Стэн Барстоу - Рассказ о брате Страница 40

— А вы не можете найти замену?

— Найти кого‑то и обучить за три недели? Это же несерьезно, дорогая.

— Сочувствую вам, Леонард, но какое у меня положение, вы знали с самого начала.

— Я считал, что мы живем в середине двадцатого века, а не где‑то в девятнадцатом.

— Он и так со многим мирится.

— Иначе и быть не должно. А вам‑то хотелось бы поехать?

— Ну конечно! Три или четыре дня на море. А как мне сами эти выступления нравятся, вы же знаете.

— Так переговори с ним. Сегодня вечером.

— Но…

Пальцы Леонарда сжали ей локоть, глаза смотрели прямо в глаза:

— Поговори с ним.

Когда она пришла домой, Брайен, так и не снявший свой рабочий костюм, спал, развалясь в кресле и приоткрыв рот. Прежде чем потрясти его за плечо, она выключила телевизор.

— Сию минуту закрыл глаза, — сказал он, проснувшись. — Который час?

— Четверть двенадцатого. Глория вела себя хорошо? Не капризничала?

— Нет. А с чего бы?

— Днем казалось, она неважно себя чувствует. Видно, мне вправду только показалось. Ужинал?

— Нет.

— Поешь чего‑нибудь.

— Даже не знаю. — Он протер глаза и потянулся. — Давай‑ка выпьем чаю, а там я решу.

Она сняла пальто, положила на кресло и прошла в кухню, налила чайник. Брайен, поеживаясь, появился следом и стал в дверях.

— Ух! Словно уже часа три.

— Тебе надо было лечь.

— Вечно одно и то же: спишь да работаешь. Совсем тебя не вижу.

— Знаю, ты злишься.

— На что?

— Да что я ухожу вот так. Помогаю Леонарду.

— Ничего подобного я тебе ни разу не говорил.

— Я же чувствую. Тут говорить необязательно.

— Но если ты удовольствие получаешь, радость какую‑то. А меня ведь почти не бывает дома… Тебе веселого мало.

— А завтра ты опять на север?

— Нет, на пару дней ставят меня на местные рейсы. Пока фургон не приведут в полный порядок.

Чайник стал закипать. Она отсыпала заварки, достала две чашки.

— Так будешь что‑нибудь есть? Я тогда приготовлю.

— Давай, что ли, бутерброд с ветчиной.

Джойс поставила сковородку на другую конфорку, достала из буфета ветчину. Не поднимая глаз от рук, снимавших шкурку, сказала:

— Леонард поговаривает теперь о Всемирной конференции.

— Какой конференции?

— Всемирной конференции магов. Разве я не рассказывала? О ней, конечно, и думать нечего. Это в Брайтоне, через три недели. Он метит всех там обыграть, если я поеду и помогу.

— В Брайтоне?

— Да. Одна глупость. На три — четыре дня уехать. Я ему говорю: нечего и надеяться. У меня семья, мне надо заботиться о муже и ребенке.

— Значит, ты не поедешь?

— Конечно, нет, так я ему и сказала.

— Но тебе ведь хочется туда? Хочется с ним поехать?

— Как понимать «с ним»? Я у тебя спрашивалась?

— Сейчас спрашиваешься.

— Слушай, я…

— Ты не поедешь.

— Слушай, Брайен, не изображай грозного мужа. И нечего тут законы устанавливать.

— Пусть он знает. Скажи ему.

— То сказать, что он и так знает? Или сказать, что это ты запретил?

— Как угодно. Но сказать скажи.

— Слушай, Брайен, кто ты такой, черт подери?

— Я твой муж.

— И долго еще я должна благодарить тебя за это?

— Ты что имеешь в виду?

— Сам знаешь. Я была благодарна тебе, когда ты на мне женился. Не всякий ведь мужчина сделал бы то, что сделал ты. А ты взял меня замуж и сделал порядочной женщиной. Как тут не быть благодарной?

— Я женился, потому что полюбил тебя.

— Потому что хотел спать со мной, а я была беременна от другого.

— Давай не будем об этом.

— Хочешь забыть? А разве не вспоминаешь всякий раз, как посмотришь на нее? Она там спит наверху и не знает, но мы‑то знаем. А когда ей расскажем, Брайен?

— Столько прошло лет. Ей сейчас восемь, и она наша — твоя и моя. Зачем тебе эта новая затея?

— Потому что мне надоело. Все надоело.

— Но ей‑то ты не скажешь?

Она вскинула голову:

— А почему бы и нет? Что, ей запрещается знать правду?

— Вот и все, уважаемый. Пожалуйста, квитанцию. Когда придете следующий раз, костюм будет готов и упакован. Надеюсь, он удовлетворит вас во всех отношениях.

— Я не сомневаюсь, — улыбнулся клиент Леонарда, — нисколько не сомневаюсь. Приятно‑таки приобретать вещь, когда тебя обслуживают, как в лучшие времена.

— Очень любезно с вашей стороны, уважаемый. Качество и вежливость — непременные основы любого хорошего предприятия.

— Увы, многие забывают об этом.

— Вот именно, вот именно. — Леонард проводил клиента и растворил перед ним дверь. — До свидания, уважаемый.

Затем он взял костюм с прилавка и прошел в заднюю комнату, где Джойс накрывала на стол в ожидании, пока закипит электрический чайник.

— Как раз вовремя, я завариваю чай.

— Я только упакую, и мы себе почаевничаем.

— Он вроде был доволен, этот человек, что сейчас ушел.

— Мы с ним остались взаимно довольны. Это и означает успешность сделки.

— А вы, Леонард, хороший портной?

Держа костюм на отлете, Леонард отряхнул его ребром ладони, последний раз придирчиво осмотрел, аккуратно сложил, поместил в большую квадратную коробку и перевязал ее бечевкой.

— Лучший в городе.

— А вы никогда не подумывали расширить дело? Еще одну мастерскую открыть?

— Одно время были такие мысли. Но самому трудно находиться в двух местах сразу, а я не представляю, как можно положиться на кого‑то, кто меньше тебя болеет за дело. Поэтому и решил я не расширяться, но уж чтоб тут все было на высоте. И это себя оправдывает. Меня знают, клиентура хорошая, зарабатываю прилично. Чтобы сам закройщик тебя обслуживал — люди ждут именно этого и потому согласны хорошо заплатить.

Джойс налила кипяток в заварной чайник.

— Леонард, насчет этой конференции.

— Да?

— Ничего не выйдет.

— Но ты спросилась у него?

— Вовсе я не спрашивалась, просто рассказала, что она будет. Он сразу на дыбы. Мы поссорились.

— Жалко.

— Наверно, это я виновата. Вышла из себя и наговорила ему жутких вещей.

— А он не… — Леонард замялся. — Он тебя не бьет?

— Брайен?

— Он здоровый буйвол. Такой как сорвется…

— Ужасно, но с Брайеном ни поссоришься, ни поскандалишь. Иногда я от этого лезу на стенку, такой он терпеливый и чертовски правильный.

— И глупый, — добавил Леонард.

— Вы что?

— Да, Джойс, глупый, уж извини. Он разве не понимает, какая ты женщина? Неужто ты не заслуживаешь большего, чем торчать дома, варить и стирать на него?

— А разве не каждая женщина порой такое думает?

— Множество их довольны своей судьбой. Таких не счесть. Но ты другая, ты особенная. Ты подобна прекрасной тропической птице, которая теряет свою яркую окраску и умирает, когда не может расправить крылья и пуститься в полет.

Услышав столь высокопарные фразы, она еле удержалась от смеха.

— Птичка в златой клетке. Только клетка никакая не золотая. Все это мило, но…

— Нет, Джойс, — он подошел и взял ее за руки, выражение глаз было совсем незнакомым, — так не может продолжаться.

Потом, когда он поцеловал ее, она очень удивилась, что была так пассивна в его объятиях и не сопротивлялась. Лишь когда он стал все крепче прижимать ее к себе, она отстранилась, посмеиваясь.

— Ну, Леонард, вот уж никогда бы не подумала, что вы способны целоваться и обниматься по углам.

Он удержал ее руки:

— Джойс, до сих пор я никогда с тобой об этом не заговаривал. Считал, не имею права. Но не могу я спокойно это больше видеть. Ты ради каких‑то заработков вынуждена вести жизнь, лишенную и красоты и утонченности. Человек я небогатый, но мог бы дать тебе хоть кое‑что, чего ты достойна. По крайней мере, житься тебе будет лучше, чем с ним.

Она высвободила руки и, пытаясь скрыть удивление и смущение, стала разливать чай.

— Вы меня просто поразили, — выговорила она наконец.

— Я всегда это скрывал. Повторяю, не считал себя вправе. Хотел бы также, чтоб ты знала, что я… я никогда не предъявлю требований, на которые ты не в состоянии согласиться.

Это уж слишком. Она сказала со смешком, лишь бы положить конец разговору:

— Не болтайте глупостей.

Он надулся и ничего не ответил.

— Леонард, простите. Вам этого не понять.

— Я могу понять верность по заблуждению. Ибо, зная тебя, не желал бы видеть другую.

— Да, это верность, Леонард, и без всякого заблуждения. Даже больше, чем верность.

— Не уверяй меня, что по — прежнему его любишь.

— Вот вчера я ему столько наговорила, а потом он так взглянул… убить себя была готова.

— Ты стараешься не обижать людей. И сама не поймешь, что не ты ранишь, а правда.

— Я ужас что натворила — швырнула ему в лицо, что Глория не его ребенок. Это после стольких лет…