Кадзуо Исигуро - Безутешные Страница 40

– Ты ведь знаешь, – сказала мне тогда Фиона, приблизив в темноте свое лицо к моему, – когда ты женишься, тебе не обязательно будет жить так, как живут твои мама с папой. У тебя будет совсем по-другому. Не все мужья и жены без передышки ругаются. Они ссорятся только иногда… Когда случается что-то особое.

– Что особое?

Мгновение Фиона молчала. Я собирался повторить вопрос, на этот раз с большим напором, но она заговорила медленно и неуверенно:

– Твои родители. У них таких ссор не бывает, не из-за чего. А ты разве не знаешь? Не знаешь, отчего они все время ругаются?

Внезапно злой голос снаружи позвал Фиону – и она исчезла. Сидя один в темноте под столом, я уловил звуки голосов: Фиона с матерью шепотом спорили в кухне. Я слышал, как Фиона негодующим тоном повторяла: «Почему нельзя? Почему мне нельзя ему сказать? Все другие знают». А мать отвечала, по-прежнему приглушенным голосом: «Он младше тебя. Ему рано. Молчи».

Прерывая эти воспоминания, Фиона Робертс подошла ко мне ближе и проговорила:

– Я ждала тебя до половины одиннадцатого. Потом сказала, чтобы все начали есть. Они к тому времени просто подыхали с голоду.

– Конечно. А как же? – Я слабо усмехнулся и оглядел вагон. – Половина одиннадцатого. К этому времени любой проголодается…

– И к этому времени стало совершенно ясно, что ты не явишься. Никто уже ничему не верил.

– Нет. Я хочу пояснить, что к этому времени неизбежно…

– Вначале все шло хорошо, – прервала меня Фиона Робертс. – Я никогда прежде ничего подобного не организовывала, но все шло прекрасно. Они собрались у меня в квартире: Инге, Труде, все. Я немного нервничала, но все шло прекрасно, и я дрожала от возбуждения. Кое-кто из женщин подготовился к вечеру основательно, принесли толстые папки с материалами и фотографиями. Только к девяти народ начал выказывать нетерпение, и мне впервые пришло в голову, что ты можешь не явиться. Я все сновала туда-сюда, носила кофе, добавляла закусок в вазу, старалась поддерживать атмосферу. Я заметила, что гости стали перешептываться, но все еще надеялась: ты появишься – наверное, застрял где-нибудь в пробке. Время шло и шло, и под конец они заговорили в полный голос. Не стесняясь, даже при мне. И это в моей собственной квартире! Тогда я сказала, чтобы садились за стол. Мне хотелось, чтобы это поскорее кончилось. Они уселись и начали есть – я приготовила разные омлетики – и прямо за едой некоторые, как эта Ульрике, продолжали шептаться и хихикать. Но знаешь, те, кто хихикал, нравились мне, пожалуй, больше других. Больше, например, чем Труде, которая делала вид, что меня жалеет, и старалась до конца держаться мило – до чего же она мне противна! Как сейчас вижу: прощается, а сама думает про себя: «Бедняжка! Живет в мире фантазий. Мы, в самом деле, должны были сразу догадаться». Ох, ненавижу всю их компанию и презираю себя за то, что с ними связалась. Но, видишь ли, я уже четыре года жила в микрорайоне, однако не приобрела ни одной настоящей подруги и ни с кем не общалась. Эта публика – женщины, которые прошлым вечером были у меня в гостях, – вообще бы никогда до меня не снизошла. Они, видишь ли, мнят себя местной элитой. Называют свое общество Женским фондом искусства и культуры. Глупость, конечно: никакой это не фонд, просто такое название звучит солидно, как им кажется. Что бы в городе ни организовывалось, они во всем принимают участие. Например, когда приезжал Пекинский балет, они приготовили все флаги для торжественной встречи. Как бы то ни было, они очень высоко себя ставят и еще недавно ни за что бы не снизошли до подобной мне. Инге так даже не открыла бы рта, чтобы со мной поздороваться, если б встретила на улице. Но когда это выплыло наружу, все сразу переменилось. Я имею в виду, когда стало известно, что я с тобой знакома. Как они дознались, понятия не имею – я не хвасталась этим знакомством на каждом углу. Наверное, упомянула где-нибудь невзначай. Так или иначе, но, сам понимаешь, все переменилось как по волшебству. Однажды, меньше года назад, Инге сама остановила меня на лестнице и пригласила на одно из их собраний. Мне не очень хотелось с ними связываться, но я пошла – наверное, решила, что пора завести хоть каких-нибудь друзей, не знаю. Так вот, с самого начала некоторые из них, в частности Инге и Труде, совсем не были уверены, что это правда – ну, то, что мы с тобой старые друзья. Но в конце концов предпочли поверить – думаю, упивались своим благородством. Идея позаботиться о твоих родителях – не моя, но то, что я с тобой знакома, сыграло немалую роль. Когда распространилась весть о твоем приезде, Инге заявила мистеру фон Брауну, что фонд, после Пекинского балета, готов взяться за другую важную задачу, тем более одна из их группы – твоя старая приятельница. Что-то в этом духе. И таким образом фонд получил работу – присмотр за твоими родителями, пока они будут здесь, и все дрожали от радостного возбуждения, хотя кое-кого из дам слишком беспокоила ответственность. Но Инге их подбодрила, сказав, что такое доверие нами вполне заслужено. Продолжая регулярно встречаться, мы стали думать о программе развлечений для твоих родителей. Инге сказала – меня очень опечалили ее слова, – что состояние здоровья обоих оставляет желать лучшего, поэтому такие напрашивающиеся варианты, как, к примеру, экскурсии по городу, в данном случае малоуместны. И все же идеи сыпались как из рога изобилия: начались споры и раздоры. Наконец, на последнем собрании, кто-то предложил: а почему бы не пригласить тебя прийти и высказаться самолично? Рассказать о вкусах твоих родителей. Мгновение стояла мертвая тишина. Потом Инге произнесла: «А почему бы и нет? В конце концов, у нас на это больше оснований, чем у кого-нибудь другого». И тут все уставились на меня. Я не выдержала и сказала: «Ну ладно, думаю, у него не будет времени, но если вы хотите, я спрошу». Тут они все так и застыли. А когда пришел от тебя ответ, они начали вокруг меня плясать: ценили мое мнение на вес золота, при случайной встрече улыбались до ушей и норовили погладить, приносили подарочки для детей, предлагали всякие услуги. Так что можешь вообразить, каково мне пришлось, когда ты вчера не явился.

Она глубоко вздохнула и несколько мгновений молчала, рассеянно глядя на проплывающие за окном дома. Наконец продолжила:

– Наверное, я не должна очень уж сильно тебя винить. В конце концов, мы так долго не виделись. Но я надеялась, что ради своих родителей ты все-таки придешь. Идей, как их развлекать, было миллион – изощрялись все до единой. А сегодня они примутся перемывать мне кости. Почти никто из них не работает, мужья приносят хорошие деньги, а женам остается только перезваниваться и ходить друг к другу в гости. Все они начнут вздыхать: «Бедная женщина, живет в мире фантазий. Нам следовало раньше об этом догадаться. Хотелось бы чем-нибудь ей помочь, если б только она не была такой… такой занудой». Я просто слышу, как они упиваются каждым словом. А Инге будет, с одной стороны, очень обозлена. «Эта пролаза обвела нас вокруг пальца», – станет думать она. Но одновременно ей будет приятно, она почувствует облегчение. Видишь ли, мое знакомство с тобой и радовало Инге, и беспокоило. И, глядя на то, как обхаживали меня в последние недели другие, когда был получен ответ от тебя, она не могла не задуматься. Она просто разрывалась на части, да и все прочие тоже. Так или иначе, сегодня У них будет праздник. Непременно.

Разумеется, слушая Фиону, я сознавал, что мне надо бы испытывать крайнюю неловкость из-за происшедшего накануне. Но как бы живо ни прозвучал ее рассказ о собрании Фонда, я, глубоко ей сочувствуя, все же не находил в своей памяти ничего, кроме разве что самых смутных намеков на соответствующий пункт в расписании. Кроме того, ее слова заставили меня встрепенуться при мысли о том, как мало внимания я до сих пор уделял обстоятельствам, связанным с грядущим приездом в город моих родителей. Как говорила Фиона, здоровье обоих оставляло желать лучшего, и они едва ли были способны обойтись без чужой заботы. В самом деле, когда я глядел на переполненную транспортом улицу и стеклянные фасады, которые проплывали за окном, во мне росло желание оградить своих стариков от житейских сложностей. Несомненно, идеальным решением было поручить заботы о них группе местных дам, и я совершил крайнюю глупость, когда пренебрег возможностью встретиться с ними и поговорить. Мысли о том, что делать с родителями, вогнали меня в панику: задавая себе недоуменный вопрос, как можно было почти совершенно забыть о таком важном аспекте моего визита в этот город, я на мгновение совсем растерялся под напором разнообразных соображений. Внезапно я представил себе мать и отца – маленьких, седых и согнутых от старости; они стояли перед зданием вокзала в окружении багажа, неспособные самостоятельно с ним управиться. Я видел, как они оглядывают незнакомую местность и как отец, в котором взыграла гордость, подбирает два, потом три чемодана, а мать, тщетно пытаясь его удержать, кладет ему на руку свою тонкую ладонь со словами: «Нет-нет, тебе это не под силу. Это неподъемный груз». А отец, с решительным лицом, отстраняет ее, говоря: «Кто же тогда понесет багаж? Как мы доберемся до отеля? Нам некому помочь, нужно справляться самим». Тем временем мимо с грохотом проносятся легковые автомобили и грузовики, пробегают пригородные жители, приехавшие электричкой на работу. Мать, признав бесполезность уговоров, грустно наблюдает, как отец, пошатываясь под тяжелой ношей, делает четыре, пять шагов – и наконец сдается и опускает чемоданы на землю; его плечи ссутулены, грудь вздымается. Немного помедлив, мать приближается и ласково трогает его за локоть: «Ничего. Мы обратимся к кому-нибудь за подмогой». Отец, удовлетворившись тем, что хотя бы не сдался без боя, спокойно всматривается в мелькающие вокруг лица с надеждой на появление провожатого, который проследит за багажом и, под любезную беседу, усадит их в удобный автомобиль и отвезет в гостиницу.