Драго Янчар - Этой ночью я ее видел Страница 41

Но как раз именно этой ночью под скалистым навесом впервые явилось мне видение, которое уже никогда больше меня не оставляло. Еще много лет после войны являлось оно ко мне часа в четыре утра, в тот странный час, когда ночь еще не кончилась, а день еще не занялся. Тогда оно явилось во сне на еловом лапнике под скалистым навесом. До сих пор является, до сих пор я лежу на еловом лапнике, Богдана уже нигде нет, смотрю на долину, как той ночью. Сперва я увидел далеко внизу темную груду перьев, которая колом стояла на макушке ели. Ночь была светлая, полная луна освещала местность подо мной. Нигде больше не было Богдана, который совсем недавно похрапывал рядом со мной, Янко, комиссара Кости и других товарищей, подумал я, просто ушли и оставили меня одного на вершине, где уже не было леса, только заснеженные скалы, лед, холод. Потом из этой серой пернатой груды показались крылья, это была крупная птица, расправлявшая свои члены, казалось, будто у нее были большие, похожие на лопату руки. Она взмахнула ими и поднялась. Какое-то время покружила над лесом, потом я увидел, что она заметила меня. Это было так странно, потому что она парила так низко над лесом, но, тем не менее, я видел ее глаза, желтые, слипающиеся веки, и все это вместе на голове, представлявшей некую помесь птицы и крысы. Ее клюв с крысиными зубками был большой, острый, мне было известно еще с детских лет, что такими хищники разрывают мясо заблудившихся ягнят. Я подумал о том, что у орлов и коршунов загнутые клювы, а у этой птицы был совершенно прямой и по краям с мелкими, острыми зубами. Я вспомнил, где я видел такой клюв: на стене в прихожей поместья, где было чучело аллигатора. Эта голова, казавшаяся мне помесью птицы и крысы, была головой аллигатора, покрытой старческой потрескавшейся и толстой кожей, она смотрела во все стороны, а потом снова обернулась ко мне и, широко взмахивая крыльями, стала приближаться. Я пустился бежать, передо мной открылось скалистое плато, я лихорадочно искал взглядом место, где можно было бы укрыться, какую-нибудь пещеру или открытую выемку под скалой. Надо мной кружила эта огромная пернатая тварь. Бежал я долго, этот бег длился словно целую вечность, потом я запутался в каких-то зарослях между скалами и упал. Я лежал на спине, как овца на закланье, как агнец, от которого огромная птица отрывает куски мяса, поедая и относя их своим птенцам. В этот момент мне в голову пришла мысль. Не меня, закричал я, не меня. Там, внизу, лежат два мертвеца, говорил я торопливо, туда ступай. Я показал в сторону высокой полоски леса, там лежали Вероника и Лео, их окровавленные трупы. Их мясо еще теплое, сказал я, давай, их рви, жри. Птица повернула голову со своим крысиным, птичьим, аллигаторским профилем, еще раз покружилась и улетела в указанном мною направлении. У меня в горле застыл крик, я залепетал какие-то нелепые слова, от радостного ликования моя душа рвалась в звездное небо, потому что птица улетела, но выговорить слов не могла, потому что это были и слова боли. Из-за нее, из-за Вероники, которая лежала там со своими светлыми волосами, а ее шапочка валялась на снегу, я четко видел ее лицо с открытыми остановившимися глазами, которые глядели на меня.

Когда я проснулся и выглянул из палатки, то увидел залитые серебристым лунным светом скалы, лес и наш лагерь. К скале прислонилась фигура в шинели, это был часовой, у которого веки наплывали на глаза. Богдан продолжал храпеть.

В ближних дворах разнеслась весть об исчезновении обоих господ из поместья, поэтому комиссар Костя написал в сводке о предании их суду. Чтобы знали, сказал он, зачитывая ее, чтобы запомнили. Осуждены были двое пособников оккупантов, используя связи, они работали на гестапо, в частности, на известного кровопийцу словенского народа Валлнера. Под предлогом деловых встреч Зарник принимал под крышей своего дома злейших преступников, а его жена ему в этом помогала. Пусть никого не вводят в заблуждение разговоры о том, что они помогали освободительной борьбе, потому что это была всего лишь личина и прикрытие предательской деятельности. Личина спала, и суд народа вынес приговор.

Листовку размножили на припрятанной технике на печатном станке, который нам достал Зарник. Вопрос, сколько народу держало его в руках, потому что еще много лет после войны на моем слуху разносились разговоры, что мы убили двух невинных и порядочных людей, так и говорили, они были порядочными людьми, которые хорошо обращались со своими слугами. И партизанам помогали. А также слухи, что они до сих пор у нас томятся в лесах Кочевья, и что они вернутся. Один осведомитель, мы ведь после войны сохранили сеть осведомителей и расширили ее, сообщал о слухах, каковые нашим людям особенно приходятся по душе.

В сорок четвертом году будто бы лесничий из Ясного нашел в лесу поблизости от охотничьего домика Зарников разлагающуюся женскую голову со светлыми волосами, которую из неглубоко выкопанной могилы разрыла и таскала за собой лисица. Такие слухи народ в наших краях любил больше всего, чем более жуткие и страшные, тем с большим удовольствием их пересказывают. Во время войны много слухов было, и позднее они забылись, но молва об этой женской голове не утихла и после освобождения. В сорок четвертом мы принялись искать этого лесничего в Ясном, но такого человека спустя несколько месяцев не нашли. Зато посадили вечно поддатого крестьянина из Гореньи Васи, который распространял эти слухи по трактирам. Значит, врал. Быстренько ему оформили срок два года за дезинформацию. Больше я его не видел. Да и не верил я ему. Постепенно я стал забывать об этих сплетнях, было много работы, все нужно было поднимать заново.

Спустя несколько лет из-за какой-то глупости по новой поднял бучу Богдан, из-за которого снова во весь голос начали говорить о тех событиях. В сентябре пятьдесят четвертого, это было такое время, когда всех нас разметало во все стороны, и мы встречались только по особым случаям, приезжали на поезде в Острожно. Там снова выступал Маршал, как в мае сорок пятого в Любляне. У него была зажигательная речь, народ пребывал в восторге, потом мы ели гуляш из котлов, пили вино и предавались воспоминаниям. На обратном пути Богдан ходил по вагону с плетенкой вина в своих лопатистых руках и хвастался своими наградами. В конце концов, он уселся с компанией молодых людей из наших мест, я видел, как он рассказывает им, а они слушают, широко раскрыв глаза. Такие сцены повторялись еще долго после войны, все хотели знать о нас, как мы боролись, и что нам пришлось пережить. Все бы ничего, если бы только Богдан не пил столько и не нес потом все, что ему заблагорассудится.

Через несколько дней ко мне наведался один человек из Любляны, показал удостоверение сотрудника госбезопасности и сказал, что его послал товарищ Петер. Он надеется, что я знаю, кто такой товарищ Петер? Конечно, знаю, еще когда мы сражались, знаю. Мы все знаем товарища Петера. Он спросил, знаю ли я и товарища Богдана, служащего в дорожном управлении. Ну, а как же, пошутил я, много ночей в лесах он прохрапел рядом со мной. Ну, вот об этом и речь, сказал оперативник, товарищ Петер считает, что лучше, если с ним сначала поговорит его соратник, прежде чем мы возьмем дело в свои руки.

Оказалось, что Богдан этой молодежи в поезде говорил, что зимой сорок четвертого он получил задание ликвидировать одну женщину. В лесу было много снега, и земля промерзла, да и времени не было, чтобы копать довольно-таки длинную могилу. Вот он и сломал женщине ноги, и дело было скоро сделано.

Петер приказал, чтобы я сходил к Богдану и объяснил ему, что не следует глупости говорить и нести околесицу, хорошо бы ему держать язык за зубами. Я сходил к нему и сказал об этом. Он смотрел на меня, моргая своими маленькими глазками. Свои огромные лапы он положил на стол, и мне казалось, что они немного трясутся. Может, оттого что на столе не было ни одного стакана. Я сказал ему, что было бы хорошо, если бы он не только помалкивал, но и поменьше пил. Ну уж это нет, возразил он. Нам слишком досталось в этих проклятых лесах. Это было все, что он сказал. Я не спросил его, правда ли то, о чем он трепался в поезде. Может, мне просто не хотелось слышать ответа.

Той же ночью, когда я узнал о его болтовне, мне снова приснилась эта черная птица, кружившая над моей головой, пока я торчал высоко наверху на скалистой площадке. То же самое приснилось мне после операции в Подгорном, когда я спал возле большого и теплого тела Богдана.

Должно быть, мы немного дали маху, как выразился товарищ Янко Краль четырнадцать дней назад, когда я зашел к нему в Любляне. У нас не было достаточно веских доказательств, это правда. Но надо понимать, что мы были молоды и обезумели от постоянных стычек, за нами гонялись, как за зверем, о чем и товарищ Янко говорил, и в ответ порой мы не знали пощады. Он был прав. Мой сын Янко, который носит имя моего друга, поймет, когда я ему однажды расскажу. О том, что мы умели и вынуждены были отвечать. Но о том, что случилось с господами в охотничьем домике, ему знать не обязательно. Достаточно того, что написано в книгах, которые стоят у меня на полке, того, что они были преданы суду. Пусть знает, что мы все время находились на волосок от смерти, все время в состоянии, когда не соображаешь — ночь или день. Когда с одной стороны еще висит краешек луны, а с другой — уже встает солнце. Когда я был молод, я в этом часу отправлялся косить и смотрел на небо, не появятся ли откуда облака. Тогда и он поймет, мой сын, почему у меня на стене висит, как он говорит, эта мазня и почему я иногда сижу в одиночестве с бокалом вина в руках среди товарищей, которых больше нет. Как нет больше Янко, которого мы сегодня похоронили, и его щуплое тельце лежит в гробу в нашей всегда холодной земле.