Игорь Симонов - Год маркетолога Страница 40

– Ужас, – согласился Кристофер, – мне нравится, когда просто, а здесь я сколько живу – все равно ничего не понимаю. У вас все очень путано. Или как надо говорить – запутано?

– Все одно. Это исключительно от загадочности русской души происходит. Достоевского ведь читал?

– Читал. Не нравится.

– Понятное дело. Нам тоже не то чтобы очень. Ты что такой грустный, Костя? – решил он сменить тему. – Устал? Тогда отдыхать надо ехать. Видишь, какие мы все тут отдохнувшие.

– В сентябре, может быть, съезжу. – То ли он изменился за это время, то ли я, а может – мы оба, но это был совсем другой Андрей, старательно играющий роль прежнего. И нравился он мне гораздо меньше.

– В сентябре, говоришь? Давай в сентябре, но лучше в августе.

– Почему? – машинально спросил я.

– Что ты имел в виду, Кристофер, когда говорил про не самый плохой месяц? – по-видимому, это и был ответ на мой вопрос.

– Ну, в России все думают про отдых, теперь про войну... и совсем мало про кризис, потому что у вас... или у нас, – с улыбкой поправил он, – золотые и валютные резервы и так далее.

– Да, – усмехнулся Андрей, – а вам завидно?

– Конечно, конечно, нам завидно, если тебе это приятно. И как есть резервы, то кризис Россию не будет трогать. Такое общее мнение.

– А ты считаешь, что...

– А я считаю, что если в мире кризис, то производство падает, спрос на нефть падает, а значит, и цена на нефть падает. И тогда надо начинать тратить резервы, и вопрос, как умно их будут тратить, то есть насколько их хватит, – а как долго этот кризис будет, никто не знает.

Я ожидал, что на этом месте Андрей продолжит свой стеб по поводу сомнений относительно мудрости тех, кто тратит резервы, но он внимательно слушал и ничего не говорил. А еще мне было стыдно от того, что я не до конца понимал, о чем они говорят. То есть я, конечно, читал газеты и Интернет, но за всеми драматическими изменениями в своей личной жизни как-то не оценил куда большего драматизма изменений в окружающем мире. То есть, пользуясь своим же определением, я не предполагал, что инквизиция уже практически заходит в подъезд нашего дома и ей всего лишь осталось подняться на лифте. В результате я явно не догонял их в этом разговоре, но признаваться в этом не хотелось.

– А ты что думаешь, великий маркетолог, – спросил Андрей, скорее всего безо всякой задней мысли, – как все происходящее выглядит в свете глобального маркетинга?

– В свете глобального маркетинга все это выглядит так, – ответил я. – Если и дальше продолжать производить то, что никому не нужно, и продолжать агрессивно впаривать это тем, кому это не нужно, и продолжать им давать кредиты на то, чтобы они покупали то, что им не нужно, то когда-нибудь это все лопнет. Может быть, уже лопнуло.

– Да? – с сомнением сказал Андрей. – То есть вот это именно и говорит твоя теория?

– Нет, моя теория говорит, что надо продолжать впаривать. Это вам цитирую отрывки из второго тома. Который еще не написан.

– То есть мы все думаем примерно одно и то же. – Говоря это, Андрей больше смотрел на Кристофера, чем на меня, и от этого мне было еще более дискомфортно. – Это тема серьезная, и, конечно, она, может, как-нибудь сама по себе и рассосется, но скорее всего ненадолго. А может, уже и не рассосется. И что нам в связи с этим делать применительно к нашей отдельно взятой компании? Сверху нам какие-нибудь сигналы подают?

– Нет, – покачал головой Кристофер, – они все в отпуске, потом будет конец квартала, поэтому мой прогноз: если дела пойдут плохо, они начнут это обсуждать в октябре.

– Коллеги, – Андрей встал из-за стола и подошел к окну, – все очень просто. У нас есть несколько дней на принятие решения. Что бы мы делали, понимая то, что мы понимаем, если бы это была наша компания? Начали бы срочно распродавать склады и собирать деньги, пусть даже с дисконтом. Потому что если в обычные времена “cash is king”, то в кризисные и “king”, и “queen” в одном лице[48].

– Так не бывает, – засмеялся Кристофер, – “king” и “queen” в одном лице не бывает.

– Хорошо, – Андрей махнул рукой, – придумай получше. Ты согласен, что это именно то, что нужно?

– Да, – сказал Кристофер, – конечно. Я бы делал так.

– Но, – сказал Андрей. – Есть два «но». Первое – это то, что все сказанное лишь наши предположения, и никто не только не просил нас снижать объем продаж, но прямо наоборот. Поэтому если мы начнем действовать по этому сценарию, а жизнь пойдет по другому, то вместо героев мы окажемся врагами народа. Так? И есть второе «но».

– Это не наша компания, – сказал я, глядя на Андрея.

– Совершенно верно. И мы ее не спасем, даже если наши предположения верны и мы все будем делать правильно. В общем хаосе, если он наступит, наши результаты утонут, не замеченные никем.

– И что ты предлагаешь? – с интересом спросил Кристофер.

– Я предлагаю поступать как loyal corporate citizens[49], то есть строго выполнять приказания начальства. Тогда если все будет нормально, то мы получим наши вполне заслуженные бонусы, а если все пойдет плохо... впрочем, об этом я уже говорил – мы ничего не изменим.

– Мне надо подумать, – сказал Кристофер, не склонный к скорым решениям.

– А ты? – Андрей посмотрел на меня.

– Давай считать, что мне тоже нужно подумать.

– Хорошо, подумать всегда полезно, но не очень долго. Если мы не сделаем август, догонять будет тяжело. А чтобы сделать август, решение по увеличению кредитов нужно принимать уже на этой неделе.

– Увеличивать кредиты? – будто не понял Кристофер. – На фоне того, что происходит?

– А что происходит? – сказал Андрей, которому, похоже, уже наскучил этот разговор, поскольку он считал, что решение принято. – Что происходит?

Было начало августа, и до банкротства Leman Brothers[50] осталось чуть больше месяца.

Глава пятнадцатая

Итак, нужно было многое решать, но в первую очередь разобраться со своей личной жизнью. Наверное, я так устроен, что не могу любить сразу двух женщин, и поэтому одна из них сразу чувствует, что есть другая. Ирина была близкая, теплая и родная. У нас была пусть и не очень уж долгая, но все равно общая история, и я не хотел с ней расставаться. И еще я был перед ней виноват. Настя была волнующей, далекой и непонятной. Конечно, в нынешние времена пятнадцать лет вообще не разница, но она принадлежала к другому поколению – и не по возрасту даже, а по отношению к жизни. И даже не так важно, что она из другого поколения, – она просто другая. Может быть, я бы хотел соединить с ней жизнь, если бы сам был или стал другим. Если бы я был художником или писателем. Если бы она не была такой свободной и, не побоюсь этого слова, богатой. Если бы я не принадлежал к среднему классу, пусть и в верхней его части, со всеми вытекающими отсюда заморочками. Если бы она... Не имеет значения. Поэтому выбор мой был очевиден, а тяжесть на душе непомерна, особенно когда она сказала:

– Ты просто не можешь поверить, что я люблю тебя, в этом все дело. Я думаю, ты вообще не можешь поверить, что кто-то кого-то любит. Ты думаешь, это так, слова, для обозначения каких-нибудь биологических процессов. Я бы научила тебя любить, и ты бы поверил. У тебя же отпуск, приезжай, останься со мной на две недели, на выходные съездим во Францию или в Италию...

– Это ничего не изменит, Настя, мне очень хорошо с тобой, но это неправильно.

– Ты всего лишь боишься разрушить одни отношения и не построить другие. Вот чего ты боишься. И поэтому хочешь бросить меня.

– Что ты говоришь, как тебя можно бросить, таких, как ты, не бросают.

– А что же ты тогда делаешь со мной, Костя? Ты меня бросаешь, не придумывай сейчас всякие слова, от них только хуже будет. Меня никто никогда не бросал, вот ты первый. И все потому, что не веришь, что я тебя люблю.

Она повторяла это как заклинание. Будто разговаривала уже сама с собой. А какой смысл говорить со мной, если, по сути, она была права. Я действительно не верил, что она меня любит. То есть, конечно, я знал, что сама она верит в то, что говорит, но спроси ее, что такое любовь, и ничего она не сможет ответить – прочтет строку из стихотворения или реплику процитирует из пьесы или фильма. По правде сказать, я тоже не знал, что такое любовь. Это был один из тех сложных вопросов, на которые нет простых ответов. Я думал, есть набор каких-то качеств, которые одному человеку нужны в другом человеке: ум, красота, чувство юмора, порядочность, щедрость и так далее. И каждый человек бессознательно определяет для себя топ-10. И так же бессознательно он присваивает всем этим качествам весовые коэффициенты так, чтобы в сумме было сто, но на каждое, например, приходилось не меньше пяти. То есть человек может быть очень богатый и по богатству у него сто, но по жизни он полный урод, зануда и скупердяй. Тогда любить его не получается. Конечно, в реальной жизни никто по формулам не считает, да и про весовые коэффициенты мало кто знает, но я уверен, что если начать каждый конкретный случай разбирать, то к этому все и сведется, и, не понимая, о чем речь идет, люди называют это любовью. Вот я знаю, почему люблю Ирину. Она красивая, умная, у нас одни и те же интересы, полная сексуальная совместимость, то есть я люблю ее за то, что у нее есть все, что мне нужно от женщины. И мне с ней очень комфортно. И по этим же соображениям выходило, что я не могу любить Настю, потому что у нас разные представления о жизни. Так что про любовь у нас разговор не мог получиться и не получился, хотя последние ее слова были: «Я все еще люблю тебя, Костя, хотя надеюсь, что это скоро пройдет». И я сказал: «Конечно, пройдет», – и остался сидеть в темной комнате один в полной тишине. Первым чувством было облегчение – я сделал это и могу теперь позвонить Ирине, встретиться с ней и даже, если потребуется, рассказать правду. Хотя рассказывать очень не хотелось. И в этой теперь уже грустной тишине я решил не звонить Ирине прямо сейчас, а подождать до завтра, когда утро будет вечера мудренее. Вот так я начал свое исправление – молодой, здоровый, вполне привлекательный мужик остался дома один в то время, как город просто переполнен был предложениями скрасить его одиночество. Но воспользоваться этими предложениями было бы нечестно по отношению ко всем, в первую очередь к Ирине. Я хотел позвонить ей, не испытывая дополнительных угрызений совести.