Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной Страница 40

И тут её вызвали в соседний зал на допрос. Милиционеры притомились — тот, кто был младшим по званию и старшим по возрасту, просто изнемогал в этом музее, чьи работницы неприятно напомнили ему всех его школьных учителей разом. Веру следователи встретили подобранными животами и чем-то похожим на улыбки. Она подробно ответила на все вопросы. Да, была на месте. Нет, ничего подозрительного не видела. Да, ушла в обычное время. Нет, понятия не имеет, как такое могло произойти.

После Стениной вызвали искусствоведшу — её, юную-хорошенькую, следователи не отпускали особенно долго. Мышь вяло зашевелилась внутри Веры, но решила не завидовать банальному триумфу молодости и красоты. Искусствоведша к тому же имела что сказать — по просьбе директрисы она только что осмотрела весь музей и не обнаружила никаких недостач.

— А как же картина в третьем зале? — спросила Стенина. — Её пытались вырезать из рамы.

— Почему вы нам об этом не сообщили? — нахмурился старший по званию и младший по возрасту следователь.

— Так вы не спрашивали, — сказала Вера.

Вместе с ней, искусствоведшей и неизбежной Евдокией Карловной, которая цеплялась ко всем, как репей к штанам, следователи перешли в третий зал. Вера ругала себя, что не смогла промолчать — желание поставить на место ленивую девчонку-искусствоведа победило здравый смысл и чувство самосохранения.

— Работа любителя, — заявил младший-старший. Он так близко подошёл к картине, что девушка в берете закрыла лицо руками от страха.

— Сам вижу, — огрызнулся старший-младший. — Спугнули, видать. Художнику-то сообщили?

— Все работы застрахованы, — вмешалась искусствоведша, мысленно желавшая Вере Стениной провалиться, сдохнуть и растолстеть. Можно всё сразу.

— Ну, в общем, ясно, — подытожил старший-младший. — Налицо попытка украсть произведение искусства, но раз она не удалась, а произведение искусства застраховано… Кто-то из вас желает написать заявление? Или мы сразу — в дирекцию?

Желающие написать заявление никак себя не проявили.

— А эта, на картине, на вас похожа, — заметил младший-старший, выходя из зала. И Вера поняла, почему он — старший по званию.

Следователи торопились: прошлой ночью рядом с «Космосом» застрелили кого-то из криминальных авторитетов. Директриса проводила милицейских до выхода, а Вера пошла в приёмную, где было пусто — да здравствует день разброда и шатаний. Глянула на левую руку, где ещё можно было различить чернильные цифры. Первые две — 5 и 3, значит, живёт Сарматов где-то в районе вокзала, об этом она подумала ещё вчера. Но позвонила не ему — Джону. Тот ответил, как Вере показалось, раздражённым голосом — так говорят люди, только что закончившие неприятный разговор и ещё от него не остывшие.

— А, это ты, — смягчился Джон. — Как себя поживаешь?

Была у него такая присказка — в первый раз она даже казалась забавной, но Джон ею чересчур злоупотреблял, как, кстати, и водкою в последнее время.

— Нормально я себя поживаю, — сказала Вера. — Слушай, откуда эта цитата: «Варвара, положи нож!»?

— «Мелкий бес» Сологуба. Неужели не помнишь?

Сологуб, к несчастью, прошёл мимо Веры и её образования — она вдруг увидела перед собой целый полк непрочитанных сочинителей. Буду догонять и читать по одному, решила она про себя.

— Спасибо, Джон. Скажи Юльке, я вечером зайду.

— Лучше сама скажи.

— Вы что, поссорились? — спросила Вера, но Джон уже повесил трубку.

Вера выглянула в коридор — там никого не было. Директриса ушла домой, да и остальные понемногу расходились. Секретарь пошла пить чай с Евдокией Карловной и Марьей Степановной. Искусствоведша закрылась в своём кабинетике с местным представителем Вадима, срочно приехавшим оценивать ущерб.

Стенина вернулась к телефону, покрутила на пальце витой шнур — он напомнил ей что-то давнее, счастливое. Да, Гера… Если бы она не стала вспоминать сегодня Геру, то сохранила бы утреннее счастье надолго, а теперь ей требовалось новая доза. Она набрала цифру «пять», потом — «три» и оставшиеся четыре цифры. Гудки в трубке звучали так гулко, будто кто-то играл на кларнете. Вера насчитала пять кларнетных гудков, потом бросила трубку на рычаги. Глупости всё это. Надо ехать домой, Лара ждёт и мама. Лара смешная — надо же, лицо ряженого артиста медведь держит во рту, как яблоко! Рассказать Юльке с Джоном — они оценят. А этот Сарматов… Ещё неизвестно, что за тип. Вдруг донесёт на Веру или станет её шантажировать?

На лестнице Стенину поймала искусствоведша. Бисерный пот над губой — как бородавки.

— Хорошая новость, Вера Викторовна, лично для вас. Связались с Вадимом Гавриловичем, и он отказался от всяческих претензий. Сказал, ему даже лестно, что его работу пытались украсть и что если бы лично он воровал в нашем музее, то взял бы «Головку» Грёза.

— А почему эта новость хорошая лично для меня? — Вера сфокусировалась на первой фразе, хотя острота про Грёза ей понравилась.

— Ну, вы же так волновались за ту картину! — ядовито сказала искусствоведша.

Домой Стенина ехала, как в романсе — душа была полна неясным для самой каким-то новым… всё-таки счастьем! Она повторяла в уме шесть цифр телефона, как будто это был пароль от сейфа, где оно, это счастье, хранится. Не обязательно звонить Сарматову сегодня — главное, не забыть номер.

Лара бросилась на шею, чуть не придушив маму от радости. Ручки у неё всегда были крепкие, не отодрать. С кухни уютно пахло блинчиками. Бормотал, временами вскрикивая, телевизор.

Как хорошо, что я дома, а не в тюрьме, подумала Стенина.

Тем же вечером, как выяснилось впоследствии, милиция отпустила без вины виноватого Ваньку. Мать-кассирша довольно легко устроила его охранником в новый коммерческий банк, с помпой открытый на улице Гагарина.

Глава семнадцатая

Сирионо, племя, ведущее крайне скудное существование группами от 15 до 25 человек, демонстрирует несколько замечательных поведенческих черт, которые можно объяснить попыткой избежать зависти соплеменников. Индивид обычно ест один и ночью, потому что он не желает делиться своей добычей с остальными. Если он ест днём, вокруг него немедленно собирается большая толпа людей, не принадлежащих к его семье (в узком смысле). Они смотрят на него с завистью.

Есть в компании незнакомого человека много такого, что мешает в его компании есть. Жевать, глотать, с удовольствием отхлёбывать чай и ставить чашку на блюдце, не беспокоясь, что звякнет при приземлении, — такое допустимо только в одиночестве или же с людьми, проверенными совместной трапезой. Пуд соли едят не только для того, чтобы лучше узнать друг друга, но и чтобы разобраться со всеми вопросами застольного этикета. Не зря, думала Вера, у многих народов поглощение пищи считается интимным процессом — с годами Стенина понимала эти народы всё лучше и лучше.

Как только она объявила чашке посадку, зазвонил телефон.

Копипаста. Не прошло и полжизни. Сколько пудов соли они с Юлькой съели за это время? Вера брякнула чашкой о блюдце, проглотила кусок сыра, как обиду, и ответила:

— Где тебя носит?

— Я только что от зубного, — печально сказала Копипаста. — На той неделе будут удалять ещё два зуба, а я недавно узнала, Верка, что у нас каждый зуб напрямую связан с участком мозга, ответственным за память.

Если её не остановить, Веру ждёт долгий и подробный рассказ.

— Юля, услышь меня! — взмолилась Стенина. — Твоя дочь сидит в аэропорту и рыдает так, будто у неё все в один день умерли.

— Евгения? — удивилась Юлька.

— Нет, не Евгения! У тебя сколько дочек?

Мысленно Вера дополнила этот вопрос саркастическим замечанием про зубы и участки памяти, но, к чести своей, сдержалась и только сопела громче обычного.

Серёжа смотрел на неё, как зритель на киноэкран — видно было, что ему хочется добавить громкости и слышать вторую героиню. Но как это сделать, Серёжа не знал и потому всего лишь страстно чесал за ухом у кота Песни, хрипевшего от счастья, будто удавленник. Никакого сходства с тем равнодушным врачом, который заполнял карточку и строго спрашивал у Веры, что случилось, — некоторые люди меняются быстрее, чем к этому можно привыкнуть.

— Этот абонент недоступен, — сказали вдруг в трубке. В ухо заколотились короткие гудки. Стенина надеялась, что Юлька всё-таки поняла её и уже едет в аэропорт к Евгении. Хотя та умоляла приехать именно тётю Веру, а на вопрос почему, начинала рыдать пуще прежнего.

Серёжа придвинул к Вере тарелку с бутербродами.

— Нет, — звонко сказала Стенина, опять включив пионервожатую. — Вот теперь точно — пора.

— Значит, пора! — отозвался Серёжа. Он унёс посуду в кухню, потом скрылся в дальней комнате и чем-то там недолго гремел. Песня смотрел на Веру с сонным отвращением.