Валерий Губин - Вечное невозвращение Страница 40

— Там дальше кругом камень и идти очень удобно, — сказал он, с трудом ворочая языком и еле выговаривая слова.

— Что-то я сомневаюсь, что это дорога в прошлое! — Лена зябко куталась в плащ.

— Возможно, это просто бывший колодец. Сегодня вечером мы все узнаем.

Дул холодный сырой ветер. Они стояли сиротливой кучкой странников, словно самом краю земли, уже оторвавшись от своего мира и не зная, куда идти дальше, да и надо ли вообще куда-то идти.

«Какая странная компания! — думала Эля, оглядывая всех. — Профессор, бандит с подругой, студент и его возлюбленная, идиот и я, старая дура, собравшаяся сыграть в игру, которая ведется по не известным мне правилам. Да нет, мы все просто бесимся от неудовлетворенных желаний, от этой тяжелой и в общем-то пустой жизни, а потому дошли до коллективных галлюцинаций. Но сегодня это наваждение пройдет, рассеется как дым».

Мы еще только подходим к поляне, а зеленое сияние уже движется нам навстречу. Едва успеваем посторониться — рыцари проезжают мимо, совсем рядом с нами, и я готов поклясться, что чувствую запах лошадиного пота.

Едущий сзади огромного роста могучий всадник что-то кричит товарищам.

— Неприютная страна, — переводит Эля, — здесь почти нет людей. Хорошо, что мы ее покидаем.

Стараясь не шуметь и не высовываться, вся наша компания двигается за рыцарями.

«Непонятно, — думаю я, — кто из нас призраки, мы или они».

У колодца рыцари спешиваются и тянут заупрямившихся лошадей вниз, в огромную черную дыру. Я, как бы взявший на себя руководство, долго в нерешительности топчусь перед лазом, потом беру Элю за руку и начинаю спускаться. Остальные идут следом. Движемся мы так минут пятнадцать. Я освещаю путь крохотным фонариком, у которого уже почти сели батарейки. Потом он все-таки гаснет, и мы продолжаем идти, шаря руками по стенкам. Постепенно меня охватывает дикий, животный ужас, я чувствую, как дрожит Элина рука, но все-таки иду и иду вперед. Тоня сзади начинает плакать. Константин рявкает на нее, и она замолкает.

Я встряхиваю фонарь, он снова слабо загорается, и мы видим, что туннель раздваивается, перед нами две огромные, почти одинаковые дыры. Мы долго стоим в нерешительности, потом я шагаю вправо и все молча следуют за мной.

Наконец впереди появляется свет, он все больше и больше заливает туннель. Мы ускоряем шаги, почти бежим, теперь уже не вниз, а вверх; а потом не бежим — карабкаемся на четвереньках все выше и выше.

Я вылезаю первым, подаю руку Эле. Вокруг заснеженное поле с редкими черными деревьями по дальним краям. Сыплет мокрый снег, и кажется, что воздух удивительно теплый. Мы идем по полю, озираясь. Бабушкин сын вырывается вперед, бежит и подпрыгивает от переполняющих его чувств.

— Друзья! — кричит он. — Мы с вами в другом мире! Мы здесь все будем счастливы и здоровы. Смотрите, как тепло, какие удивительные, крупные снежинки.

— Послушайте, господин Зернов, — говорит Круглов. — Вы своими криками вспугнете все очарование этого места.

— Я не Зернов, — отвечает бабушкин сын.

— Он не Зернов, — подтверждает Костя, — и пусть орет. Видишь, человек в полный ум входит.

Круглов оборачивается и вопросительно смотрит на меня.

Я пожимаю плечами: мол, всегда был Зернов, а теперь отказывается.

— Это не мир, а тот прафеномен, который искал мой муж. — Эля все еще сильно дрожит. — Он черно-белый.

Я держу ее за руку и думаю о том, что попал в страну обетованную. Или незаслуженно — судьба послала мне подарок, или за все мои муки и страдания. «За этот ад, за этот бред пошли мне сад на старость лет».

Единственное, что меня тревожит, — это вороны. Они сидят на всех деревьях вокруг поляны. Их очень много: сидят не шелохнувшись и не издавая никаких звуков.

— Ты знаешь, — говорю я Эле, — это смерть или то, что, видимо, считается смертью. У нас больше нет прошлого, нет ничего оставшегося сзади. Мы ко всему этому умерли и только что родились снова.

— Друзья! — опять кричит Лже-Зернов. — Здесь тепло потому, что у них весна! Еще очень рано, но скоро выглянет солнце, все растает и расцветет!

Мы идем все дальше и дальше в неизвестную страну, и эта неизвестность не страшит, а притягивает нас. Мы идем каждый за своим: кто за счастьем, кто за здоровьем, кто за успехом, а кто просто хочет успокоить свою мятущуюся душу.

«Интересно, как скоро меня хватятся в другом мире», — думаю я и тут же понимаю, что никакого другого мира больше нет, есть только этот, сказочный, притягивающий к себе.

Тут я вижу наших рыцарей. Они стоят на краю поля, у начинающегося леса, и смотрят на нас. Я чувствую, что это уже не иллюзия: настоящие люди, и от них явно исходит угроза.

Один что-то кричит, показывая на нас.

— Опять эти варвары! — переводит Эля.

Рыцари наклоняют свои пики вперед и трогаются, разгоняя коней. Они несутся прямо на нас.

— По-моему, пора драпать! — кричит Костя.

Мы поворачиваем и бежим, бежим что есть мочи, и хотя рыцари еще очень далеко, но они верхом и быстро могут настичь нас. Бабушкин сын опять вырывается вперед. Он бежит, тяжело дыша, и грязь летит в стороны из-под его ботинок.

Рыцари снова что-то кричат.

— Они собираются нас убить, — хрипит сорвавшая дыхание Эля, которую я изо всех сил тащу за руку.

Круглов бежит невдалеке и кричит нам:

— Если спасетесь, передайте нашим, что меня убил рыцарь Галахер!

— Сорвешь дыхание, болтун! — отвечает ему Лена.

Я чувствую, что не успеем добежать до дыры — всадники уже совсем рядом. Тут Костя останавливается, выхватывает пистолет, не спеша, тщательно целится — и вдруг на всю поляну гремит голос, усиленный мегафоном:

— Почему посторонние на площадке?

Костя мгновенно прячет пистолет. Рыцари подлетают к нам, и я вижу, что у них вполне доброжелательные лица и они по-английски спрашивают нас о чем-то, только я ничего не разбираю, потому что у меня в ушах бешено колотится сердце. От леса, поднимая фонтаны грязи, к нам во всю мочь несется джип, а в нем человек с мегафоном. Подъехав, он осведомляется, кто мы такие и как прошли на охраняемую территорию.

— Мы никакой охраны не видели.

— Как? Вдоль всего леса стоит цепь!

— А что охранять? Чистое поле?

— Мы здесь кино снимаем. Иностранные артисты, — он показывает на рыцарей, — дорогая аппаратура. Тут по всему периметру камеры, это первый в мире опыт голографического кино! — На лице человека с мегафоном появляется гордое выражение.

— Понятно, — говорю я, — значит, мы видели голографию.

Понуро бредем к лесу, лезть снова в колодец нет никакой необходимости. Но все-таки идем к тому, к первому входу. Там садимся на камни и растерянно молчим. Тут Эля начинает громко и безудержно хохотать, я недоуменно смотрю на нее: не истерика ли? — но потом сам начинаю смеяться. Вскоре смеются все, только Тоня печально шмыгает носом.

«А что, если бы мы свернули в левую дыру?» — почему-то думаю я, и Круглов, будто прочитав мои мысли, вскакивает и кричит:

— Послушайте, все можно изменить! Мы пошли не туда, надо было свернуть налево!

— Иди ты, студент, сам знаешь куда, — беззлобно ворчит Костя.

— Я пойду. Пойду один.

— И я тоже, — встает Лена.

Я также пытаюсь подняться. Круглов и Лена делают несколько шагов к колодцу — и тут раздается грохот. Верхний свод лаза рушится, заваливая колодец землей и камнями.

— Вот и закрылось наше Средневековье, — торжественно заявляет Эля. — Я все время считала, что это или галлюцинация или коллективное помешательство.

— Это не галлюцинация, это сказка! — Глаза у Тон опять полны слез. — А сказка всегда быстро кончается.

— Иголк! — грустно подтверждает бабушкин сын.

Последняя дорога

Глава первая

Детство и юность я прожил в доме на высоком первом этаже. Под нами был огромный сырой подвал, в котором все жильцы хранили дрова. Пятна этой сырости проступали на одной из стен нашей комнаты — той, что отделяла от лестницы, и никакие маляры ничего не могли с ними сделать. Потом я уехал из этого города, но в своих снах часто туда возвращался: и в город, и в дом; иногда мне снилось, что подвал осушили и открыли в нем магазин, почему-то все время снилось, что магазин — хозяйственный. Каждый раз во сне я говорил себе: вот видишь, на этот раз не приснилось, действительно открыли магазин! И каждый раз просыпался немного расстроенный: нет, опять приснилось.

Однажды судьба снова забросила меня в этот город. Он очень изменился, стал типично западным. В подвалах и подвальчиках множества домов открылись кафе, бары, магазины. Я с замиранием сердца подходил к своему дому, надеясь, что сон осуществился и хотя бы от одного сюжета я избавлюсь. Но, увы! Никакого магазина в подвале, окна по-прежнему забиты крашеной фанерой. Мне стало очень обидно: такой огромный подвал, дров там нет, в доме явно сделали центральное отопление и за столько лет подвал, наверное, высох. И вот — никому не нужен, никто не воспользовался.