Филип Рот - Американская пастораль Страница 40

Чего бы ни стоил Шведу отказ избавить старика от этих мук, он все же не соглашался поддаться на уговоры отца все по той же простой причине: если Мерри узнает — а она, безусловно, узнает от Риты Коэн, если Рита действительно с ней общается, — что фирма «Ньюарк-Мэйд» сбежала из здания на Централ-авеню, ее восторгу не будет предела. «Значит, пошел и на это! Он такой же мерзавец, как они все. Родной отец! Все готов отдать в жертву прибыли. Всё! Для родного отца Ньюарк — это колония черномазых. Их надо эксплуатировать, бесконечно эксплуатировать, а при первой опасности выбросить на помойку».

Эти и еще более идиотские мысли, вбитые ей в голову книжонками вроде «Коммунистического манифеста», наверняка уничтожат последний шанс снова с ней свидеться. Он мог бы немало порассказать Анжеле Дэвис о своем нежелании покинуть город и черных, работающих на его предприятии, и это, несомненно, расположило бы ее в его пользу, но понимает, что личные осложнения, связанные с принятием этого решения, вряд ли придут в гармонию с оторванными от реальности идеалами святой Анжелы, и решает, что лучше поведать этому чудо-призраку, что он — один из двух белых, попечительствующих в Комитете по борьбе с бедностью (это неправда, попечитель — отец одного из друзей), организации, которая регулярно собирается в Ньюарке, стараясь способствовать возрождению города, в которое он (еще одна ложь, ведь оно невозможно) до сих пор верит. Он сообщает Анжеле, что, невзирая на страхи жены, посещает вечерние заседания в разных районах города. Он делает все, что в его силах, для освобождения ее народа. Необходимо, твердит он, повторять это каждый вечер. Освобождение народа, американские колонии с негритянским населением, бесчеловечность общества, готовность человечества к борьбе.

Он не рассказывает Анжеле, что его дочери свойственно по-детски хвастаться, сочинять небылицы, чтобы произвести впечатление, что она ничего-то не знает о динамите и революции, то и другое для нее — просто слова, которыми она щеголяет, чтобы почувствовать себя сильной — сильной несмотря на свой дефект речи. Конечно же, Анжела знает, где скрывается Мерри, и, если Анжела взяла вот так и пришла к нему, это не просто светский визит. Анжела Дэвис может каждую полночь являться на кухню Лейвоу в Олд-Римроке, только если она тот вождь революции, которому было поручено следить за благополучием его дочери. Если это не так, то зачем же она приходит снова и снова?

И поэтому он говорит ей: да, моя дочь — борец за свободу; да, я горжусь ею; да, все, что я раньше слышал о коммунизме, — ложь; да, США беспокоятся только о том, чтобы мир был безопасным для бизнеса, и поддерживают зависимость бедных стран от богатых; да, США ответственны за угнетение во всех частях света. И ее цель, цель Хью Ньютона, цель Бобби Сиэла, цель Джорджа Джексона, цель Мерри Лейвоу, оправдывает все средства. Все это время он никогда не произносит имя Анжелы Дэвис ни при ком, и уж особенно не при Вики, которая считает Анжелу Дэвис разрушительницей общественного спокойствия и так и говорит всем работницам фабрики. Один, втайне он молится — истово молится Богу, Иисусу, всем сразу, Пресвятой Деве, святому Антонию, святому Иуде, святой Анне, святому Иосифу, молится, чтобы Анжелу оправдали. И когда это происходит, он ликует. Она свободна! Но он не относит на почту письмо, которое пишет ей у себя на кухне, узнав об этом. Не отправляет его и несколько недель спустя, когда Анжела, с четырех сторон защищенная пластинами из пуленепробиваемого стекла, заявляет перед ста пятнадцатью тысячами восторженных слушателей о своем требовании свободы политическим заключенным, неправедно осужденным и несправедливо брошенным в тюрьмы. Свободу римрокской террористке! Свободу моей дочери! — выкрикивает Швед. «Думаю, пришло время, — заявляет Анжела, — когда всем нам следует преподать хороший урок правителям этой страны». Да, кричит Швед, да, это время пришло, настал час социалистической революции в Соединенных Штатах Америки! Но он по-прежнему сидит в одиночестве за своим кухонным столом, потому что он и сейчас не способен сделать то, что нужно, или поверить в то, во что нужно поверить, и даже не знает уже, а во что он, собственно, верит. Все-таки сделала она это или нет? Решившись воткнуть пенис в Риту Коэн, он бы знал: трахал бы эту сообщницу — секс-террористку, пока не добился от нее рабской покорности. Пока она не свела бы его в убежище, где они мастерят эти бомбы. Если ты в самом деле хочешь увидеть дочку так, как говоришь, то успокойся, подойди и трахни хорошенько Риту Коэн. Нужно было не отводить глаз от ее вагины, распробовать ее вкус и потом трахнуть ее обладательницу. Сделал бы это на его месте другой отец? Если он готов сделать для Мерри все, что угодно, то почему бы и не это? Почему, почему он сбежал?

И это только часть прошедших пяти лет. Малая часть. Все, что он видит, слышит, читает, имеет для него только один-единственный смысл. Нейтрального, не связанного с ним восприятия не существует. Целый год, приезжая в деревню, он упирается взглядом в то место, где стоял магазинчик. Чтобы купить газету, пакет молока или канистру бензина, ему, как и всем остальным жителям Олд-Римрока, теперь нужно ехать до самого Морристауна. И чтобы купить марку — тоже. Деревня состоит практически из одной улицы. Двигаясь на восток, видишь новую пресвитерианскую церковь, здание в псевдоколониальном стиле, на самом деле вообще ни к какому стилю не относящееся, построенное там, где стояла прежде старая пресвитерианская церковь, дотла сгоревшая в двадцатых. Неподалеку от церкви — Дубы, два больших двухсотлетних дуба, гордость округи. Примерно в тридцати ярдах за Дубами — кузница, буквально накануне Пёрл-Харбора переоборудованная в хозяйственный магазин, в котором окрестные жительницы покупают обои, светильники, безделушки и советуются с миссис Фаулер, как лучше украсить дом. В дальнем конце улицы авторемонтная мастерская, в которой хозяйничает Перри Хэмлин, горький пьяница и кузен Расса Хэмлина, занимающийся также плетением тростниковых кресел, а еще дальше расстилаются земли молочной фермы, которой владеет и всем заправляет Пол Хэмлин, младший брат Перри. Холмы, похожие на те, где Хэмлины фермерствуют уже чуть ли не двести лет, тянутся с северо-востока на юго-запад, образуя полосу шириной в тридцать-сорок миль, пересекают северную часть Джерси, со всех сторон обтекая Олд-Римрок, превращаются в цепочку, тянущуюся до Нью-Йорка, а оттуда, уже под названием Кошачий хребет, — до Мэна.

Наискосок от места, где стоял магазинчик, расположено желтое оштукатуренное школьное здание, состоящее из шести классных комнат. Прежде чем они отправили Мерри в школу Монтессори, а потом в полную среднюю школу Морристауна, она четыре года проучилась в этом доме. Дети, которые ходят сейчас в эту школу, каждый день видят место, где прежде стоял магазин, видят его и учителя, и проезжающие по деревне родители школьников. Здесь, в школе, собирается Общественный совет поселка, здесь члены совета устраивают ужины в складчину, здесь проводят голосование, и каждый, приезжающий сюда, видит то место, где стоял магазин, и снова думает о взрыве, об убитом здесь хорошем человеке, о девочке, устроившей этот взрыв, и — в разных пропорциях смешивая сочувствие и негодование — о ее семье. Некоторые ведут себя подчеркнуто дружелюбно, другие (он знает) стремятся избегать встреч. Приходят и письма антисемитского содержания. Это так отвратительно, что потом он несколько дней почти болен. Какие-то высказывания доносятся до него. Какие-то — до Доун. «Всю жизнь живу тут. Никогда прежде такого не было». — «А чего вы хотите? Им тут вообще нечего делать». — «Они казались милыми людьми. Но ведь заранее не угадаешь». Передовица из местной газеты, описывающая трагедию и посвященная памяти доктора Конлона, пришпилена к доске объявлений совета и висит, выставленная на всеобщее обозрение. Швед не может сорвать ее, хотя ему очень хочется, в первую очередь, ради Доун. Можно было надеяться, что, поскольку она вывешена на улице, дождь, ветер, солнце и снег истреплют ее в несколько недель, но она целый год остается и невредимой, и читаемой. Название передовицы — «Доктор Фред». «Мы живем в обществе, где насилие становится все большей обыденностью… нам не понять, в чем причины, и, возможно, мы их никогда не узнаем… гнев, горящий в наших сердцах… мы полны искреннейшим сочувствием к жертве и его близким, к семейству Хэмлин и ко всем жителям Олд-Римрока, пытающимся осознать случившееся и совладать со своими эмоциями… выдающийся человек и прекрасный врач, которого все мы хорошо знали… специальный фонд памяти доктора Фреда… взносы, которые помогут малоимущим семьям в случае необходимости обращения к медицинской помощи… в эти горестные дни мы должны заново объединиться…» Рядом с передовицей статья «Время лечит любые раны», которая начинается со слов «Мы все предпочли бы как можно скорее забыть…», и далее: «…для одних это врачующее время наступит скорее, другим ждать его дольше… Преподобный Питер Бэлистон из Первой конгрегациональной церкви сосредоточился в своей проповеди на поисках добра, которое может принести эта трагедия… сплотив прихожан в общем горе… Преподобный Джеймс Виринг из церкви Святого Патрика произнес глубоко тронувшее всех наставление…» Кроме этой статьи вывешена еще и третья вырезка из газеты, которой решительно нечего делать на этом стенде, но он не может сорвать ее, так же как он не может сорвать и две первые, и она тоже висит на доске целый год. Это интервью с Эдгаром Бартли, рядом с ним, в той же газете, фотография этого Бартли с собакой, опирающегося на деревянную лопату. За спиной у него родительский дом и ведущая к нему свежерасчищенная от снега дорожка. Эдгар Бартли — парень из Олд-Римрока, года за два до взрыва сводивший Мерри в кино. Классом старше нее и такой же высокий, он, как помнится Шведу, смотрелся довольно приятно, но был дико застенчив и несколько странноват. В газете говорится, что это бойфренд готовившей теракт Мерри, хотя, насколько известно родителям, тот выход в кино два года назад был для нее единственным в жизни свиданием с каким-либо молодым человеком. Как бы то ни было, высказывания, принадлежащие, если верить газете, Эдгару, кем-то жирно подчеркнуты. Может быть, кем-то из одноклассников, так, в шутку. Может быть, и сама вырезка с фотографией тоже вывешена здесь в шутку. Но шутка или не шутка, она висит здесь, месяц за месяцем, и Шведу не удается придумать, как от нее избавиться. «Все это кажется нереальным… Никогда не подумал бы, что она может выкинуть такое… Казалась очень приятной девочкой. Никаких злобных высказываний, никогда. Уверен, с ней что-то внезапно случилось… Надеюсь, ее найдут и окажут ей помощь… Я всегда думал, что Олд-Римрок — место абсолютно безопасное. Но теперь я, как и все, невольно оглядываюсь: нет ли кого за спиной. Прежде чем жизнь вернется в нормальное русло, должно пройти время… Но я стараюсь смотреть вперед. Это необходимо. Мне нужно забыть о случившемся. Жить так, будто этого не было. Хотя, конечно же, мне очень горько».