Михаил Чулаки - У Пяти углов Страница 40

Вольт обошел Стефу, ступил на подножку.

Ну все, разъезжаемся и расходимся. Крамера я довезу, именинничка нашего, так что не волнуйтесь, Павел Георгиевич.

— Что вы, Вольт Платоныч, как же вы за руль?! Вам нельзя! Давайте я найду такси!

Преданность Кариатиды, конечно, полезна, но чрезмерная преданность все же навязчива.

— Ничего, отлично доеду.

И, не слушая дальнейших восклицаний, Вольт уселся и развел пары. Пока поднималось давление в котле, он видел за стеклами жестикуляцию Вериньки, отчаяние на лице Верной Кариатиды — но звуки почти не доносились сквозь толстые зисовские стекла. Словно те, там снаружи, были за стенкой аквариума.

Но наконец пары поднялись и он стронул Стефу с места.

Ехал он предельно аккуратно, да к тому же, где возможно, уклонялся с проспектов на тихие параллельные улицы, потому что все время помнил о съеденных невольно трех примерно рюмках коньяка, да и некоторая неотчетливость мыслей еще ощущалась. А разбиваться Вольт категорически не хотел: глупо, когда впереди почти сто двадцать лет жизни, когда столько еще нужно обязательно успеть!

Ехал и, хотя старался сосредоточиться на дороге, невольно думал об этих съеденных рюмках коньяка, о Красотке Инне, которая злорадно — а как же иначе, конечно, злорадно! — смотрела, как он ест ее обманное желе. Значит, хотела, чтобы он попал в происшествие, может быть, разбился бы, может быть, задавил кого-нибудь? Хотела, иначе предупредила бы. Что из того, что призналась в последний момент, — призналась, чтобы не подвести Хорунжего, не навлечь неприятности на всю лабораторию. Иначе не призналась бы, а Вольт бы не берегся, ехал как обычно… Захотела пошутить? Нужно ненавидеть человека, чтобы так шутить. А за что? За то, что ведет себя не как все, не вращается вокруг нее? Вольт не чувствовал к Красотке Инне взаимной ненависти, но было грустно.

И то ли от обиды за такую несправедливость, то ли от непривычки к коньяку, снова заныло сердце. И под лопаткой тоже.

Задремавшего Крамера он благополучно довез, даже проводил по лестнице на третий этаж. Потом благополучно доехал сам. Все обошлось, но грустно. Очень грустно…

8

Парадная дверь почему-то была распахнута. Мороз же, надо экономить тепло! Незакрытая парадная раздражала Вольта так же, как хлеб, не спрятанный в полиэтиленовый мешок. Даже сильнее: на любовь к порядку накладывалось его врожденное предпочтение к закрытым дверям.

Он хотел было резко захлопнуть дверь и вдруг услышал щелчок почтового замка. Знакомый щелчок. Вроде и одинаковые все замки, а свой щелкает как-то особенно.

Не взбежал, а вспрыгнул Вольт через восемь ступенек к почтовым ящикам. Какой-то мальчишка прятал газету в портфель. Вольт схватил его за руку — на газете карандашом номер: 48-8. Номер Вольта. Почтальоны пишут дом и квартиру, чтобы не запутаться.

Ну вот и поймал наконец газетного вора.

Вор оказался мальчишкой лет пятнадцати. Низкорослый — теперь обычно вырастают на голову выше, — но с явственной растительностью над губой. Лицо прыщеватое. Нахальный и одновременно жалкий. Он дернулся несколько раз, но Вольт держал крепко — недаром же плавает каждый день: руки тренированные.

— Из какой квартиры? Мальчишка снова дернулся:

— Пусти!

— Что ты, как можно. Так давно мечтаю познакомиться.

Сколько раз представлял, как поймает газетного вора — и тогда!.. Что собирался Вольт сделать? Что-нибудь решительное — может быть, врезать изо всех сил под ложечку, если взрослый хам, чтобы согнулся пополам, потеряв дыхание; может быть, если пацан, надрать уши, чтобы помнил всю жизнь! И вот наконец он крепко держит этого жалкого прыщеватого мальчишку, и в душе не злость, а скорее, брезгливость. Ты из какой квартиры, юноша?

— Пусти!

Сказать родителям, что сын их ворует? А если они же его и научили? Если экономят таким образом? Сам мальчишка мало похож на усердного читателя.

А воришка снова дернулся и лягнул Вольта. Попал по ноге. Вот паразит! Вольт скорее удивился: никогда его не лягали до сих пор.

Портфель, в который мальчишка так и ке успел засунуть газеты, стоял у самых ног. Надо отобрать у него портфель! Или достаточно вынуть одну тетрадь: на ней же написана фамилия и в какой школе учится! Вот и сообщить в школе, что у них учится вор.

Но едва Вольт собрался поднять портфель — для этого надо было сперва освободить руку, в которой зажаты газеты, — как внизу показался Перс.

Волька, ты? Смотри, как я рано! Ты чего здесь?

— Да вот, поймал наконец вора. Уже года два таскает газеты. Если не три.

— Вор? Ах ты, гад!

И Перс с ходу ударил мальчишку по затылку. Вольт почувствовал, как тот весь дернулся от удара, — словно его боль передалась по руке, как электричество по проволоке. Перс замахнулся снова — и Вольт выпустил воришку. Чтобы снова не передалась по руке чужая боль. Мальчишка мгновенно схватил портфель и рванул вверх, опомнился, повернулся и бросился мимо братьев на улицу. «Чтобы не выследили, из какой квартиры», — сообразил Вольт.

— Чего ж ты не держал его? — с досадой сказал Перс. — Надо было еще дать, чтобы запомнил!

И Вольт не решился признаться, что он нарочно выпустил воришку. Столько времени копил злость — и вдруг разжалобился. Сам от себя не ожидал.

— Надо было дать как следует, — в азарте повторил Перс. — Таких учить и учить. Мы в доме тоже поймали такого, так заставили вымыть всю лестницу руками, без швабры! А у нас, знаешь, рядом винный, так превратили лестницу в сортир.

Заставить воришку вымыть лестницу — на это Вольт согласился бы. А бить — нет, бить он не только сам не мог, ко и не смог видеть, как бьют при нем. Сам же когда-то мечтал, как поймает, как врежет, — и не смог

— Вырвался, паразит, — неохотно сказал он. — Ладно, больше не станет, раз попался один раз.

— У тебя не будет, так у других! Нет, таких надо учить как следует.

Такая злость прозвучала в голосе всем известного добряка!

Матушка выбежала навстречу, заслышав ключ в замке.

— Мальчики! Вы вместе? Вот замечательно! Волик, а где Наденька? Целый день не видно. Я не знаю, что и думать!

Нужно было сказать наконец всю правду, но не хотелось. До чего же не хотелось! Вольт решил, что скажет потом, может быть, завтра — но не мимоходом, не в прихожей.

— Подруга у нее заболела, — неохотно пробормотал он. — Поехала за ней ухаживать.

Да-да, ты знаешь, Петюнчик, Наденька у нас такая добрая! Почти как ты! Как хорошо, что ты так рано: сейчас будут передавать постановку про Толстого, очень тебе советую. Я уже заранее предвкушаю: Ильинский так замечательно играет Толстого! Уже показывали один раз. А ты, Волик, не хочешь с нами?

Предположение, что он будет смотреть, как изображают Толстого, то есть приписывают ему если не слова, то интонации, жесты, настроения — что всегда есть крайняя бестактность по отношению к реальному человеку, а уж в особенности по отношению к писателю, который лучше всех знает цену интонациям и жестам! — предположение такое было Вольту крайне неприятно. Все равно как если бы убежденного вегетарианца, вроде самого Толстого, пригласили бы на бифштекс с кровью.

— Ты же знаешь, я не смотрю кино.

В виде исключения! Ильинский так замечательно играет: вылитый Толстой, не отличить!

Тем и плохи подобные постановки: все сводится к тому, что вылитый и не отличить — так замечательно играет. Вольт не хотел, но где-то в гостях случайно видел кусок — действительно, Ильинский играет прекрасно. Но тем хуже! Если бы матушка почитала подлинные дневники Толстого — а пьеса сделана по ним, — она хотя бы отчасти прониклась его болью. А так вполне удовлетворена, что Ильинский — вылитый Толстой, не отличить! Словно подсмотрела в замочную скважину на живого Толстого — лестно! А что мучило живого Толстого ей уже и не важно.

Нет уж, смотри ты сама. И Перс, если хочет.

— Я тоже не буду, — сказал Перс. — Я редко смотрю кино. Мы лучше пока поговорим с Волькой, а то почти не виделись.

Да, все-таки заложено в них с Персом что-то общее — недаром же братья! Вот и Перс редко ходит в кино, не восхищается актерами, хотя у самого, как говорит матушка, способности к драматическому таланту».

— Тогда сделайте мне наушники, чтобы вам не мешать. А в перерыве все вместе попьем чаю. А может, и Наденька подойдет.

Не подойдет…

Сердце как качало болеть по дороге домой, так и не отпускало. И каждое напоминание про Надю, добавляло лишнюю каплю боли. Если бы Надя вдруг появилась — незваная! — Вольту была бы неприятна такая навязчивость, но он знал, что она не подойдет, — и было грустно.

А Перс расположился на тахте, явно настроившись на долгий разговор. Он любит — обо всем сразу.

— Ты знаешь, Волька, я сегодня выиграл десятку. Первый раз в жизни. В «спринт». Я вообще-то не играю, а тут иду мимо ларька, и вдруг машина останавливается со счастливым номером: четыре тройки! Вроде как сигнал. Я купил билет — и выиграл!