Андрей Матвеев - Случайные имена Страница 40

Он закрывает глаза и пытается уснуть, но сон, как и положено, не приходит, как не зови, не подманивай, не призывай, нет сна, хотя на часах уже час ночи («ч» с восторгом взирает на «ч») по элджернонскому времени, уже воскресенье, завтра понедельник, то есть завтра утром он должен ехать во дворец, где его будет (надо надеяться) ждать принцесса Вивиан, странные штуки порою выкидывает судьба — дожил до сорока (почти) лет, но живых принцесс, равно как и графов, и герцогов, и их императорских и прочих величеств, видел лишь на картинках, а тут сразу же попадаешь в такую круговерть светской жизни, что глядишь — и снова захочется бежать, хотя отсюда–то куда, да и как, неужели и здесь придется отыскивать какого–нибудь дзаросского Феликса Ивановича Штампля, но сколько можно, думает, впадая в полную душевную сумятицу Александр Сергеевич, ведь бегу–то лишь по собственной слабости, надеясь на неведомое чудо, которое в один прекрасный день возьмет, да изменит мою жизнь, но вот случилось такое чудо — и что? Хотя прошло–то… Один день… Второй… А кто знает, что будет завтра, нет, надо спать, поскорее попытаться уснуть, впорхнуть в объятия Морфея, спать и видеть сны, а я ведь и Элджернона–то еще толком не видел, так, лишь серый, моросящий дождичек да дома с кариатидами по фризам и фронтонам, а ведь говорят, что красивый город, да и уютно мне здесь, продолжает свои ночные размышления Алехандро Лепских, дай Бог, еще с работой подфартит, так вообще все будет прекрасно, женюсь на Соньке, родим дядюшке Го внуков–правнуков, будем доживать дни в холе и неге, посиживая перед входом в гостиницу «Золотой берег», а то и вообще продадим гостиницу да купим домишко в Тапробане, хотя почему они называют ее именно Та…, по мне, так гораздо приятнее это слово звучало бы чуть иначе, скажем, Тра…, то есть Трапобана, тут и раскатистый гром там–тамов, и раковины рапана, и бананы из Трапобаны, неведомая (пока еще), фантастическая Тапробана, будем употреблять это слово в звучании и написании аборигенов, волшебный край, земля вечного солнца и ласкового, синего моря, но не надо опережать события, думает Александр Сергеевич, ворочаясь с боку на бок под необыкновенно легким и столь же необыкновенно теплым одеялом, сна как не было, так и нет, вот уже два часа ночи, часы бьют громко и отчетливо, висят в кухне, а слышно и в комнате, рядом ворочается громко сопящий во сне Фарт, весь день за рулем кабриолета, вот влипли в историю, не было бы счастья, да встретили принцессу Вивиан, врезались в ее штучное авто на углу улицы Микелон и бульвара Клерамбо, красивые здесь названия, думает Алехандро, надо завтра с утра обязательно пойти гулять пешком, говорят, что дождя не будет, Соня об этом сказала очень убежденно, что же, не будет — так не будет, значит, надо с самого утра пойти в город и слиться с праздношатающейся (как это и положено по воскресеньям) толпой, стать зевакой–гулякой, зелякой, гувакой, бродить по улицам, бестолково крутя головой и шаря глазами по витринам маленьких и больших магазинчиков и магазинов, рассматривая элджернонцев и элджернонок, а когда надоест, то найти какое–нибудь уютное, открытое (это не просто желательно, это обязательно, но лишь в случае хорошей погоды) кафе, заказать шустрому официанту плотный и вкусный (это тоже обязательно, только уже в случае любой погоды) обед, запив его парой бокалов знаменитого тапробанского вина (Фарт особенно советовал белое, с прибрежных виноградников) да закурить тапробанскую же сигару, нежаркое осеннее солнышко будет плести незамысловатые узоры на скатерке столика, небрежно скомканная салфетка успокоится в остатках жаркого (мясо с картофелем и овощами, ничего изысканного, обойдемся простой, сытной пищей), напротив молодая парочка будет выяснять отношения, периодически начиная о чем–то нежно ворковать и целоваться, а потом вновь — да нет, не надо, чтобы они ссорились, с нежностью же думает Александр Сергеевич, продолжая резкими мазками набрасывать вымышленное кафе на вымышленной элджернонской (который, естественно, тоже вымышлен) улице, вот пожилой джентльмен, одетый, несмотря на солнышко, в плотный и теплый костюм, при галстуке, рядом лежат котелок и тросточка, будто из иной эпохи, парочка в джинсах, а джентльмен — в котелке и с тросточкой, только гетр не хватает, думает Алехандро, и сразу же видит гетры, угрюмо–серые, столь забавно обтягивающие тощие икры джентльмена, что бы придумать еще, кого бы вообразить, ведь сон так и не приходит и сколько можно лежать рядом с довольно посапывающим Фартом, этой грозой бандитов, этим замечательным рейнджером, да и вообще — душой–человеком, слушая, как часы отбивают уже три ровных, гулких удара, доносящихся с кухни. Александр Сергеевич не выдерживает, встает с кровати, идет на кухню и долго курит у окна, радуясь, что дождь действительно кончился, а это значит, что вымышленное кафе может стать реальностью, только вот сон… А что сон, можно, в конце концов, и не поспать ночку, на новом месте всегда спится плохо, вчера был умаянным с дороги, вот и спал, а сегодня… Тут Алехандро машет рукой и задевает за что–то в темноте (а зачем ему было зажигать свет?), «что–то» падает он наклоняется, поднимает и чувствует, что держит в руках книгу. Любопытство пересиливает, он зажигает (да, правильно!) свет и видит, что держит в руках толстый том в суперобложке, с которой смотрит на него бледнолицая красавица с вьющимися каштановыми волосами, бегущая куда–то на фоне плохо прорисованного особняка с колоннами, стоящего на фоне еще более бездарно нарисованного леса, сплошь состоящего из серо–бурых, с зеленью, проплешин, наискосок которых идет надпись: «Себастьян Альворадо. У бездомных нет дома». «Чудненько, — думает по всем правилам грамматики Александр Сергеевич, — вот и нашлось занятие!» Он поудобнее устраивается в кресле, случайно заблудившемся на кухне, наливает очередную чашку уже остывшего чая и открывает первую (хотя на самом деле это пятая) страницу своего будущего (надо надеяться) работодателя, гласящую…

10

Но ведь невозможно взять да и пересказать пятисотстраничный роман, получается, что тогда его просто придется писать заново, а потому надо выбрать такую форму изложения, которая, позволив нам с Алехандро быть краткими, передала бы как смысл повествования, так и всю прелесть избранной С. Альворадо формы, конечно, лучше всего подходит конспект, но это тоже невозможно — попробуйте законспектировать все те же пятьсот страниц убористого книжного текста, нет, мы поступим иным образом: пусть это будет вольное изложение с периодическим цитированием той или иной строки, но вначале небольшая преамбула, итак:

Роман «У бездомных нет дома», вышедший в элджернонском издательстве «Эолис» в январе нынешнего года первоначальным тиражом десять тысяч экземпляров, разошелся к началу сентября в количестве полутора миллионов, причем допечатки тиража продолжаются и по сей день, что позволяет творению Себастьяна Альворадо третий месяц уверенно лидировать в списке национальных бестселлеров, опережая минимум на двести пятьдесят тысяч такой шедевр, как «Желанная и счастливая» Амаранты Ли, не говоря уже о «Похищенном боге» Кристобаля Марлоу, стоящем на третьем месте, но распроданном лишь в количестве полумиллиона книг (не удивляйтесь — дзаросцы любят читать). Чтобы закончить преамбулу, следует отметить, что роман представляет сложное по структуре, трехчастное произведение, у каждой из которых свое название. Это «Роксана», «Новые горизонты» и «Диагноз: несоединение соединимого», начнем по порядку.

Начнем по порядку, думает Александр Сергеевич, углубляясь в чтение, ибо ему действительно любопытно, чего же такого понаписал уважаемый герцог Себастьян, отчего весь Дзарос, что называется, на ушах стоит, слог легкий, впрочем, иногда становящийся излишне затемненным и метафоричным, но это не портит впечатления от чтения и к двадцатой странице Алехандро уже всерьез увлекся историей взаимоотношений некоей Роксаны и ее мужа, известного писателя, имя которого автор отчего–то решил скрыть, тем паче, что вся первая часть представляет рассказ от первого лица, начиная с момента знакомства упомянутой Роксаны с героем и… Но Александр Сергеевич пока лишь на тридцать восьмой странице, на которой и герой, и героиня предпринимают увлекательную поездку на побережье, они в купе скорого поезда, за окнами вечер, поезд едет по предгорьям, прекрасно описано, как расплывчатые вечерние тени причудливо переплетаются на полированном столике и так же причудливо сплетены сейчас руки главных действующих лиц, но никакой физиологии, просто сидят двое, их руки переплетены, «Роксана печально смотрит на меня, а потом, наконец–то, решившись, отводит глаза в сторону и говорит: — Знаешь, я давно хотела тебе сказать…» Но что хотела сказать Роксана, Алехандро узнает лишь через пять страниц, которые заняты исключительно внутренним монологом героя, посвященным (прихоть автора? причудливые выверты книжного пространства?) увлекательной науке конхиологии, ибо герой, оказывается, страстный собиратель раковин и поездку на море предпринимает с целью очередного пополнения своей знаменитой коллекции, «они прекрасны, они воистину прекрасны, они никогда не предадут и не покинут тебя, эти изумительно красивые, напоминающие маленьких и застывших в безмолвии ангелочков, создания…», поезд входит в тоннель, свет за окнами сменяется тьмой, тут Роксана и произносит давно уже ожидаемое Александром Сергеевичем признание, да, она не любит больше главного героя, что поделать, так складывается жизнь, кого же ты любишь, спрашивает уязвленный деперсонифицированный тип, бросивший размышлять о раковинах — рапанах, каури, конусах и т. д. (смотри любое пособие по конхиологии), Роксана собирается ответить, но поезд выезжает из тоннеля и снова предвечерний свет заливает купе, золотистый, предвечерний свет, вагоны замедляют ход, в купе повисает молчание, последняя станция перед въездом в прибрежную долину, ты не хочешь выйти на перрон, спрашивает то ли автор, то ли его «альтер эго» Роксану, конечно, отвечает та, поезд останавливается, слышен звонкий удар станционного колокола, «вечер, тихий и прозрачный, сменился чернотой наступающей ночи, с ярко усыпавшими небо точками звезд и еще маленьким рожком только что народившегося месяца, стало прохладно, Роксана зябко ежилась, но я не решился обнять ее за плечи, ибо до сих пор во мне жили те слова, что я услышал каких–то десять минут назад, пусть фраза и не была закончена, но это ничего не значит, моя жизнь оборвана, пока я просто не понимаю этого, пойдем обратно, просит меня вконец замерзшая Роксана…», вот они вновь сидят все в том же купе все за, тем же столиком, идет уже (предположим) пятидесятая страница текста, Роксана признается, что давно испытывает противоестественную тягу к собственному сводному брату и ничего — вы понимаете, ничего! — не может с этим поделать, к пятьдесят пятой странице герои ложатся спать, но деперсонифицированное «я» никак не может уснуть и все ворочается, испытывая не только положенные в этой ситуации тоску и отчаяние, но и самое натуральное вожделение, дальше описываются муки неудовлетворенной плоти, борьба героя с собой и желанием, в которой герой проигрывает, а желание торжествует и герой встает со своей полки и приближается к Роксане, «она спала безмятежно, как младенец, ее грудь легко вздымалась во сне, по лицу блуждала таинственная и непонятная улыбка, я склонился над ней и долго и пристально смотрел на эти прекраснейшие губы, которые дарили мне столь много наслаждений и что — всему приходит конец?», опустим последующую сцену, написанную Себастьяном Альворадо страстно и пылко, на пределе допустимой откровенности, заметив лишь, что Роксана так и не просыпается, и вся любовная сцена проходит как бы на грани сна/яви, но вот герой, удовлетворив желание, покидает купе и идет курить в коридор, за окнами проносятся странные и темные тени, скоро будет светать, а сна как не было, так и нет, вновь идет размышление о красоте и изысканности раковин, вновь поезд останавливается, а рассказ достигает уже сотой страницы, сна нет и у Александра Сергеевича, проще говоря, ему не спится, он подогревает чай, закуривает новую «тапробану» и с упоением приступает к сто первой странице, на которой обжигающе светит приморское солнце и одуревающе пахнет какими–то душными и пряными цветами, герой сидит с Роксаной за столиком в гостиничном ресторане, и они продолжают прерванный ночью диалог, смысл которого — расставить все точки над «i», ибо «да, я не могу больше жить с тобой, — говорит мне Роксана, — я люблю его страстно и нежно, и хочу принадлежать лишь ему!», после чего герой принимает решение и великодушно предлагает Роксане разъехаться на время: «Нам надо хорошенечко все обдумать, дорогая, поживем врозь, а там будет видно, ты согласна?», она, естественно, соглашается, но первая часть на этом не заканчивается, до начала второй остается (Алехандро смотрит в содержание — для красоты звучания фразы лучше бы написать «оглавление», но что поделать, если в книге было именно «содержание»?) добрых семьдесят страниц, усталость дает себя знать; но уже появляется спортивный интерес — чем дело кончится, а потому Александр Сергеевич начинает листать книгу, что называется, по диагонали, больше интересуясь сюжетом, чем изысканными описаниями роскошной природы, ласкового моря и т. п., к сто восьмидесятой странице он вновь находит следы главного героя, потерянные на сто сороковой (следующие сорок по прихоти Себастьяна Альворадо были посвящены генеалогии действующих лиц, впрочем, т. н. сводный брат все еще не появился), альтер эго, деперсонифицированный тип, некто и. мя. рек входит в двери знаменитого детективного агентства, ибо благородный порыв, посетивший его в ресторане, давно прошел и ему вновь хочется обрести собственную жену, отбывшую неизвестно куда, в агентстве соглашаются помочь, «это не составит особого труда, — сказал мне откормленный детина в замшевой куртке, небрежно перекатывающий во рту здоровущую, толстую сигару, причем — что было особенно интересно, он ее не курил, а именно жевал, постоянно перекатывая из правого уголка рта в левый и наоборот», герой оставляет задаток, а сам отправляется на пляж, где — что совершенно естественно — знакомится с очаровательной женщиной, носящей имя Ирен, она белокура, стройна, у нее прекрасная, высокая грудь, она лениво сидит в шезлонге и потягивает из высокого бокала тонкого стекла напиток дымчатого цвета, герой просит позволения присоединиться, согласие дано и он усаживается в соседний шезлонг и между ними возникает беседа, проистекающая медленно и неторопливо (акцент на оба слова), занимающая еще с десяток страниц, заканчивающихся тем, что Ирен отдается герою прямо тут, на пустом уже к этому часу пляже, идет двести пятая страница повествования и наступает конец первой части.