Бернард Маламуд - Беженец из Германии Страница 4

Наши занятия возобновились по привычному графику: мы встречались три раза в неделю во второй половине дня, писали диктанты, выполняли грамматические и другие упражнения. Я объяснил ему фонетический алфавит и написал транскрипцию тех слов, которые он произносил неправильно. Он часами вырабатывал дикцию со спичкой во рту для того, чтобы фиксировать челюсти в удобном для языка положении. Это занятие может показаться до смерти скучным, если только у человека нет стимула. Глядя на него, я понял, что значит чувствовать себя абсолютно другим человеком.

Лекция, которую к тому времени я уже знал наизусть, прошла с успехом. Директор Института пригласил несколько знаменитостей. Оскар был первым беженцем, получившим работу в этом Институте. Это был шаг, призванный показать широкой общественности новую грань американской жизни. Пришли два репортера и женщина-фотограф. Я сидел в последнем ряду переполненного зала и по нашей договоренности должен был поднять руку, если Оскара плохо слышно, но этого не потребовалось. Оскар, коротко постриженный, был одет в синий костюм. Он, конечно, нервничал, но едва заметно. Когда он подошел к кафедре, разложил свои бумаги и произнес первую фразу на английском перед аудиторией, у меня замерло сердце. Ведь из всех присутствующих в зале только мы двое знали, через какие муки ему пришлось пройти. В его произношении было не так уж много ошибок: несколько раз «з» вместо «с». Кроме того, он перепутал и сказал слово «опрятно» вместо «обратно». Но в целом держался неплохо. Очень хорошо читал стихотворения на обоих языках, и хотя Уолт Уитмен в его исполнении звучал, как немецкий иммигрант, приплывший к берегам Лонг-Айленда, поэзия оставалась поэзией:

И я знаю, что божий дух есть брат моего,И что все мужчины, когда бы они ни родились, тоже мои                            братья, и женщины — мои сестры и любовницы,И что основа всего сущего — любовь…[12]

Оскар читал эти строки так, будто сам верил в то, что хотел сказать автор. Варшава пала, но чувствовалась какая-то сила в этих стихах. Я откинулся на спинку стула, в тот момент я четко осознал, как легко скрыть даже самые глубокие раны, и почувствовал гордость за проделанную мной работу.

Два дня спустя, поднявшись по лестнице в квартиру Оскара, я увидел собравшуюся там толпу людей. Беженец лежал на полу в своей мягкой пижаме: лицо его было багровым, в уголках посиневших губ виднелись следы пены. Вокруг него суетились двое пожарных с кислородной маской. Окна были распахнуты, в комнате нечем было дышать.

Полицейский спросил мое имя, но я не смог ответить.

— Нет, о нет! — бормотал я.

Как бы ни было тяжело, я вынужден был свыкнуться с тем, что это произошло. Оскар лишил себя жизни: отравился газом. А я ведь даже не подумал о газовой плите на кухне.

«И все-таки почему? — спрашивал я себя. — Почему он сделал это?» Возможно, больше всего на его решение повлияла судьба Польши, хотя единственным объяснением могла служить нацарапанная Оскаром записка о том, что ему плохо, а все свое имущество он оставляет Мартину Гольдбергу. Мартин Гольдберг — это я.

Всю последующую неделю я проболел, у меня не было ни малейшего желания вступать в права наследования или заниматься расследованием, но я считал своим долгом просмотреть вещи Оскара прежде, чем они будут изъяты судом. Я провел утро, сидя в глубоком кресле Оскара, пытаясь разобраться в его корреспонденции. В верхнем ящике комода я нашел тонкую стопку писем от его жены и письмо от тещи, отправленное авиапочтой совсем недавно, судя по штампу.

Она писала мелким почерком, так что долго приходилось разбирать слова. В письме говорилось о том, что ее дочь после того, как Оскар бросил ее, вопреки страстным мольбам матери обратилась в иудаизм с помощью торжествующего раввина. Как-то ночью в дом ворвались Коричневые Рубашки[13], и хотя мать рьяно размахивала перед ними бронзовым распятием, они выволокли всех евреев, и среди них фрау Гасснер, и перевезли их в грузовиках в маленький приграничный городок в завоеванной Польше. Там, по слухам, она была убита выстрелом в голову, и ее голое безжизненное тело фашисты бросили в яму с обнаженными трупами еврейских мужчин, их жен, детей, нескольких польских солдат и цыган.

1963

Примечания

1

Данциг — крупный балтийский порт, до 1945 г. принадлежал Германии, сейчас польский город Гданьск (прим. перев.).

2

Депрессия — экономический кризис 1929–1932 г.г. в США.

3

Гейдельберг — университетский город на юго-западе Германии в Бадене. Университет основан в 1386 г. и является старейшим в Германии.

4

«Ахт Ур Абендблат» — немецкая восьмичасовая вечерняя газета.

5

Хрустальная ночь — самый крупный в мировой истории погром, организованный нацистами 9-10 ноября 1938 г. В ту ночь были выбиты стекла в окнах почти всех синагог Германии и в большинстве еврейских магазинов. Был убит 91 еврей, 30 тыс. были схвачены и отправлены в концентрационные лагеря.

6

«Баухауз» — высшая школа строительства и художественного конструирования в Веймаре, позже в Дессау, 1919–1933 г.г.

7

Веймарская Республика — была провозглашена в феврале 1919 г. в Веймаре после ноябрьской буржуазной революции 1918 г. в Германии. Просуществовала до прихода к власти Гитлера в 1933 г.

8

«Мэйси» — универсальный магазин в Нью-Йорке. Считается крупнейшим универмагом в мире. Имеет филиалы в некоторых других городах США.

9

Палисады («Палисэйдс») — парк, расположенный в штатах Нью-Джерси и Нью-Йорк, протянувшийся на север от моста Джорджа Вашингтона (Нью-Йорк) по правому берегу реки Гудзон; излюбленное место отдыха жителей Нью-Йорка и окрестностей.

10

«Жизнь на Миссисипи» — цикл очерков Марка Твена, 1883 г.

11

«Листья травы» — сборник стихотворений Уолта Уитмена, впервые издан в 1855 г.

12

Из «Песни о себе», в переводе К. Чуковского.

13

Коричневые Рубашки — униформа гитлеровских штурмовиков; выражение применяется для обозначения немецких фашистов.