Владимир Соколовский - Твой день и час Страница 40

Они выпили по стопке, закусив луком, но легче Носову не стало, только кровь молотом начала ухать внутри черепа: слишком велика оказалась нагрузка. Одевшись, они вышли во двор, пробрались к калитке.

Дождь не прекратился, — стал мельче, злее. Ноги скользили по грязи. С трудом они выбрались на шоссейку, идущую в город. Михаил глянул вбок, на выпуклую равнину, где среди притушивших огни домочков спали в своем жилье двое пьяных стариков. Яркий золотой свет пробивался сквозь шторы. Так они прошли друг мимо друга — словно тень сквозь тень. У каждого времени свои проблемы. Вряд ли когда-то Вера, пролетая по Москве счастливой юной генеральшей, могла представить себе даже в самых страшных кошмарах, что будет в старости так вот играть на гармошечке в небольшой избушке на окраине областного, далекого от всех столиц города…

Они встали на обочине шоссейки, подняв воротники, и стали ждать машину. Михаил отвернул лицо от секущего дождя, неужели он скоро снова окажется в своей квартире? Ляжет с Димкой, поцелует в теплую макушку… И содрогнулся внезапно, ощутив физически, как волна душного перегарного смрада касается светлых мягких волос…

Вдруг он услыхал рядом резкий короткий крик. Фаткуллин, подогнувшись нелепо, падал на дорогу. Что такое?!! «Фаридыч! Фаридыч!» — он бросился к татарину и стал трясти его за лацканы плаща. Голова Фаридыча моталась, словно пришитая, затылок елозил по мокрому асфальту. «Господи! Что же такое? Умирает? Умер уже?.». Носов расстегнул плащ, стал массировать грудь лежащего. Затем повернул его на бок, сунул в глотку два пальца. Тело напряглось — пошла рвота. Михаил встал на колени, дико и блаженно засмеялся. Запрокинув лицо, стал ловить внезапно пересохшим ртом летящую с неба влагу. Столб света вздыбился в мороси над дорогой: шла машина, ГАЗ-69. Носов вышел на дорогу, вскинул руку. Шофер завилял — но, поняв, что объехать не удастся, тормознул. Михаил слышал, как он матерился в кабине, видел, как нагнулся — шарил монтировку. Боялся, видно, лихих людей на дороге — кроме него, в машине никого не было, — или просто не хотел связываться с пассажирами темной, ненастной ночной порой. Носов открыл дверь, показал удостоверение:

— Я работник милиции, следователь. Мы оказались здесь по… служебным делам, и… моему товарищу плохо. Выходите и помогите поднять его в машину. Скорее!

— Что, перебрали, товарищи служебники? — осклабился шофер. — Вон как от вас несет…

— Пр-рекратить разговоры-ы!.. — ненависть больно хлестнула в голову. — Ты что… ты что, сука… человек чуть не умер, неизвестно еще, что с ним дальше будет, а ты… Да я… я тебя завтра с говном смешаю, ты у меня пятый угол поскачешь искать… из-под земли выволоку, землю жрать заставлю, падла!..

Шофер изменился в лице, выскочил из кабины и побежал к распростертому Фаткуллину. «Он же грязный, он мне все сиденья загадит!» — «Ничего-о, отмоешь… Берись!» Затащили его, посадили на сиденье. Он легонько всхрапывал, мотал головой. Носов поддерживал его. Дорогой шофер спросил: «Куда везти?» И Фаридыч ответил вдруг сам: слабо, плямкая зубами: «До-мой… Мишка, давай домой…» — «Лучше в больницу, Фаридыч! Там тебе вколют чего-нибудь — станешь молодцом!» — «Не… не-ет, Мишка… Домой… полежу, отойду… Уй-й, ш-шайтан! Что ты — в больницу… Начальство узнает, что по пьяни… вонь поднимется, тебя зацепят… Домой…» — «Гляди, Фаридыч…» Машина подкатила к фаткуллинскому дому, остановилась возле подъезда. «Стой и жди меня!» — сказал Михаил тоскливо заозиравшемуся шоферу.

Фаткуллин был еще слаб, вылез, обхватив Носова за плечи, — и они тихонько, отдыхая, стали подниматься на третий этаж. Татарин тяжко дышал; сам Носов чуть тоже не грохнулся в обморок: так ослаб от пьянки организм. Открыла Сония; трудно было и узнать ее без навешанного золота, бус, дорогих побрякушек. Халат, правда, был роскошный. «У… у!.». — зашипела она, поднимая кулаки. «Осторожно, осторожно! — сказал Носов. — Ему только что было плохо… валидол есть?» Поскуливая, Сония принесла пузырек с таблетками. Михаил попрощался и вышел.

Шофер, матерясь, затирал заднее сиденье. Носов глянул на часы — полвторого. Однако!..

Тихо отпер ключом дверь, вошел в квартиру, стал раздеваться. Зажегся свет, прошла мимо на кухню, не здороваясь, Лилька. Лишь обронила устало на ходу:

— Прибыл? Нагулялся, напился, наездился?..

8

После обеда Фаткуллину позвонили из кадров и сказали, чтобы прикручивал четвертую звездочку: подписан приказ о присвоении ему капитанского звания. По должности ему это звание не полагалось, она была старшелейтенантская, но существовало положение: участникам войны можно присваивать выше потолка. Фаридыч сразу стащил с себя увешанный медалями мундир, оставшись в белой рубашке (с утра в отделе был предмайский строевой смотр), и стал приделывать давно запасенные звездочки. Началось паломничество в кабинет — он едва успевал жать руки. Люди намекали; Михаил сбегал в магазин, купил на деньги свежеиспеченного три бутылки и подносил поздравителям по сотке. Сам Фаткуллин пить отказался, это многих удручило: люди помнили, когда он по таким ли поводам закатывал грандиозные пьянки! Как раз сегодня, перед праздником, и неплохо было бы посидеть, потолковать о том-сем, обмыть звезды — такое ведь нечасто бывает, случай знатный! Но Фаридыч говорил: «Не могу, ребята, не могу…» Носов один знал, наверно, в каком он состоянии притащился утром на работу и как издыхал до обеда; со смотра явился весь посеревший, уронил голову на стол и лежал так полчаса. «Нет, надо завязывать с пьянкой, — хрипел он. — Ну его к хренам, еще отбросишь так коньки… Хватит, попил уже досыта».

Новая звездочка укрепила его, похоже, в этом решении; своему свежему званию он придавал большое значение: ходить на сорок седьмом году жизни в старших лейтенантах все-таки несолидно, капитан же — другое дело. И он, надев китель с прикрученными звездочками, все как бы ненароком поглядывал на них — ему нравилось, что их так много. «Учти, что больше уже и не будет! — изрек Коля Хозяшев. — По четыре звездочки бывает еще только у генералов армии. Ну, а до майоров, может, и дослужимся…» Его срок истекал осенью. Потом они долго разглагольствовали о том, что пора уж решить вопрос и засчитать им в выслугу стаж работы в прокуратуре — тогда у них вместе с военными годами сразу набиралось столько, что хоть немедленно выходи на пенсию.

Потом пришла пора идти домой: завтра охрана демонстрации, дело нудное, долгое — постой-ка на одном месте три часа!

Однако вряд ли кто отправился отдыхать — расползлись группками кто куда. Носова звали дружки-оперативники, Вовик Синицын с Геркой Наугольных, но он решил не связываться, прийти сегодня «сухим» и тихим, а то Лилька утром аж на стенку лезла, взбешенная его поведением. Мол, если бы не надежда, что он поступит в аспирантуру — развелась бы немедленно, это не жизнь, а сплошные слезы и нервотрепка. «По-твоему выходит, что ценность человека только в его образовании, во всяких ученых степенях — так, что ли?» — начал огрызаться Михаил. «Я тоже думала раньше, что нет, что в душе, в изначально заложенных качествах дело — а теперь… Окружение все-таки многое определяет, в том числе и мысли, и общий настрой. А человек, у которого смерть, горе, преступления входят в круг привычных служебных забот, распускается нравственно, для него нет святого. Вот почему у вас там и пьянство, и прочая гадость. Нет, Мишка, уходи-ка давай скорее. Поступишь в аспирантуру — отдохнешь за лето, университет-то не работает, на факультетах никого нет. Я в отпуск пойду — уедем куда-нибудь… Ты не представляешь себе, как еще все славно может получиться».

9

Лилька, Лилька! Конечно, милиция сказалась на мне: сколько я здесь видел, слышал, пережил сам, как секлась моя душа… Но не надо все валить только сюда — я, когда пришел на юрфак, совсем не был такой уж белой доской, как ты думаешь — меня уже воспитывали… Вспомнить хоть первого сменщика, Ваню Лукьянова — вот был экземпляр! Про всякую прилично одетую женщину он говорил: «Бугалтер!» — это считалось высшей оценкой. На пересменке рассказывал подробно, как он ночью охаживал свою бабу. Из политики касался только одного пункта: «Камунисты и жиды Расею продали». Он воевал, был ранен, имел награды, однако опять же о войне говорил только — где закосил, кого объегорил и т. д. Машину он, конечно, знал до винтика, шофер был виртуозный — ни от кого после Носов не узнал столько профессиональных секретов, никто столько не дал ему в шоферском ремесле. По слуху определял неисправность в моторе — куда там любому механику! Но Иван и научил его пить, до этого Михаил выпивал в компании по полстакана, не больше, да и то отдавал предпочтение вину, водка не нравилась ему: «горькая». А Лукьянов пил все и не мог уже без спиртного, начальство боялось выпускать его на линию, не давало хороших машин — Носов угодил на его «старушку» как молодой еще, неопытный водитель, для практики. Много возились с ремонтами — вот с них-то все и началось.