Дмитрий Савицкий - Passe Decompose, Futur Simple Страница 40

— Представляешь, — говорил Люк, — я с ней был в одном классе. Сонная такая, невзрачная писюшка была, а по математике, по физике, по немецкому забивала всех. Сколько мы? Лет десять не виделись? Вышла за типа, у которого сеть пошивочных, переехала сюда. Тип этот её болтанул с какой-то полячкой и отвалил открывать свои швейные в Краков. Вот она теперь пашет в ресторане казино, ждет вестей о разводе. Дома пацан двух лет. Была очкастая, худенькая, теперь линзы носит и прибавила 200 мега, разнесло её, видел? Банально, как куча говна. Называется — жизнь.

— Не пора ли сваливать, — уныло спросил Реми. — Мне завтра нужно быть в полной форме.

— Она сейчас вернется, — сказал Люк. — У нее здесь две подружки, из местных. Пойдем посидим хоть с полчаса…

Толстушку звали Клотильдой. Одна подружка уже спала, но вторую, Розу, уложить можно было только силой. Они пошли к Розе, которая жила на первом этаже уютного нормандского домика и просидели до четырех. Сначала пили холодное белое, потом кофе, Роза лезла к Реми, расстегивала ему рубашку, гладила по груди. Реми зевал, закатывал глаза, вяло отшучивался, но в итоге был уведен на антресоли и появился взъерошенный и взлохмаченный, с блудливой улыбкой на губах.

— Поехали? — бодро спросил он.

Они расцеловались с Клотильдой, Роза так и не спустилась вниз, и вышли на улицу. Поднимался свежий утренний ветер. Океан зло ворчал. Где-то всё ещё наяривала музыка.

В машине, ища кассету и не попадая ею в щель проигрывателя, Реми жаловался:

— Динамо! Крутанула мне стопроцентное динамо! Говорит, что вторую неделю на антибиотиках. Клянусь, в жизни у меня так не стоял! Разве что на Корсике, когда меня пчела под самый корень ужалила…

Несмотря на ранний час по автостраде шпарили трейлеры и ближе к Парижу они даже попали в небольшую пробку.

В пустой брассри Борис уселся у окна и заказал большую чашку кофе с молоком, тартинку с ветчиной, два круассана и мёд. Он был зверски голоден.

Позже он вышел купить газету, а когда вернулся гарсон, принесший вторую чашку кофе с молоком, сказал ему, что его спрашивал какой-то иностранец.

Он заканчивал просматривать Либе, когда кто-то плюхнулся на диван рядом с ним.

— Ты меня пасешь, что ли? — спросил Борис недовольно.

Зорин был гладко выбрит, бледен. Лакостовская рубаха-поло была туго натянута на его крутые бугры. От него несло смесью дешевого лосьона и дезодоранта.

— D'ac, Андрюша — сказал Борис. — Я тебя слушаю.

— Завтра или послезавтра в Москве будет переворот.

По лицу Зорина было видно, что ему жутко.

— Откуда ты знаешь?

— С самого верха.

— У тебя есть доказательства?

Зорин положил перед ним фотокопию факса.

— Ну это, знаешь, кто угодно может послать…

— Ты прочитал? — тихо спросил Зорин.

Борис дочитал до конца, взял круассан и обмакнул в кофе.

— Что ты за это хочешь?

— У тебя есть свои люди в ОФПРА.

— Может ты думаешь, что я на зарплате в ДСТ?

— Нет, но я знаю, что с ОФПРА у тебя хорошие отношения. В русском отделе. У нас на тебя была в свое время информация. Ты помог Ефимову, ты пропихнул без очереди Рухина.

— Но ты же сам знаешь — убежище больше не дают!

— С завтрашнего дня опять начнут…

Зорин достал пачку сигарет и искал по карманам зажигалку.

Гарсон принес его полпива, протянул в ладонях огонь. Зорин прикурил, мотнул головой.

— Я не так уж много прошу?

— Что правда, то правда, — сказал Борис вставая. — Посиди, я позвоню в редакцию…

Он спустился в туалет и, пока журчала струя, обдумал все и за и против. Главный все еще в отпуске, а замещающий его старый лис Дюбье, наверняка откажет. Тогда лучше говорить не с ним, а с начальником иностранного отдела Сельдманом. Который тебя терпеть не может, сказал Борис сам себе и спустил воду.

Сельдмана не было на месте, а Дюбье сразу спросил, откуда информация.

— От коллег с того берега, — ответил Борис.

— Сколько он хочет, твой коллега? — заядлый курильщик Дюбье выдохнул с таким шумом, что Борису показалось, что дым вышел из трубки на его стороне.

— Пять.

— В письме называются имена?

— Да, включая маршала Язова…

— Что ты сам думаешь?

— Я стараюсь не думать. Мне важно понять, на кого готовить некролог. На всех сразу или только на Горби…

— Ладно… Если этот твой тип согласен дать свою подпись, бери и вези. Если — нет… Дадим три строчки о слухах…

— Деньги сегодня, сказал Борис. — Наличными.

— Если даст свое имя — сегодня.

В ресторане глухо ревел пылесос, в брассри прибавилось народу. Две средних лет американки, старательно подыскивая французские слова, заказывали завтрак.

— ОК, Андрюша, — сказал он усаживаясь. — Быть может это твой звездный час. Даешь подпись, отправляю тебя в ОФПРА… Борис достал ручку и записную книжку, в ОФПРА работала Софья Ивановна Шумилова, дочь генерала.

Пальцы Зорина барабанили по столу. Гарсон принес и поставил перед ним, ловко забрав пустую кружку, вторые полпива. Зорин пил эдельскот.

— Какая тебе разница, — спросил Борис, — если ты собираешься уже сегодня подавать на убежище?

— Согласен! — сказал Зорин и жалко улыбнулся. Он достал из атташе-кэйса вторую бумагу. — Здесь всё на мое имя. Расписаться?

Он размашисто расписался, и Борис протянул ему картонную пивную подставку с номером телефона Шумиловой. — Позвони до обеда. Скажи — от меня и сразу подъезжай. Это у черта на рогах. Пока доедешь, она уже отобедает. Бумаги у тебя с собой?

Оба замолчали. Потом Зорин заторопился. Залпом прикончил пиво, засунул сигареты в атташе-кэйс.

— Может, пойдем позвоним? — спросил Борис.

— В ОФПРА?

— Да нет, в Кремль, Горби. Предупредим…

— Он в Крыму, — сказал Зорин. — И вряд ли у него есть связь… С ним, вернее…

— Ах да, — Борис посмотрел в окно, черный парень в зеленом комбинезоне пластиковой метлой подметал тротуар. — Я читал. Он в Ялте…

— В Форосе, — Зорин встал.

— Здоровый мужик, — подумал Борис, рассматривая атлетическую фигуру изменника родины. — На нем тяжелую воду можно возить…

— Я пошел, — сказал бывший одноклассник.

— Good luck, — бросил ему в спину Борис.

Князь смоленский и московский стоял обезоруженный — у маршала Нэя забрали шпагу на реставрацию. Борис повернул было к бульвару Обсерватории, но передумал и, пропустив вопящую скорую, свернувшую под конвоем двух полицейских машин к госпиталю Кошан, направился к павильону метро "ПортРоайль". Станция была закрыта.

— Несчастный случай, — сказал кассирша. — На станции "Люксембург".

— Безработный-самоубийца… Что им еще остается? — бубнила какая-то тётка в просторном цветастом платье и домашних тапочках, направляясь на выход к эскалатору.

Он пошел вверх по Бульмишу, оглядываясь, ища глазами такси. Машин почти не было, лишь огромные, на солнце окнами пылающие, автобусы развозили туристов. Нужно было по крайней мере принять душ и переодеться. Небо было чистое, без облачка, воздух наполнен золотым свечением, пахло свежеполитым асфальтом, пригородом, подсыхающей краской. В августе весь город подкрашивали, подмалевывали, меняли вывески, латали крыши.

Он поймал такси — белый "мерседес", черный водитель — на углу Валь-де-Грас. В салоне царил арктический хлад.

— У меня раньше голова на молекулы распадалась. На атомы! — говорил шофер и уши его заметно шевелились. — Когда подумаешь, чем мы дышим… Чистым свинцом, господин. Из этого воздуха можно пули отливать… Теперь ca va, теперь это и не работа. Если бы не все эти охламоны, которые не умеют водить, господин… И пешеходы… Где-нибудь в мире еще есть такие пешеходы..? Если бы не эти пустяки, рулить по городу — это же праздник!

— И… не холодно, — спросил Борис. — Всё таки вы, наверное…

— Господин имеет в виду мое происхождение? — уши растопырились. — Я вам скажу. Я три года прожил в Москве. Знаете какая-там температура в январе?

— Знаю, — сказал Борис, — сам себе улыбаясь. — Иногда минус 25. Когда мне было лет десять и до тридцати доходило.

Такси стояло на перекрестке. Шофер, повернувшись, смотрел на Бориса.

— Ви усский? — сказал он неподдельно радуясь. Я там учился. — У меня жена усская.

— В "Лумумбе"?

— На медисинском. Машина тронулась и шофер перешел на французский. Не закончил. Надоело черножопым быть. Как в автобус садишься, обязательно кто-нибудь обзовет. Я никогда столько в жизни не дрался. Особенно их раздражало, что у меня, у черного, валюта была, и что я мог в "Березке" продукты покупать…

— Жена москвичка? — спросил Борис, незаметно зевая.

— Москвичка. Она и сейчас там. Месяц здесь пожила и назад. — Не могу, говорит, — не для меня это. На Новый год может быть приедет. А не то придется разводиться. Жаль, хорошая женщина. Душевная и, знаете, не как эти маленькие француженки, выносливая… С ней в десять вечера не заснешь…