Анатолий КУРЧАТКИН - ЦУНАМИ Страница 40

Дорога до метро была уже привычна, он чувствовал себя в лабиринте этих переулков и дворов как свой. Привычно было купить в автомате магнитный билет и, сунув его в щель приемника, пройти сквозь турникет, получив на выходе из другой щели картонку билета обратно. Привычно было, взойдя на платформу, встать на зигзагообразной линии в то место, напротив которого окажутся двери вагона, когда поезд подкатит к станции и замрет.

На станции «Сала-даенг» вагон оставила большая часть пассажиров, ехавших в нем. Рад вспомнил наставление дежурного на ресепшене: «Там будет толпа. Куда все — туда и вы». Вокруг была толпа, иначе не скажешь.

Двигаясь в этой толпе, он вновь прошел через турникет, спустился по лестнице и оказался на светлой, казалось, до дневной яркости освещенной улице. Здесь, на просторе улицы, толпа рассеивалась, переставая быть толпой, улица уже была просто многолюдной, но в течении людей по ней ясно угадывался поток .

Улица, по которой тек поток, перебралась через перекресток, и поток тотчас вновь сделался толпой. Которая по плотности не шла ни в какое сравнение с толпой на станции. С обеих сторон тротуара, впритык друг к другу, начались торговые палатки, поток вливался в узкое пространство между ними, оно спрессовывало его, и если его еще можно было назвать потоком, то, скорее всего, селевым. Рад шел в нем — и касался локтем человека слева, сталкивался плечом с человеком справа, налетали сзади на него, налетал он. Лица в этом селевом потоке большей частью были европейские: молодые, старые, юные — всех возрастов, мужчины, женщины, встречались африканские, индусские, японские, тайские только мелькали. Тайцы стояли за прилавками. На торг, казалось, было выставлено все, что только могло заинтересовать туристскую душу: одежда, нижнее белье, галантерея, посуда, кухонная утварь, мелкая радиотехника, фотоаппараты, часы, разного рода игрушки, домики для духов, скульптуры Будды. Особо выделялись прилавки со скобяным товаром: там среди дверных ручек, щеколд и крючков, мебельной фурнитуры, замков, литых пепельниц, болванок ключей лежали рядами, мутно поблескивая, свинцовые, алюминиевые, пластмассовые кастеты — на два пальца, на три, на всю пятерню, шипастые стальные наладошники с ремешками, похожими на ремешки для часов, и остроносые, похожие на быстротелых акул, финские ножи — от коротколезвийных, в две фаланги мизинца, до кинжально-длинных, с изящными продольными канавками посередине лезвия для отвода крови.

Квартал между тем закончился, впереди снова был перекресток. О том, что впереди перекресток, можно было судить по узкому разрыву в ряду палаток. Толпа, впрочем, устремлялась не в разрыв, а сворачивала направо — в русло, образованное палатками. Рад поднял голову — на угловом фонарном столбе, где в Бангкоке крепились трафареты с названиями улиц, под тайской вязью было начертано по-английски: «2-я Пат-понг». Толпа привела его, куда он хотел.

И только он сделал по Пат-понг десяток шагов, мужской голос сбоку, казалось, в самое ухо, произнес:

— Sexy girls please. — Девушки для секса, пожалуйста. Голос был тихий, нежный, он словно бы и не произнес это, а пропел, нет, не пропел — провеял , подобно легкому ветерку, как если бы колыхнулся воздух и его колыхание сложилось в слова.

Рад повернул голову — и встретился глазами с невысоким, приветливо улыбающимся тайцем.

— Sexy girls, — так же тихо и нежно повторил таец, взяв его за руку и влеча выйти из потока.

Рад посмотрел, куда влек его таец.

В сомкнутом ряду палаток справа, примыкавшем к стенам домов, снова был разрыв, но вел он не на дорогу, а к двери в доме, вернее, не к двери, двери не было, а к дверному проему, завешенному плотной черной занавесью, похожей на резиновую. Другой таец, стоявший у занавеси, перехватив его взгляд, тотчас взялся за ее край и отвел в сторону. После поворота на Пат-понг огни уличных фонарей резко потускнели, и свет, плеснувший изнутри, показался дневным. Внутри в этом дневном свете на высоком помосте прямо напротив входа стояли в шахматном порядке десятка полтора девушек в кружевных белых трусиках, кружевных белых лифчиках и в такт звучавшей там негромкой мелодичной музыке танцевали. Хотя, пожалуй, едва ли это можно было назвать танцем. Они шевелились , привлекая этим шевелением к себе внимание — так становится заметна при дуновении ветерка, заиграв, листва. Взгляд помимо воли жадно побежал по телам, обнаженным почти до эдемской первозданности.

— Very young, very nice girls. — Очень молоденькие, совершенно чудные девочки, — лаская его взглядом, пропел таец, легким усилием продолжая увлекать Рада в сторону распахнувшегося Эдема.

Рад повел рукой, освобождаясь от его пальцев. И рука тайца тут же отпустила его, а таец у входа, отгибавший занавесь, опустил ее край. Эдем исчез. А мгновение спустя Рад не обнаружил около себя и приветливого тайца, тянувшего его за руку: он будто провалился сквозь землю — змей-искуситель, владеющий таинством свободного перемещения в пространстве, исчезновения и воплощения.

Рад снова влился в поток. Он чувствовал себя оглушенным. Подглядывание в щелку никогда не бывает бесследным. Даже если в подсмотренной картине нет никакой тайны, щелка непременно награждает эту картину ореолом прельщающей таинственности. Казалось, за похожей на резиновую, тяжелой занавесью была некая захватывающая компьютерная игра, в которую в отличие от игры на экране монитора можно было войти и принять в ней участие. Теперь ему были неинтересны прилавки — что бы там ни лежало. Он больше не смотрел на них, он высматривал очередной разрыв в палаточном ряду, тянувшемся вдоль домов.

Его исследовательским потугам не суждено было длиться долго — новый искуситель не заставил себя ждать. Только он не брал за руку, а, материализовавшись неизвестно откуда, загородил дорогу.

— Please sir. — Пожалуйста, сэр, — ласково протянул он, указывая легким кивком головы в сторону палаток около ряда домов.

Рад, придержав шаг, посмотрел, куда он указывал. Дверной проем, ведущий в заведение порока, был так же, как и у прежнего, завешен темной занавесью, из такого же плотного, похожего на резину материала, только занавесь имела вид жалюзи — из отдельных длинных узких полос, тяжело колеблемых внизу тягой воздуха, возникавшей, должно быть, из-за перепада температур снаружи и внутри помещения. И так же, как у первого заведения, около входа стоял другой таец, и только Рад повернул голову, он взялся за одну из полос посередине занавеси, подобрал на себя, и изнутри в треугольную щель снова полыхнуло Эдемом.

— Please sir. Please sir, — вновь обласкал Рада таец, исполнявший роль зазывалы.

То, что он загораживал дорогу, как бы вынуждая свернуть в свое заведение, не понравилось Раду.

— Go away. — Пошел прочь, — проговорил он.

Зазывала тотчас отступил в сторону — и исчез. Неизвестно куда, непонятно как, словно и в самом деле растворился в воздухе. Таец у входа, подобно автомату с заданной программой, опустил занавес, и треугольное окно в мир содомного Эдема исчезло.

Потом зазывалы пошли косяком. Около некоторых заведений роль зазывалы и стража у занавеси исполнял один человек, и, выбрав в толпе глазами кого-то, кто казался ему возможным клиентом, он просто заворачивал край полога и делал приглашающий жест рукой. Чтобы, не заполучив клиента, в следующее мгновение скрыть явивший себя солнечным треугольником очередной Эдем от досужего взгляда.

Чувственное возбуждение, охватившее Рада, толкало его поддаться зазывам мелькавших Эдемов. Моментами он уже был готов нырнуть в открывшийся треугольник и пару раз даже позволил себе приблизиться к нему вплотную, но рука зазывалы или «швейцара», тотчас ложившаяся на спину и повелительно принимавшаяся подпихивать внутрь, отрезвляла.

Рад решил для себя, что дойдет до конца улицы — и линяет с Пат-понга.

Когда из общего говора толпы выделился голос, выговоривший его имя, Рад не обратил на это внимания. Тут было какое-то случайное совпадение звуков. Кто мог окликнуть его здесь. Никто его здесь не мог окликнуть.

Однако же имя его прозвучало вновь. И громче, чем в первый раз, отчетливее, а главное, с той интонацией, с какой не требуют, не просят, не предлагают, а зовут.

Рад посмотрел в сторону голоса. От палаток, мимо которых тек встречный поток, на него смотрел, вскинув над головой руку, невысокий, смуглый, как мулат, круглолицый таец. Встретив взгляд Рада, он заулыбался, сложил руки перед собой ладонь к ладони и, приложив их к груди, поклонился. Улыбка открыла ослепительные белые зубы — и Рад узнал его. Это был вчерашний Тони, владелец лимузиноподобной «тойоты».

Рад не обрадовался. Его так и прожгло ликованием.

— Тони! — бросился он к нему, лавируя в текущей толпе, словно взбесившаяся частица Броунова движения.

Тони, поджидая его, стоял, все так же молитвенно прижимая руки к груди, и отнял их, лишь когда Рад оказался рядом.