Анатолий Найман - Сэр Страница 41

– Вот этот человек был один из людей там на лекциях. (Изображая естественность, гладкость и неотвратимость именно такого способа возникновения книги, Берлин начал похлопывать ладонью одной руки по другой.) Блестящие лекции, он все записал, другие записали, вышла книга. “Но я ее не читал”. Он, конечно, немножко кокетничал всем этим.

– Он был семейный человек?

– Не знаю. Была жена, по-моему. Но он никогда не был, никогда не имел философской кафедры, или другого какого-то академического средства заработка – он был чиновник финансовых дел Франции.

Очень важный. Я ему тогда сказал… Его очень уважали французские банкиры и все эти люди. Я ему сказал: “Почему Де

Голль отказал Англии вступить в европейское дело?” Он сказал:

“Вы знаете, теза – это, в общем, Германия, антитеза – это

Франция, нужно подождать до синтеза. Пока Англия не может вступить в это”.

– Теза – Германия?

– Да. “Подождем до синтеза – синтез должен произойти, еще время не дошло: тогда Англия, вероятно, тоже войдет. Мы ждем: это я делаю, и другие люди”. Он играл в этом роль, играл. Это был забавный человек. Еще он мне сказал: “Вы еврей”.- Да. (Это “да”

Берлин, собственно говоря, не произнес: он разыгрывал их разговор, в его ответе Кожев не нуждался, но правила диалога требовали формального подтверждения, он ограничился “та”, почти беззвучным.) – “Вы как будто даже – мне сказал Бормзель – это был (слова я не разобрал) – он мне сказал, что вы даже сионист”.- Да.- “Не понимаю. Что это? Еврейский народ имеет самую интересную историю из всех народов земли. А вы, что вы хотели быть, Албанией?” Я ему сказал: да! Для нас Албания – шаг вперед. И тогда он говорит: “Да, да, я готов быть Албанией, быть

Албанией – большой шаг вперед, вполне принимаю Албанию”. Я не остановился: “Я вам объясню, я скажу, побольше. Поймите, было шестьсот тысяч евреев в Румынии. Они, конечно, когда немцы начали наступать, пробовали бежать. Некоторые бежали, некоторые не успели. Точно то же число евреев было в Палестине, когда

Роммель надвигался на Палестину – чуть-чуть не попал туда, чуть-чуть не покорил Египет. Они не двинулись, никто не уехал. В этом разница”. Н-не очень это произвело впечатление на него.

Потом он немножко говорил о своих друзьях, философах – философски… Он был – фокусник”.

Глава IХ

В те годы, когда мы с Берлином виделись, еврейская тема, безусловно, была для него центральной. Но если представить себе

ХХ век большой шахматной партией, то все, связанное в нем с евреями, выглядит вынесенным на периферию доски на ту самую клетку, за которую, под немыслимые, по всему полю схватки ферзей, ладей и слонов, шла почти никогда не выходившая на передний план, но постоянная и постоянно набирающая силу борьба.

Даже Холокост во всей его инфернальной масштабности попадает в тень общего безумия второй мировой войны, а сталинские кампании против “космополитов” и “врачей-вредителей” при всей своей истребительности несопоставимы с размахом той же коллективизации и прочих направленных против поголовно всего населения репрессий. Однако эта шахматная клетка насыщалась энергией не только конкретных стратегических стрел и тактических атак, но и разнообразного теоретизирования с подводимой под него однообразной вульгарной, а потому и такой популярной, мистикой… В Оксфорд мне прислали один из журналов, тогда во множестве возникавших, философского направления, со статьей В.

Н. Топорова “Спор или дружба?” – об истории отношений между русскими и евреями. Статья была интересная и честная, я дал прочесть Берлину.

Он возвратил мне ее без слов, однако с усмешкой такого рода, что я непроизвольно сказал: “Но ведь не антисемитская? А?..” Он ответил: “Знаете мой критерий антисемитизма? Есть антисемитические страны и не антисемитические – я вам скажу разницу. Если вы ничего не знаете о каком-нибудь человеке, который живет в этой стране, о каком-то господине, про которого вы не знаете прямо, что он не антисемит, и если вы считаете, что он, вероятно, антисемит, это страна антисемитская. В общем. Если про такого человека, опять-таки при условии, что вы не знаете, не можете знать прямо, что он да-антисемит, вы думаете: он не антисемит, тогда не антисемитская. В этом отношении, Англия не антисемитская страна. Скандинавия не антисемитская страна.

Италия не антисемитская страна. Франция – да-а. Россия – да.

Восточная Европа, в общем, за исключением Болгарии – в Болгарии спасли всех болгарских евреев.

– То есть если я думаю в России, что это антисемит…

– Если вы не знаете ничего, но полагаете, что, вероятно, антисемит, тогда это страна антисемитская. А если вы думаете: нет (если вы знаете, то вы знаете! Тут нечего обсуждать) – но если думаете: ничего не известно, то, вероятно, нет. Это мой критерий.

– Убедительный. У меня есть свое наблюдение, неоригинальное.

Сама мысль о том, не антисемит ли человек, приходит в голову, главным образом, когда он упоминает об евреях, когда можно не упоминать. Невпопад. Или когда упоминает излишне оживленно, или излишне отвлеченно, или излишне уравновешенно, или излишне обоснованно – словом излишне. Не как, например, о татарах.

– У меня тоже есть такое наблюдение.- И он постучал пальцем по обложке журнала со статьей “Спор или дружба?”.

– Я близок с двумя великими скрипачами,- продолжил он,- Стерном и Менухиным. Мой рассказ – о Менухине.

– Тогда сперва о Стерне.

– Со Стерном у меня отношения вполне любезные – любовные, как говорят. Я его очень хорошо знаю. Он приезжает к нам все время, когда бывает в Англии. Звонит отовсюду, и приходит, и болтает, и говорит о своей жизни, и так далее, он добродушный человек. Я когда-то встретил его мать, она спросила: “Ну, как он вчера играл?” Я сказал, что великолепно. Она думала иначе: “Он же не упражняется, he doesn’t exercise. Банкеты, приемы, обеды. Я ему говорю, ты недостаточно упражняешься. Нужно больше работать”.

Теперь у него новая жена.

– Сколько ему лет сейчас?

– Ему будет за семьдесят. Семьдесят пять.

– А что со старой?

– Бушует.

– А, так она жива!

– Еще бы.

– А молодой сколько?

– Не знаю. Вероятно, сорок с чем-то.

– Ага. Вы однажды мимоходом обронили, что у вас разные отношения с Менухиным и Стерном, что со Стерном более близкие и горячие.

– Нет, Stern старый друг, на самом деле. И заходит, и так далее.

И он играл, понимаете ли, для моего колледжа и всякие услуги делал. Он человек, так сказать, добросердечный. Немножко тщеславный, но все-таки это все они так… А Менухин – мой кузен. Шестирою… Я его прекрасно знаю, он очень мило относится ко мне. Друг друга они не любят.

– Не любят?

– Нет. А со мной оба хорошо живут.

– И ближе вы все-таки со Стерном.

– Да. С Менухиным никто не близок. Он живет своей собственной жизнью, со своей женой, отдельно от других… Так вот. Рассказ.

Америка. Отец Менухина. Отец Менухина был – это до рождения

Менухина вся эта история – отец Менухина был учителем еврейского языка. Где-то на Украйне, в Киеве или что-то вроде, в Харькове, где-то. И уехал в Палестину, в тысяча девятьсот девятом, десятом году. Еще до войны, первой. И там ему не повезло. Почему, я не знаю. Он там обучал тоже еврейскому языку каких-то людей, где-то там в Яффе или, не знаю где, в Тель-Авиве. Не повезло, и он уехал, очень сердитый и озлоблённый, в Нью-Йорк – и сделался стопроцентным проарабом. Ненавидел сионизм, Палестину и так далее. Он не выглядел очень еврейски. Жена его, которая умерла в этом году, ей было, по-моему, сто лет, выдавала себя за караимку. Она никакая караимка не была, она была, вероятно, какая-то, не знаю, может быть, кавказская еврейка. И они не выглядели очень евреями – по-видимому. Я никогда его не видел, отца не видел – отца звали Мо-ше Менухин, таким он и остался. И они, значит, приехали в Америку и попали в какой-то boarding-house – как по-русски boarding-house?

– Что-то вроде пансиона. Не гостиница. Не отель.

– Не совсем.

– Приют.

– Приют, так и называется? Ну такая мелкая гостиница. Вроде гостиницы, более скромная гостиница. Где вы имеете комнату, можете иметь breakfast, after-noon, завтрак, обед, но вы не можете там есть сами по себе, вы все вместе должны за одним столом, и так далее. По-русски есть слово. Во всяком случае, они попали где-то там в Бруклине или, не знаю, в какое место и хозяйка им сказала: “Вы знаете, вам будет тут… вы будете тут очень счастливы. Тут очень чисто, очень уютно. Другие жильцы очень милые люди, никто не шумит, ничего такого. Мы очень хорошо кормим, пища замечательная. Вот уверяю вас, вы будете очень счастливы. Никаких черных, никаких евреев, здесь они запрещены…” Тогда они ушли, конечно, сразу, и он сказал: я дам своему сыну имя, которое всегда будет обозначать, кто он. Такой истории с ним случиться не может. И назвал его Иегуди. Иегуди – это на иврите “еврей”. Отсюда все эти “жиды” и так далее, все эти слова происходят от “иегуди”. “Ид”, “жид”, и так далее,