Шервуд Андерсон - Неразгоревшееся пламя Страница 4

У молодого фермера были крепкие ноги, похожие на два каменных столба, поддерживающие тяжелое сооружение; маленькое пламя спички, горевшей на полу у его ног, трепетало под ветерком и отбрасывало танцующие тени на стены комнаты. Затуманенное сознание доктора не могло отделаться от фантастических видений, находивших теперь себе пищу в этой новой обстановке.

Доктор забыл о присутствии фермера и унесся мыслями в прошлое, к своей жизни после женитьбы. Мерцающий свет на стене напомнил ему другой танцующий свет. Однажды летним днем, в первый год их совместной жизни его жена Элен поехала с ним за город. Тогда они обставляли свою квартиру, и в доме одного фермера Элен увидела старинное зеркало, которым уже не пользовались, — оно стояло в сарае, прислоненное к стене. Форма зеркала почему-то очень понравилась Элен, и фермерша отдала его ей. На обратном пути молодая жена сказала мужу о своей беременности, и доктора охватила такое волнение, какое он никогда раньше испытывал. Он сидел, держа на коленях зеркало, а жена правила; сообщая о том, что ожидает ребенка, она смотрела в сторону, в поля.

Как глубоко запечатлелась эта сцена в памяти больного доктора! Солнце закатывалось над молодыми маисовыми и овсяными полями, тянувшимися вдоль дороги. Прерия чернела кругом. Местами дорогу окаймляли деревья — они тоже казались черными в угасающем свете.

Лучи заводящего солнца ударяли в зеркало на коленях доктора и отражались широким бликом золотистого света, танцевавшим по полям и среди ветвей деревьев. И теперь, когда доктор стоял перед фермером и слабое пламя горящей на полу спички вызвало в нем воспоминание о том, другом вечере танцующего света, ему казалось, что он понял причину крушения своего брака и всей своей жизни. В тот давно минувшие вечер, когда Элен сказала ему о приближении великого события в их семейной жизни, он промолчал, так как чувствовал, что никакие слова не могли бы выразить его переживания. Это был защитный панцирь, за которым он укрывался. «Я говорил себе, что она должна понять без слов, и всю жизнь я повторял себе то же самое, когда думал о Мэри. Я был глупцом и трусом. Я всегда молчал, потому что боялся выражать свои чувства, боялся, как последний дурак. Я был гордецом и трусом».

— Сегодня я это сделаю. Пусть это убьет меня, но я заставлю себя поговорить с девочкой, — произнес он вслух, вернувшись мыслями к дочери.

— А, что такое? — спросил фермер, который стоял, держа шапку в руке и выжидая удобной минуты, чтобы сообщить о цели своего прихода.

Доктор распорядился, чтобы подали его лошадь, стоявшую на конюшне у Барни Смитфилда, и отправился за город, помочь жене фермера, которая должна была вот-вот разрешиться первым ребенком; Это была худощавая, узкобедрая женщина, а ребенок был крупный, но доктор проявлял лихорадочную энергию. Он действовал с отчаянной решимостью, а испуганная женщина стонала и боролась. Муж то входил в комнату, то выходил; появились две соседка и молча стояли в ожидании, не понадобится ли их помощь. Шел уже одиннадцатый час, когда все кончилось и доктор мог возвратиться в город.

Фермер запряг его лошадь, подал двуколку к дверям дома, и доктор уехал. Он чувствовал себя необычайно слабым и в то же время сильным. Каким простым казалось то, что ему предстояло еще сделать. Может быть, когда он вернется домой, дочь уже будет в постели, но он попросит ее встать и прийти к нему в кабинет. Потом он расскажет ей всю историю своей семейной жизни и ее крушения, не щадя самого себя. «В моей Элен было что-то очень малое, прекрасное, и я должен заставить Мэри это понять. Это поможет ей стать прекрасной женщиной!» — думал он, уверенный в непоколебимости своего решения.

В одиннадцать часов он остановил лошадь у заезжего двора; Барни Смитфилд, молодой Дьюк Йеттер и еще двое мужчин сидели у ворот и разговаривали. Хозяин увел лошадь в темноту конюшни, а доктор несколько мгновений постоял, прислонившись к стене здания. Городской ночной сторож остановился около группы людей у ворот, и между ним и Дьюком Йеттером разгорелась ссора; но доктор не слышал колкостей, которыми они обменивались, и громкого хохота Дьюка, издевавшегося над гневом ночного сторожа. Какая-то странная нерешительность овладела доктором. Он что-то страстно хотел сделать, но не мог вспомнить, что именно. Касалось это его жены Элен или Мэри, его дочери? О6разы обеих женщин снова смешались в его мозгу, и в довершение путаницы к ним присоединялся еще третий образ — той женщины, которой он только что помогал при родах. Все смешалось в его сознании. Он двинулся было через улицу ко входу на лестницу, которая вела в его кабинет, но вдруг остановился на мостовой и стал оглядываться. Барни Смитфилд, вернувшийся после того, как поставил лошадь в стойло, закрыл ворота заезжего двора, и висевший над ними фонарь закачался взад и вперед. Он отбрасывал причудливые танцующие тени на лица и фигуры людей, ссорившихся у стены конюшни.

Мэри сидела у окна в кабинете отца и ждала его возвращения. Она была так поглощена своими мыслями, что голос Дьюка Йеттера, разговаривавшего на улицей с другими мужчинами, не доходил до ее сознания.

Когда Дьюк появился на улице, горячая злоба, испытанная девушкой в начале вечера, снова охватила ее, и она опять увидела, как он приближался к ней там, в. саду, с нахальным взглядам самоуверенного мужчины; но теперь она забыла о Дьюке и думала лишь об отце. Воскресший в памяти эпизод ранней юности настойчиво преследовал ее. Однажды под вечер в мае, когда ей было пятнадцать лет, отец предложил ей сопровождать его в поездке за город. Доктор направлялся к больной женщине на ферму, находившуюся в пяти милях от города, и, так как прошли дожди, дорога была тяжелая. Уже стемнело, когда они достигли фермерского дома; они вошли в кухню и наскоро закусили за кухонным столом. Неизвестно почему, но в этот вечер отец казался мальчишески оживленным, почти веселым. По дороге он немного разговаривал. Даже в том раннем возрасте Мэри была высокого роста и по фигуре уже начинала походить на взрослую женщину. После холодного ужина на кухне фермы отец погулял с Мэри вокруг дома, а затем она села на узкое крыльцо. Несколько мгновений отец стоял перед ней. Он засунул руки в карманы брюк и, закинув голову, казалось, от души смеялся.

— Трудно представить, себе, что ты скоро станешь женщиной! — сказал он. — Как ты думаешь, что тебя ожидает, когда ты станешь женщиной, а? Какую жизнь ты будешь вести? Что тебя ожидает?

Доктор сел на крыльцо рядом с дочерью, и на мгновение она подумала, что он вот-вот ее обнимет. Затем он вскочил на ноги и вошел в дом, оставив, ее одну в темноте.

Вспомнив этот случай, Мэри вспомнила также, что в тот вечер своей ранней юности она ничем не отозвалась на попытку отца проявить свои чувства. Ей казалось, что не отец, а она виновата в том, что они вели такую жизнь. Рабочий с фермы, которого она встретила на мосту, не считал ее отца холодным. Это происходило потому, что сам он относился с теплотой и отзывчивостью к человеку, который заботился о нем в тяжелые дни болезни и неудач. Отец сказал, что рабочий умел обращаться с детьми, и Мэри, вспомнила, с какой теплотой оба мальчика, удившие рыбу в речке, попрощались с ней, когда она уходила в темноту. «Их отец знал, как обращаться с детьми, потому что его дети знали, как проявлять свои чувства», — с раскаянием подумала Мэри. Она тоже проявит свои чувства. Она это сделает, прежде чем кончится вечер. В ту давно прошедшую ночь, когда она ехала домой, сидя рядом с отцом, он сделал еще одну безуспешную попытку преодолеть разделившую их преграду. От сильных дождей реки, через которые они должны были переезжать, вздулись, и уже почти под городом отец остановил лошадь на деревянном мосту. Лошадь испуганно топталась на месте, а отец туго натягивал вожжи и время от времени пытался ласковыми словами успокоить животное. Под мостом с ревом неслась переполнившаяся река, а сбоку от дороги на длинном ровном лугу выступившая из берегов вода образовала озеро. В эту минуту луна проглянула сквозь тучи. Дувший сбоку ветер поднимал на озере мелкую рябь. Его поверхность была покрыта танцующими бликами.

— Я хочу рассказать тебе о твоей матери и о себе, — хриплым голосом начал отец.

Но в это мгновение бревна моста зловеще затрещали, и лошадь рванулась вперед. Когда отцу удалось опять подчинить себе испуганное животное, они находились уже на улицах города, и застенчивый, молчаливый характер отца снова взял верх.

Мэри сидела в темноте у окна кабинета и видела, как отец подъехал к дому. Когда его лошадь увели, он, вопреки обыкновению, не поднялся сразу же по лестнице в кабинет, но остался в темноте у ворот заезжего двора. Он начал было переходить улицу, но затем опять, скрылся в темноте.

Между мужчинами, которые два часа сидели и мирно беседовали, вспыхнула ссора. Джек Фишер, городской ночной сторож, рассказывал остальным о сражении, в котором он принимал участие во время Гражданской войны, а Дьюк Йеттер стал подшучивать над ним. Сторож рассердился. Сжимая в руке дубинку, он ковылял назад и вперед. Громкий голос Дьюка Йеттера выделялся среди пронзительных раздраженных выкриков жертвы его насмешек.