Данил Гурьянов - Туда и обратно Страница 4

Детство, одинокое и солнечное, шло рядом, под мраком сосен… Антон чувствовал, как в сердце колышется радость…

Главная Тетка! Она не знает этого ребенка. А еще налетает… Антон ощутил потребность защищать Илью навсегда, насколько это возможно.

А тут внезапно они вышли к яркой полянке, на которой Римма и Сорокина загорали топлесс. Римма в этот момент переворачивалась и, увидев остолбеневшего Антона с расширившимися глазами, завизжала. Дремавшая Сорокина мгновенно, как ужаленная, вскочила — смешно, нелепо, с диким криком. Увидела ребят и будто гора с плеч свалилась. Но тут же опять закричала, по-девчачьи, на Римму:

— О Господи, дура, я подумала — лось вышел! Я их боюсь до смерти!

А все уже умирали со смеху.

Вообще атмосфера здесь была донельзя расслабляющая. Например, когда тетки возвращались с пляжа, они шли в бикини почти до самого корпуса и только метров за сто все-таки накидывали халаты.

Иногда реагировали на встречных Влада с Антоном: «Молодые люди, вы не подскажете, который час? Ты не думаешь, что рано потащила меня на обед?..»

По вечерам, вероятно, тоже выпивали, потому что с наступлением темноты начинали бродить по аллеям, под окнами, и петь, громко, с надрывом — «Напилася я пьяна…» и дальше «Где мой милый гуляет?», и еще «Если с любушкой на постелюшке — накажи его, Боже», и все в таком духе. Римма назвала явление так: «заклинания перед сном».

А однажды случилось событие — к теткам присоединился гармонист. И песни пошли повеселее.

Влад познакомился с Аркадием. И принес читать рукопись, в компьютерной распечатке. Аркадий был писателем. Он выиграл какой-то конкурс, и его отправили в дом отдыха, чтобы он творил в благоприятной атмосфере. Влад сообщил это беспечно, но свою хитрую улыбку сдержать не смог.

Антон, усевшись в холле, допоздна читал текст. Повесть была странная и увлекательная. О семье. Отец — тиран, мать — рабыня, сын — малахольный, которого завели вместо собаки и держали на поводке. Было ясно как дважды два: Аркадий пишет о своей жизни. Он рассказывал такие подробности скрытого внутрисемейного существования, что становилось неудобно.

Дочитав, Антон отправился побродить по темному парку. Повесть не отпускала. Равно как и личность Аркадия. Вот так посмеиваешься и не подозреваешь, что общаешься с будущим Достоевским, например.

А над Землей летел спутник. Антон, подняв голову, долго следил за красной мерцающей точкой в черном небе. Думал о вечности — через призму сегодняшнего благополучия. Грустил — красиво. И в поэтическом настроении отправился спать.

На следующий день он прежде всего поблагодарил Аркадия. Преодолел себя, подошел, сказал приятные искренние слова. Аркадий смотрел куда-то наискось вниз, беззащитно улыбался, повторял: «Спасибо… спасибо…» Между ними, словно между представителями разных планет, протянулась тонкая нить доверия. И этого было уже достаточно. Они поспешили разойтись.

А между Риммой и Владом происходил мощный светлый энергообмен. Может, это и называется любовью.

Антон сначала не замечал. Они, как всегда, бродили, болтали, плавали, загорали… Время кругом свободное, потому они никуда не торопились, ничего не пропускали, на все обращали внимание. Увидят необычное уродливое дерево, подойдут к нему. Изучат, полазают на нем, сфотографируются рядом. Или сорвутся ночью — пойдут на реку. Посмотреть зловещий вариант привычного пейзажа. Обязательно страшилки начнут рассказывать, как дети, пощекочут нервы. Или в деревню ближайшую отправятся — просто посмотреть, магазинчик какой-нибудь бестолковый отыскать, за козами у дорог понаблюдать.

Однажды они возвращались через поле, и Антон вдруг осознал: когда он с ними, ему особенно радостно на душе. Почему? Конечно, они находили время, чтобы уединяться. Закрепляли грех. Правда, при Антоне никогда и ничем не намекали на этот изъян в отношениях. Чувствовалось, что им очень хорошо просто быть рядом, даже не касаясь друг друга.

Будучи единственным свидетелем зарождения их чувств, Антон тоже находился на этой солнечной стороне. Грелся. И вдруг принял их отношения. «Странно, — думал он. — Любовь (а он в силу молодости всякое притяжение называл любовью. И кто знает, может, не ошибался) появилась на грехе. А разницы не видно».

Он чувствовал, что абсолют всегда одинаков.

Может, у его девушки с мажором тоже любовь. Значит, ее можно простить. Значит, любовь и прощение всегда вместе.

Вместе, если любишь. Потому что любовь великодушна. То есть творит великую душу.

Но подлость, малодушие, предательство как могут уживаться в одном доме с ней? Получается, что могут. Вопрос в том, кто кого вытеснит. Со временем. А кто-то вытеснит. Обязательно.

Главная Тетка уехала. Как и все старожилы.

С утра отдыхающие предыдущего заезда стали собираться со своими сумками во дворе. Ждали автобус, почему-то нервничали, смеялись. Атмосфера праздности и безвременья была разрушена.

Какая-то группка позвала Главную Тетку сфотографироваться. Она стала отказываться, но быстро согласилась, подошла со своим ребенком, покрасневшая, встала, чуть выставив ногу, спросила громко и неловко у фотографа: «Ну как?..»

Вспышка растаяла в воздухе.

Автобус, чуть кренясь на повороте, мелькнул грустными лицами в окнах, исчез.

Все исчерпывается.

В столовой теперь накрывали только треть зала, для оставшихся. Из-за непривычной пустоты было неуютно.

Все словно подгоняло их отъезд, время которому — через пару дней.

Бородатый предложил собраться вечером у костра. Сорокина с энтузиазмом поддержала. Сагитировали несколько человек. Начались закупки. Жизнь рождала новое и побеждала.

Римма и Сорокина собирали деньги, Влад и Антон гоняли в магазин, NEFERTITI, очень серьезная, давала центральные указания, Бородатый (Серега Саныч) балагурил.

К концу дня с некоторыми тетками начались проблемы. Их что-то не устраивало, и они разрабатывали вариант собраться отдельно.

Соседка Риммы деньги не сдавала, но почему-то ждала, что ее пригласят. Накрашенная, в шляпке, с веером и в лосинах, она сидела в холле, когда продукты понесли к лифту.

Около костра, который на опушке уже разводил Бородатый, Римма убедила NEFERTITI пригласить соседку, как исключение. Оказалось, соседка к этому времени обиделась и засветло легла спать. Но ничего, быстро собралась, пришла с Риммой веселая.

Кто-то позвал Аркадия: NEFERTITI не одобрила, сказала, что неизвестно чем это кончится, запретила наливать ему спиртное.

Пить начали хаотично и сразу много. Антон налегал на закуску, потому что реальность воспринималась уже через некий туннель, было страшно опрофаниться публичной отключкой. Протягивая руку за куском колбасы, он оценивал координацию своих движений и пока оставался собой доволен.

Незаметно потемнело, все только и делали, что смеялись, жевали, приходили, уходили. Пьяненькие тетки-перебежчицы появились Влад и Римма, грустные, сидели с краю, смотрели на все серьезными глазами. Было непонятно — либо они почти не пили, либо спиртное их не брало.

Зато Аркадий резко опьянел, облокотился на колени, не держал голову — обводил всех мутным взглядом и ронял ее, покачиваясь при этом.

Да и NEFERTITI, она же Антонина Михайловна, незаметно, что называется, напилась. Она долго и возмущенно рассказывала о своих проблемах соседу — усталому флегматичному мужчине, который вообще не пил и прятал смирившийся взгляд в огне. Антонина же Михайловна распалялась в своем монологе, обижалась на неких противников и тяжелую долю, матершинничала и дымила одной сигаретой за другой, отказавшись от чьей-то зажигалки и прикуривая веточкой из костра.

Тем временем на бревнах начались передвижения, Сорокина и Антон оказались рядом. Последнее время они уже здоровались, а сейчас захмелевший Антон не выдержал и начал восхищаться Ильей, рассказывать, чем он его покорил.

Сорокина, давно нетрезвая, экспрессивная, радостно улыбалась, отрывисто кивала, потом принялась вспоминать, как ребенок переживал их с мужем развод.

Она разговорилась, и Антон проникся… Он вспомнил ее в одном хорошем фильме. Она играла среди кинозвезд. А она простая девочка из провинции, которая приехала покорять Москву и бьется теперь из года в год за место под солнцем. Да за какое место?.. Хотя бы за квадратный метр. На двоих.

У Антона внезапно пошла кровь из носа. Ирина сказала, чтобы он положил голову ей на колени. Антон испугался, ему показалось, что это очень интимно, но тем не менее с деланой беспечностью послушался.

Она рассказывала, как в ее жизни случилась болезнь. Как увозили на «скорой» после спектакля. Как изучала лечение травами, спасала себя. Как выхаживала мужчину, заболевшего после потери жены. Как любила его. А он умер. Не спасла. Ни любовью, ни травами.

Ирина говорила много, сумбурно. Антон даже не все разбирал и увязывал в этом хаосе дорогих и болезненных воспоминаний. Антон был сосредоточен на другом. Руки Ирины медленно, нежно гладили его голову, перебирали волосы, оберегали покой, будто она вновь обрела любимого мужчину.