веселом расположении духа.

— Да вроде да, — ответил руперт.

— Знаешь, у нас здесь сейчас президент Индонезии, — продолжил премьер–министр, возвращаясь к своему обычному тону, — и ему вроде как надоело выглядеть диктатором. Аластер рассказал ему о твоей идее. Не хочешь приехать и поговорить с ним сам? Марко Пьер Уайт готовит нам назигоренг.

Его все еще ценили.

— Буду через двадцать минут, Тони. — И он поехал наслаждаться назигоренгом.

Когда он вышел на улицу, рабочие приводили себя в порядок. У руперта был специальный голос в стиле кокни, которым он разговаривал с рабочим классом.

— Ну вы, распиздяи, — сказал он. — Мне нужно, чтобы вы уничтожили это долбаное слово. Понятно? И мне наплевать, как вы это сделаете. Хоть топором вырубайте, но чтоб его здесь не было!

После чего он отправился на Даунинг–стрит, 10.

Вернувшись домой в собственной машине, руперт включил фары, чтобы рассмотреть сделанное рабочими.

А сделали они вот что. С помощью острых стамесок они просто вырезали буквы из кирпичной стены, не поленившись выскоблить из нее штукатурку, а остальное оставив нетронутым, так что теперь на стене красовалось слово высотой метра в два с половиной: «ПАТРИК».

Практически не думая, руперт выжал педаль акселератора до предела, чуть не пробив днище машины, и направил свою «ауди» прямо на слово, на слово и стену, ибо слово стояло как стена и было настолько огромным, что он не мог промахнуться.

Эти большие «ауди» славятся своей неуязвимостью, поэтому он вылез из машины без малейшей царапины и пошел прочь, оставив машину с вмятинами там, где они должны были образоваться, и с надутыми воздушными подушками, которые болтались как большие использованные презервативы. Войдя на кухню, он нащупал под раковиной бутылку отбеливателя, сел на прохладный нержавеющий стальной пол и принялся пить. Он чувствовал, как отбеливатель, очищая его, стекает по пищеводу и превращает грязный клубок его внутренностей в минималистскую скорлупу.

Он бы умер, если бы на кухню в поисках поленты не зашла домработница–финка с лакированным лицом цвета сосновой древесины. Будучи родом из Финляндии, где самоубийц настолько много, что уже в начальной школе детей обучают средствам первой помощи, она тут же выхватила у руперта бутылку и промывала его минеральной водой до тех пор, пока не приехали врачи.

После выхода из больницы руперт и Элен вместе с детьми отправились на юг Испании и остановились в небольшом беленом домике рядом с милым городком, обнесенным высокими стенами. За все время, что он провел в Челси и Вестминстере, руперта не посетил ни один представитель правительства, хотя Гордон Браун прислал ему несколько шариков. Теперь он снова был со своей семьей. Они гуляли в апельсиновых рощах, купались в прохладном пруду и обедали на террасе в арабском стиле. Элен по телефону продала свой бизнес по чистке флагов Гранадской группе, и теперь они были свободны от всех забот, а заработанные ею деньги позволили им жить в полной неразберихе с постоянно носящимися туда и сюда детьми.

руперт отрастил волосы и теперь завязывал их в хвостик на затылке. Они поговаривали о том, чтобы купить небольшую ферму и начать разводить коз и овец. Однако постепенно руперт снова стал возвращаться к жизни; он купил радиоприемник, который ловил новости Би–би–си, и подолгу просиживал, слушая сообщения о перестановках в правительстве Малави, падении цен на земляные орехи в Конго и обращения подростков из Дамаска с просьбой транслировать песни Селин Дион («Больше всего на свете я хочу услышать песню этой канадской певчей птички из фильма «Титаник»…») — так до него доходили вести из дома, напоминавшие ему о его бывших дружках Гордоне, Джеке и Тони.