Сон № 9 - Митчелл Дэвид Страница 40

– Очередное необъяснимое сообщение?

Этот ублюдок еще и издевается.

Стучу по экрану костяшками пальцев:

– Если это не необъяснимое сообщение, то как его назвать?

– Ну, в общем, понятно, что вы у нас не Билл Гейтс. Вполне возможно, что это сообщение о недостатке средств для выполнения сделки.

Конечно же, экран вернулся в нормальное состояние и показывает жалкий баланс моего счета. Озираюсь по сторонам, – может, за мной кто-то следит. И стирает сообщение, когда подходит свидетель. Но как?

– Да, конечно, все это очень странно… – неуверенно начинаю я, не вполне понимая, как продолжить; капитан Зазнайка вопросительно вздергивает брови. – По-моему, кто-то использует ваши банкоматы, чтобы дурачить клиентов.

Капитан Зазнайка выжидающе смотрит на меня.

– Неужели это вас не беспокоит?

Капитан Зазнайка складывает руки на груди и склоняет голову набок, всем своим видом давая понять: «Я закончил лучший университет Токио». Я умолкаю и пулей вылетаю из банка. Сажусь на велосипед и возвращаюсь в бюро находок, как и вчера, с подозрением посматривая на припаркованные машины и приоткрытые окна. Отцу достало влияния устроить так, чтобы его имя не значилось в наших с Андзю свидетельствах о рождении, но это, несомненно, другая лига. Остаток дня я провожу, сортируя забытые зонтики: те, что пролежали у нас больше двадцати восьми дней, пойдут в утиль. А вдруг это мачеха пытается меня запугать? Но если это все-таки отец, то зачем ему шутки, когда он может просто позвонить мне? Бред.

Пятница – день выдачи зарплаты сотрудникам, взятым на испытательный срок в середине года. Банк забит под завязку, приходится несколько минут ждать свободного банкомата. Капитан Зазнайка маячит поблизости. Поглубже надвигаю бейсболку. Женщина со страусиными перьями на шляпке беспрерывно чихает мне в затылок и постанывает. Вставляю карточку, запрашиваю 14 000 иен. Виртуальная кассирша улыбается, кланяется и просит подождать. Пока ничего необычного.

«Отец предупреждает, что передышка окончена».

Что ж, как и следовало ожидать. Из-под козырька кепки я вглядываюсь в нетерпеливую очередь. Кто? Никакой подсказки. Автомат отсчитывает деньги. Виртуальная кассирша снова кланяется.

«Отец идет за тобой».

Ну, так иди! Для чего же еще, по-твоему, я приехал в этот город? Колочу по виртуальному кассиру нижней стороной кулаков.

– Вы не из Токио, господин? – Капитан Зазнайка стоит у меня за спиной. – Я так и думал. Токийцам воспитание не позволяет нападать на наши автоматы.

– Да вы взгляните!

Я тычу в экран и ахаю.

«Пожалуйста, заберите деньги и карту».

Банкомат пищит. Если я что-нибудь скажу Капитану Зазнайке или даже просто посмотрю на него, у меня возникнет непреодолимое желание его ударить, но мой череп вряд ли выдержит больше одного удара головой в неделю. Оставляю без внимания раздраженный вздох Капитана Зазнайки, беру деньги, карточку, чек и разгуливаю по вестибюлю, пытаясь поймать чей-нибудь взгляд. Очереди, мраморный пол, звоночки, подзывающие клиентов к кассам. В банках никто ни на кого не смотрит. Капитан Зазнайка косится на меня и заговаривает с охранником. Я выскальзываю за дверь.

Между банком и Уэно есть лапшевня – самая убогая в Токио. Вообще-то, токийские лапшевни – самые убогие в Японии, так что эта – самая убогая в мире. Она так убога, что у нее нет ни названия, ни определенного цвета. О ней мне рассказал Суга – здесь дешево, как и полагается, зато можно сколько угодно пить воду со льдом и листать комплекты комиксов за последние двадцать лет. Оставляю велосипед в переулке за углом, вдыхаю запах гари из вытяжки и вхожу сквозь нити бусин в дверном проеме. Внутри грязно, засижено мухами. Четыре строителя молча сидят над четырьмя засаленными плошками. Повар – старикан, который умер пару дней назад. Круглый плафон единственного светильника под потолком пятнают кучки дохлых насекомых, а на стенах красуются разводы жира. По телевизору идет старый черно-белый фильм про якудза, но его никто не смотрит. Гангстера швыряют в бетономешалку. Головки вентиляторов поворачиваются то туда, то сюда. Повар вздрагивает, реанимирует свой труп и распрямляет спину.

– Тебе чего, сынок?

Заказываю лапшу-соба[98] с тэмпурой, яйцом и луком, сажусь на табурет у прилавка. «Сегодня», – говорилось в сообщении. Завтра в это же время я буду точно знать, оказался план «Д» верной ниточкой или очередной липой. Надо как-то обуздать свои надежды. Они рвутся из узды. Кто это может быть, как не отец? Приносят лапшу. Посыпаю ее молотым перцем чили, смотрю, как перчинки расплываются по медузе растопленного жира. Едали лучше, едали хуже.

Снаружи, в слепящем сиянии, велосипеда нет. В переулок втиснут черный «кадиллак», наподобие тех, что ФБР использует для президентских миссий. Задняя дверца приоткрывается, и в щель выглядывает ящерица – короткие иглы белых волос, широко расставленные глаза предоставляют обзор на двести семьдесят градусов.

– Что потерял?

Поворачиваю бейсболку козырьком вперед, чтобы прикрыть глаза от солнца. Ящерица облокачивается о крышу «кадиллака». Вроде бы мой ровесник. Под один короткий рукав рубашки из змеиной кожи уползает драконий хвост, а из-под другого высовывается драконья голова.

– Велосипед.

Ящерица что-то говорит, обращаясь к кому-то в «кадиллаке». Водительская дверца открывается, вылезает мужчина в солнечных очках с франкенштейновским шрамом на щеке, обходит «кадиллак», поднимает с земли груду металлолома и протягивает мне:

– Этот, что ли?

Его руки мускулистее и массивнее моих ног, а пальцы унизаны золотом. Он настолько огромен, что заслоняет собой солнце. Я ошарашенно беру металлолом и тут же роняю.

– Ага, этот.

Ящерица сокрушенно цокает языком:

– Ах, какие вандалы!

Франкенштейн ногой отпихивает останки велосипеда и большим пальцем тычет в «кадиллак»:

– Залезай. Отец велел тебя доставить.

– Вы от отца?

Франкенштейн с Ящерицей насмешливо переглядываются.

– От кого же еще?

– А искорежить велосипед тоже отец велел?

Ящерица отхаркивается и сплевывает:

– Эй, мудозвон сопливый, лезь в машину, не то щас все руки пообломаю нафиг.

Потоки машин волокут гарь и шум от светофора к светофору. У меня есть выбор?

«Кадиллак» урчит и мягко, как на воздушной подушке, катит по мосту через реку Сумида. Тонированные стекла приглушают яркий дневной свет, а кондиционер охлаждает салон до температуры пива в холодильнике. Я покрываюсь гусиной кожей. Франкенштейн сидит за рулем, а Ящерица, как поп-звезда, растянулся на заднем сиденье, рядом со мной. Поездка доставила бы удовольствие, если бы не якудза и возможная потеря работы. Вот бы найти телефон и позвонить госпоже Сасаки, сказать ей… что? Меньше всего на свете мне хочется ей лгать. Она хорошая. Мысленно уговариваю себя, что все это – пустяки, ведь за мной прислал отец. Вот что главное. Почему же это не радует? Мимо проплывает Северный Токио, квартал за кварталом, квартал за кварталом. Лучше быть машиной, чем человеком. Магистрали, эстакады, объезды. Трубопровод нефтефабрики, обсаженный штопорами сосен, тянется на километры. Огромный автомобильный завод. Акр за акром – белые каркасы кузовов. Выходит, отец как-то связан с якудза. Что ж, в этом есть определенный смысл. Деньги, власть и влияние. Белые полосы, колышущиеся деревья, заводские трубы – все как во сне. Часы на приборной доске показывают 13:23. Госпожа Сасаки будет гадать, почему я опаздываю.

– А можно позвонить?

Ящерица показывает мне средний палец. Я наглею:

– Я только…

Франкенштейн оборачивается:

– Заткнись нафиг, Миякэ! Терпеть не могу, когда малолетки ноют.

Отец не дал мне права голоса? Гадать бесполезно, надо откинуться на спинку сиденья и ждать. Проезжаем шлагбаум пропускного пункта. Франкенштейн жмет на газ, и «кадиллак» рвется вперед по платной магистрали. 13:41. Начинаются жилые районы, подступают горы, густо утыканные вышками электропередач. Справа на горизонте вычерчивается полоска моря. Ящерица зевает и зажигает сигарету. Он курит «Хоуп».