Поль Виалар - И умереть некогда Страница 40

Она не заставила себя долго ждать. Это оказалась женщина тучная, ничем не примечательная и в то же время броская. А ничем не примечательна она была потому, что по своему облику, — она расплылась с годами, и плечи у нее были такие же мощные, как у крестьянок с Пелепоннесского полуострова, взращенных на сдобном тесте, — это была обыкновенная восточная женщина, несмотря на богатство, не изменившая своим привычкам и настолько типичная, что на улицах Афин или Салоник никто не обратил бы на нее внимания, поскольку там можно увидеть тысячи таких. Однако в ушах у нее и в самом деле были огромные кабошоны, переливавшиеся всеми цветами радуги при свете канделябр, которые зажег слуга, и как бы соперничавшие с ними. Широкая полная фигура ее была стянута корсетом, благодаря которому она держалась прямо и, опустившись в кресло, — Гюстав при ее появлении тотчас встал, — не осела как опара; на ее могучей груди колыхалась брошь с большим желтым камнем, окруженным белой эмалью, словно яйцо на блюдце.

— Вы хотели видеть меня, мосье?

Она говорила с заметным акцентом, который нельзя было назвать неприятным, — акцентом, трудно определимым, но от которого она никогда не избавится, да, впрочем, наверно, и не пыталась.

— Мадам, меня зовут Гюстав Рабо, я генеральный секретарь ЕКВСЛ.

— Это еще что такое?

— Это компания, о которой господин Фритш несомненно вам говорил, она создана для обслуживания людей, желающих поразвлечься, и предоставляет в их распоряжение частные самолеты класса «люкс».

— А-а! Фритш заинтересовался этим делом?..

— Он представлял в нашей компании ваши интересы, мадам.

— Ну, это само собой. Свои-то он не мог бы представлять. Только должна вам сразу сказать, что я не в курсе. Нет, нет, мосье. Дела — я в них ничего не понимаю, мне это скучно. Муж у меня был человек гениальный… но ведь то был муж. А я…

Чувствовалось, что ей доставляет большое удовольствие быть богатой, а главное — радует сознание, что она ни в чем не знает нужды. Она наверняка даже гордилась тем, что благодаря Каппадосу поднялась на ступеньку повыше и из скромной греческой крестьянки или мещанки превратилась в даму, которая могла спокойно доживать свои дни. Да, Фритш, должно быть, мог из нее веревки вить! Он, правда, ничем не попользовался — это Гюставу было ясно. Силою обстоятельств — во всяком случае, на правах управителя — он стал ворочать состоянием, о размерах которого мадам Каппадос явно понятия не имела. Это как раз и убило Фритша. Да, конечно: после смерти Каппадоса на него вдруг свалилось такое бремя, какое было ему явно не по плечу, его терзали сомнения, он не знал, на что решиться, а человек он был без полета — честный, скрупулезно честный, Гюстав это сейчас понял, — из тех, которые всю жизнь дрожат, боясь потратить лишний грош, даже если деньги чужие, и с трудом расстаются с ними, будто со своими собственными. Собачья верность и преданность — вот чем обладал этот человек, который больше подходил для роли бухгалтера, чем крупного дельца, призванного решать, выбирать, брать на себя обязательства, рисковать, выигрывать или проигрывать. А для чего же еще нужны миллиарды, если ими не рисковать… и не выигрывать — во всяком случае, когда тебя зовут Ребель.

При мысли об этом Гюстав почувствовал, как им овладевает знакомое лихорадочное состояние. Да, Фритш был человеком честным, но бездарным, ограниченным, трусливым, а потому даже подлым. Он положил жизнь, трудясь на благо мадам Каппадос, которая даже не знала, не желала знать, что он для нее делал. Но теперь Фритш мертв!

— Мадам, я прилетел из Ниццы всего несколько часов тому назад. Мне необходимо было срочно увидеть господина Фритша. Он вложил от вашего имени довольно большой капитал в это дело, о котором я только что упомянул. Будучи генеральным секретарем компании, я обязан служить арбитром между акционерами. Неделю тому назад я предупредил господина Фритша по телефону, что я заметил нечто, противоречащее вашим интересам. Тогда, от своего имени и от имени еще двух акционеров, он дал мне все полномочия защищать его позицию перед тремя другими акционерами — двумя американцами и итальянцем. В этих целях я ездил в Рим. Мне кажется, я там неплохо потрудился для него — для вас. Я прибыл прямо оттуда, чтобы ввести его в курс дела и добиться от него, а также от двух других акционеров, принятия решений, необходимых для ограждения их интересов в этом деле. В половине второго я явился к господину Фритшу, но его не оказалось дома. Мадам Люси…

— Я не знакома с ней, — сказала мадам Каппадос— Правда, Фритш мне о ней говорил. Но она здесь никогда не была. Фритш — тот приходил, докладывал, как обстоят дела, давал на подпись бумаги. Так получалось быстрее. А я в жизни не была у него дома.

— Словом, мадам Люси сказала мне тогда, что он вернется часов в пять, — продолжал Гюстав.

— Ну и вы, мосье, зашли к нему в пять часов?

Она все время перебивала его, не давая докончить мысль. Однако главного он ей еще не сказал.

— Именно так я и поступил, мадам, — продолжал он несколько раздраженным тоном. — Когда я снова явился к господину Фритшу, мне открыла мадам Люси… Господин Фритш был мертв.

— То есть как?

— А так, что господин Фритш вернулся домой незадолго до моего прихода, почувствовал себя плохо, прилег и, не приходя в сознание, умер.

— Но этого не может быть!

— Я его сам видел, мадам. Сердце…

— Ах, сердце!

Она приложила руку к своей огромной груди, словно и ее сердце готово было остановиться. Потом сказала тем же тоном, каким немного раньше произнесла эти же самые слова мадам Люси, только сейчас в тоне было лишь удивление:

— Значит, он мертв!

— Да, мадам.

— Но что же я теперь буду делать?

Так сказал бы обиженный ребенок. Как же так: этот Фритш, который занимался ее делами, благодаря которому она могла не вникать в эту скучищу, где все до того запутанно и сложно, взял вдруг и бросил ее! Нет, это просто неслыханно! Выходит, ни на кого нельзя положиться! Ну, кто теперь взвалит на себя этот груз, кто будет заниматься ее капиталами и заботиться о том, чтобы с толком их использовать, а не пустить на ветер? Она так доверяла Фритшу, и вот извольте — он предал ее, бросил! Как она разберется, куда этот капитал надо помещать, как справится со всеми этими комбинациями, в которых ничего не смыслит! После смерти Каппадоса самым верным человеком казался ей Фритш. Он был ее советником во всех делах — по поводу театра «Теспис», рыболовных промыслов в Мавритании, бахрейнской нефти, транспортных рыболовных судов, китового промысла, такси в Токио и сборных домов в Германии. Она говорила «да», всегда «да», — соглашалась с закрытыми глазами. Правда, она знала, что даже если бы она открыла глаза, то это едва ли бы что-то изменило. И зачем только Каппадос, отойдя в мир иной, оставил ей столько денег, да еще помещенных в разные предприятия? Куда было бы проще дать их взаймы государству на хороших процентах! К сожалению, — Фритш ей это объяснил, — тут получался замкнутый круг: из ее заинтересованности, например, во французских отелях неизбежно вытекало участие в ЕКВСЛ, — теперь она вспомнила, что Фритш говорил ей об этой компании. Кто же теперь всем этим будет заниматься?

Она все снова и снова задавала себе этот вопрос и не находила на него ответа. А надо сказать, что, хотя дела и нагоняли на нее скуку, человек она была от природы недоверчивый. Она прекрасно понимала, что представляет собой эта масса денег и все эти предприятия, которые она получила после смерти мужа, и если она доверила все это Фритшу, то лишь потому, что более двадцати лет слышала от Каппадоса одни только лестные отзывы о честности своего подчиненного. Доказательства были налицо. Покойный супруг не раз их ей приводил. Конечно, Фритш не был орлом, но это от него и не требовалось, — главное, что ему можно было доверить кошелек, даже не взглянув, сколько там денег, и не сомневаться, что он вернет его, ничего себе не взяв.

— Так, — подытожила она, — значит, Фритш мертв. А как же я… я… что же будет со мной? — повторила она.

— Мадам, — сказал Гюстав, — как раз за этим я и пришел к вам. ЕКВСЛ…

— Но у меня ведь не одна ваша ЕКВСЛ! — воскликнула она. — Ах, — с тяжелым вздохом добавила она, — если бы у меня была одна ЕКВСЛ! Я ведь ничего не знаю. Все держал в руках Фритш.

— Мадам Люси…

— Да, конечно! Но она женщина… И к тому же — простая служащая.

— Но она тоже занималась всеми делами.

— У меня нет привычки доверять женщинам. На моей родине…

Да, на ее родине женщины действительно занимаются только домом, мужем, детьми; делами никогда, — вот и она не вмешивалась в дела. Больше того, женщин держат подальше от дел — именно так поступал Каппадос, который, конечно, не думал о смерти и о том, что будет тогда.

— Да, кстати, — заговорила она, вспомнив, что ей ведь теперь предстоят еще дополнительные заботы, — а что надо делать с Фритшем?